Иван Борисов. Покуда сердце бьётся

ЗДРАВСТВУЙ, МАРИЯ!

   Войти в деревню она не решилась. Остановилась у око­лицы, возле старого полуразвалившегося сарая, подумала: “Постою, погляжу издалека на свою Дубровку и пойду, а то, чего доброго...

   Вечерело. В другое бы время уже зажглись в Дубровке огни, а там, глядишь, потянулись бы по улице парни и девчата к избе-читальне — вон она стоит на краю, — а те­перь... Будто осиротела деревня — ни огонька в окне, ни дымка над крышей. Как быстро, как неожиданно все получилось: ушла в лес, не успела книги библиотечные спрятать, наказала девчатам — обещали. А сумели ли? Жалко, если пропадут, — такая библиотека!.. После войны снова собирать придется.

   Ну вот, пора и уходить, пока совсем не стемнело.

   Мария расстегивает телогрейку, достает из-за пазухи пачку листовок, привычно нащупывает рукой тайник — в углу сарая, под бревнами — и прячет в него листовки. Потом еще раз оглядывается на деревню. “Все, хватит... Впереди еще две деревни, встречи со связными. Завтра листовки должны попасть к людям”. Она ускорила шаг. Решила, не выходя на дорогу, добраться до ближнего леса, а там вдоль дороги — к следующей деревне...

   — Мария, Мария, погоди! — вдруг услышала она за сво­ей спиной. Кто-то узнал ее в темноте, кто-то бежал за ней следом. “Наверное, кто-нибудь из связных, из наших, дуб­ровских. Неужели случилось что?”

   Она остановилась. От сарая бежала к ней девчонка. Еще не разглядев ее, Мария поняла: незнакомая. А та, запы­хавшись от быстрого бега и от волнения, уже рассказы­вала:

   — Просили передать, что всех в Германию угонять со­бираются. Старостам списки велено составлять.

   Так вот оно что. Значит, и до Дубровки дошло дело.

   — А кто послал тебя, где девчата?

   — Побежали по другим де­ревням, а я вот...

   — А ты откуда ж будешь-то?

   — Да я же ваша, дубровская, иль не признала?

   Неожиданно вырвавшийся из-за леса шум прервал их торопли­вую беседу. По дороге в сторону Дубровки шли немецкие автома­шины. Ловко, по-мальчишечьи перемахнув через плетень, девчон­ка крикнула из темноты на прощание:

   — До свидания, Мария!

   Она не успела ответить де­вочке: та уже бежала к лесу. Побежала и Мария. Бежала долго, не останавливаясь, не замечая, как хлещут по лицу ветви деревьев. Впервые за эти долгие и трудные дни, на­полненные опасностями и риском, когда уже стало казаться, что все страхи, какие она раньше испытывала при встре­чах с врагом, позади, что даже к ним, к этим страхам, можно привыкнуть, Мария вдруг испугалась. Не за себя, нет. Испугалась за тех, кого не сегодня-завтра могли угнать в Германию.Этот неожиданный страх оказался силь­нее того привычного беспокойства, с которым она жила все эти дни. Беспокойства за мать, за сестру, за всех род­ных и близких людей, которые оставались в ее родной Дубровке и в других соседних деревнях, где хозяйничали фашисты. Весть, только что услышанная от незнакомой девчонки, очень встревожила её. “Неужели это может быть? Из родного дома — в Германию. И мать, и всех на­ших, и эту девчонку... Загонят всех в товарные вагоны, повезут куда-то! Нет, этого не должно быть! Что-то надо делать! Но что, как?”

   В следующую минуту она остановилась. После дол­гого бега — километра два, наверное, отмахала — сердцеколотилось в груди, исхлестанное ветками лицо горело. “Вот сейчас переведу дух, — сказала она себе, — и решу, как быть дальше. Вот сейчас...” Вдыхая всей грудью све­жий, по-октябрьски стылый воздух, она ждала, пока поутихнет непрерывный горячий стук в висках. Потом, успокаиваясь, подумала: “А чего это я сорвалась, чего испугалась? И не такое ведь было...”

   А было всякое. Если б измерить все дороги, по кото­рым за эти месяцы походить пришлось, — на всю бы жизнь хватило, при спокойной-то, неторопливой ходьбе. А сей­час до покоя ли? В каждой деревне — гитлеровцы, а тут еще полицаи развелись. Где они сидели до сих пор, предате­ли проклятые? На днях по заданию комбрига через своих подпольщиц, которые теперь есть в каждой деревне, рас­пространила Мария среди полицаев листовки: “Всех, кто поднимет винтовку и будет стрелять в партизана, ждет суровая кара! Только в том случае вы сможете надеяться на прощение народа, если повернете оружие против ок­купантов”.

   Не очень она надеялась на листовки, считала, что лучшее средство агитации для этих мерзавцев — оружие партизан, что горбатого могила исправит. И вдруг узна­ла: читают полицаи листовки, а кое-кто стал усиленно искать встречи с партизанами. На свой страх и риск Мария решила встретиться. Боялась, до последней ми­нуты думала: “А вдруг провокация? Приду, а мне: “Руки вверх!” И все-таки пошла. Встретилась в условленном месте, как и договорились. Трое хмурых мужиков выш­ли из-за кустов ей навстречу, усмехнулись удивленно в усы. Видно, ожидали увидеть человек десять вооружен­ных партизан, а тут девчонка, лет восемнадцати-двад­цати, и вдобавок без оружия. Ни  винтовки, ни автомата. Одна против троих мужиков. Спросили с недоверием:

   — Ты, что ли, и есть партизанка?

   — Не обо мне разговор, — ответила она. — Вы кто та­кие?

   Она с вызовом поглядела на них, на каждого по оче­реди, подумала про себя: “Да, с такими шутки плохи”. Уж больно суровые были лица у трех небритых мужи­ков.

   — Кто мы-то, говоришь? — переспросил один из не­бритых. — А мы и сами теперь не знаем, кто мы такие. Ни нашим, как говорится, ни вашим. Если то, что в твоей листовке написано... ну, насчет прощения народ­ного, не брехня, то мы ваши..

   — Да чего тут попусту говорить? — прервал его второй. — Словом, выручай, дочка, веди к своим.

   Вот это уже был разговор. Но просто так взять и по­вести незнакомого в бригаду — тоже не дело. Надо посове­товаться, а потом уж решать.

   — В общем, так... — сказала Мария. — Сколько вас, вот таких?

   — Человек двадцать наберется, — ответил за всех самый небритый, с бородой.

   — Через день в этом же месте. Предупредите осталь­ных, пусть все будут готовы...

   И она ушла в лес, оставив троих мужиков на поляне. Пришла в отрад, рассказала: так, мол, и так, как вы от­носитесь к подкреплению? Ну, что ж, сказали ей, давай, веди свое подкрепление.

   Через день Мария Пынто привела к партизанам двад­цать два человека.

   Нет, обо всем, что было, не вспомнишь, да и не вре­мя теперь вспоминать. Надо решать, как быть дальше. Успокоившись, отдышавшись немного, Мария размыш­ляет: “Сообщить в бригаду я еще успею. Надо, не теряя времени, что-то придумать самой. Во-вторых, обежать де­ревни, встретиться с девчатами, предупредить, чтобы уста­новили наблюдение за старостами, за каждым их шагом. На это уйдет ночь. Во-вторых, сообщить в бригаду парти­занам о затее  гитлеровцев и вместе выработать план, как помешать отправке людей в Германию. На это уйдет день. За день старосты вряд ли успеют составить списки, а если и составят, то до городской управы, до Себежа, им эти списки за день не довезти...”

   Неожиданная догадка обрадовала ее: “Ведь кто-то из старост повезет эти списки в управу. Если не сам повезет, то передаст полицаям или гитлеровцам. Надо во что бы то ни  стало перехватить списки. Это остановит дело на не­сколько дней”.

   Последнее она уже придумывала на бегу. Теперь бе­жать было легче. На сердце стало спокойнее, да и надежда, что все будет хорошо, так, как задумала, помогала. Так и бежала она от деревни к деревне: невидимой тенью, точно птица  ночная, подлетала к известному ей окну и стучала осторожным условным стуком. Шептала девчатам несколько слов и исчезала, бежала дальше, к другой деревне, к друго­му дому. Ненадолго останавливалась в пути, посреди доро­ги. Ночь, тишина, звезды над головой яркие, а вокруг лес, темный, жуткий... Стояла, запрокинув к небу голову, гля­дела на звезды, на эту мерцающую бесконечность и отвлекалась на минуту мыслью. Вспоминались такие же ночи в родной, мирной Дубровке. Бывало, загуляются за околицей, бегут потемну домой, и каждый кустик при до­роге страшным зверем кажется. А теперь от всех страхов одно спасение — лес. И чем глубже, тем спокойнее.

   От воспоминаний этих становится грустно. “Вернуть бы сейчас назад все эти мирные, безобидные страхи”, — думает она и идет дальше. Через несколько дней волостной старшина Трофимов объехал деревни и собрал у местных старост списки тех, кому предстояло уезжать в Германию. В тот же день он отправился в Себеж, в городскую управу. За каждым ша­гом его, до самого последнего, следили агенты Марии Пынто. А последний свой шаг старшина Трофимов сде­лал на большаке, на пути в город. Там и остановили его партизаны.

   Она узнала об этом после того, как вернулась в бригаду с очередного боевого задания: собирала через своих аген­тов разведывательные данные. Радовалась вместе со всеми, что сорвалась у фашистов затея. И снова вспомнила незна­комую девчонку, с которой встретилась в тот вечер за око­лицей, у старого сарая. Жалко, даже лица ее не разгляде­ла, даже имени не успела узнать.

   ...Это случилось 16 мая 1944 года. Она заболела тифом. Вместе с сестрой скрывалась в землянке. Место казалось надежным. Но гестаповцы, давно охотившиеся за отваж­ной партизанкой, каким-то образом напали на след. Пос­ле чудовищных пыток Мария Пынто скончалась, не ска­зав палачам ни слова.

   А вскоре в бригаду пришла девчонка. У партизан, встре­тивших ее, она спросила: “Мне нужна Мария, где она?” Ей рассказали про Марию и показали могилу, где она похоронена. Постояв в молчании над могилой, девчонка сказала: “Прощай, Мария!” И осталась в отряде.

   Говорят, ее тоже звали Марией.

<=                                    =>