Иван Борисов. Покуда сердце бьётся

УРОК ПРАВОПИСАНИЯ

   Звонким многоголосьем, как потревоженный улей, гу­дит школа на большой перемене. Шумная волна то и дело врывается в дверь учительской.

   — Елена Александровна, на минутку!

   — Елена Александровна, можно вас?

   И так всю перемену, от звонка до звонка. Наконец за­тишье. Снова присела к столу. Рука сама потянулась к стопке тетрадей. Не читая фамилии на обложке, раскры­ла ту, что лежала сверху, и по почерку, по первым строч­кам узнала, чья она. Достала красный карандаш, взгляну­ла на часы: минут пять еще есть. Это две, от силы три благополучных тетради...

   Она пробует сосредоточиться, но чей-то разговор ря­дом отвлекает ее. Говорят две учительницы, обе из началь­ных классов.

   — Нет, это просто невозможно, — жалуется одна из них.~ Весь год бьюсь с их ужасными почерками, и все напрасно. Терпения не хватает говорить одно и то же каждый день.

   — Успокойся, — вторит ей коллега, — в моем классе та же история, но я решила не делать из этого трагедии. В конце концов, почерк для человека, согласись, не самое главное. Не садиться же снова за уроки чистописания!

   Елена Александровна, услышав этот разговор, усмех­нулась снисходительно: ей бы эти заботы! Но вдруг за­думалась... О чем? Она и сама еще не догадывалась, куда, в какие далекие воспоминания поведет ее этот случайно услышанный разговор, но чувствовала: не успокоится, пока не поймет, пока не вспомнит того, чем вдруг задела ее эта беседа. Она по-прежнему сидела за столом перед раскры­той тетрадью и почти машинально, не вникая в смысл того, что было написано в ней, водила взглядом по неров­ному ряду торопливых строчек, и строчки эти, словно ни­точка разматываемого клубка, уводили ее все дальше и дальше к тому воспоминанию... Так вот оно, ее начало!

   ...На второй день, уже под вечер, когда гитлеровцы, расквартировавшись бесцеремонно по домам, принялись наводить в деревне свои порядки, когда на заборах и на стенах домов запестрели их угрожающие приказы и рас­поряжения, кто-то тихонько постучал к ней в окно. Она  отдернула занавеску, заметила, как две тени быстро метнулись в сторону крыльца. Поспешила в сени.

   — Елена Александровна, здравствуйте! — она узнала сво­их учеников Петю Князева и Костю Константинова. — А Володя дома?

   — Володя-то дома, — строго сказала она, — а вам-то что дома не сидится? В такую-то пору! Попадетесь фашис­там под горячую  руку...

   — Да ничего, — отозвался с крыльца один из них, — мы на минутку. Нам только узнать...

   — Ну, проходите, коль пришли, — Елена Александровна впустила ребят в сени, поспешно прикрыла за ними дверь.— А на будущее мой вам совет: воздержитесь по гостям хо­дить. Я и Володе, и Тамаре запретила. Мало ли что... Да­вайте выкладывайте, с чем пришли.

   Парни переглянулись. Один полез за пазуху, выта­щил мятый, вчетверо сложенный листок. Протянул Елене Александровне.

   — Что  это? — учительница взяла листок, развернула. Подошла к столу, к тускло посвечивающей керосино­вой лампе.

   —  С забора сорвали, — угрюмо сказал Костя.

   — Листовка немецкая, — пояснил Петя.

   Не читая, тут же скомкав листок, Елена Александ­ровна швырнула бумажный комок к порогу.

   — Зачем вы принесли мне это? —  Строго, как в классе на уроке, когда отчитывала провинившихся учеников, она глядела на ребят, понуро стоявших у порога. — Возьмите это вранье и разорвите и больше никогда... Вы слышите, никогда не марайте руки. Пусть пишут что угодно, мы ни единому их слову не должны верить. — Она  помолчала. — К тому же то, что вы сделали, — это очень опасно, и я хочу предупредить вас...

   — Значит, все это вранье? — спросил  Костя.

   — Что именно?

   — То, что Москва и Ленинград в руках у фашистов.

   Так вот оно что! Она же и листовку не прочитала. Не могла же она читать ее на глазах своих учеников. Она не хотела, чтобы и они читали эту гнусную ложь. Но они прочитали. И то, что было написано там, было ужасно. Нет, она ни на минуту не поверила в то, что фашисты в Москве и Ленинграде, хотя знала, как трудно там сей­час. А ребята? С какой тревогой и надеждой смотрели они на нее, ждали, что она скажет. Да и другие, взрос­лые, односельчане, наверное, шепчутся сейчас, спраши­вают друг у друга — хотят знать правду.

   Ребята ушли, а она еще долго не могла прийти в себя. Не знала, что делать. Как рассказать односельчанам о том, о чем они должны знать. Ребят она, кажется, успо­коила сегодня.

   — Москва стояла и стоять будет, — сказала она им на прощанье. — И всем, кого увидите, говорите об этом.

   А утром попросила сестру:

   — Тамара, ты бы пригласила к нам девчат. Только предупреди, чтобы не все сразу, а поодиночке приходи­ли. — Уловила вопросительный взгляд сестры, пояснила: — Разговор есть. Очень важный.

   Володи дома не было, и разговора двух сестер он не слышал. А когда вернулся домой, застал такую картину: на лавках, за большим столом, за которым обычно со­биралась вся семья Подрезовых, в позах послушных уче­ниц сидели знакомые девчонки, Тамарины подружки. Здесь были Тоня Князева, Оля Комоедова, Женя и Лиза Сергиенковы. На столе перед каждой лежали листочки чистой бумаги, а у Тамары даже тетрадь, видимо, не до конца исписанная в школе на уроках. Старшая сестра Елена, а для девчат — Елена Александровна, стояла перед ними, строгая, подтянутая, как на школьном уроке, и что-то диктовала своим послушным ученицам.

   Появление Володи заставило ее прервать работу.

   — Чего это вы? — недоуменно спросил он с порога.

   —  А что тебя удивило? — спокойно, как о само собой разумеющемся, сказала Елена Александровна. — Школу заняли фашисты, так не прекращать же из-за этого за­нятия. — Она обвела взглядом присмиревших своих уче­ниц. — Правильно, девочки?

   Девчата заулыбались. Снова взялись за карандаши и ручки.

   — А какой же у вас урок по расписанию? — не без ехид­ства спросил Володя. — Может, математика? Сидите и подсчитываете, сколько кур фрицы в деревне слопали?

   —  Садись к столу, узнаешь, — пригласила его Елена Александровна. — Тамара, дай ему листок и карандаш.

   Скинув пальто и шапку, Володя подсел к столу, взял карандаш и бумагу.

   — Итак, продолжим, — сказала Елена Александровна. — Повторяю для тех, кто опоздал: сегодня у нас урок право­писания. — Увидела насмешливый взгляд Володи. — Да, это первый и самый главный наш урок — пра-во-писание. Это значит — правильно писать. Писать без ошибок. А глав­ное — писать  правду. Сегодня это особенно важно для нас. Впрочем, не только сегодня.

   Теперь и остальные глядели удивленно на учитель­ницу, еще не догадываясь, к чему клонит она этот раз­говор о правописании. А Елена Александровна продол­жала:

   — Хочу предупредить сразу: писать и говорить правду сегодня небезопасно. Поэтому... Словом, ваше право ре­шать: продолжать ли вам эти уроки или нет. Поверьте, никто вас не осудит. И еще одно. Писать нужно четко и красиво, как на уроках чистописания. За грязь и караку­ли буду ставить оценки “очень плохо”.

   За столом переглянулись девчата. Кто-то хихикнул. А Женя Сергиенкова спросила:

   — Может, и родителей в школу вызовете?

   — И вызову, — улыбнувшись, сказала Елена Александ­ровна. — Когда закончится война, когда ваши отцы домой вернутся, позову их и расскажу на родительском собрании, чем их дети здесь занимались. А теперь внимание! Приступаем к диктанту.

   В наступившей тишине торжественно и строго прозву­чал голос учительницы.

   — Дорогие земляки! Братья и сестры! — читала она. — Колхозники и колхозницы! Все, кто в это суровое для на­шей страны время вынужден жить в оккупированных врагом селах и деревнях! Помните...

   Она остановилась на этом слове, взглянула на своих учеников. Пять пар внимательных, серьезных глаз глядели на нее. Ручки и карандаши, поднятые над бумагой, засты­ли в воздухе...

   — Помните, — повторила она, — от нас с вами, от всех и каждого зависит наша победа.

   Елена Александровна отложила в сторону свою тетрадь и, уже не заглядывая в нее, продолжала. Смелые, при­зывные слова, которые диктовала она, словно рождались в эту минуту,  и слова эти, простые и ясные, волновали ребят.

   — Не верьте врагу, — закончила учительница, — Москва стояла и стоять будет, как стоял и будет стоять с высоко и гордо поднятой головой советский народ! — Она останови­лась и предложила: — А теперь будем писать под диктовку все с самого начала. Четким и красивым почерком.

   Шесть голов, как по команде, склонились над сто­лом. Урок правописания продолжался. Длился он около двух часов. За это время, пока в доме учительницы Подрезовой скрипели перья и вновь затачивались каранда­ши, пока на краешке стола росла стопка рукописных листовок, Володя по команде Елены Александровны то и дело выскакивал из-за стола и выбегал на крыльцо. Через минуту-две  возвращался, докладывал:

   — Все спокойно. Урок можно продолжать.

   Но однажды он сплоховал. Два немецких солдата по­явились под самыми окнами, будто выросли из-под земли. Они стояли, разговаривая о чем-то, видимо решая, заходить им в этот дом или нет.  “Класс” замер в тревожном ожидании. Но Вовка первый и нашелся. Пулей вылетел из-за стола, сгреб в охапку готовые листовки и, скрыв­шись в спальне, быстро припрятал их под кровать. Сол­даты постояли еще немного, покурили под окном и по­шли дальше своей дорогой. На этом первый урок закон­чился.

   А утром в деревне Ерастово и в других,  соседних дерев­нях появились рукописные листовки. Их было очень много, они пестрели на заборах и стенах домов, их находили люди у себя в сенях и на крыльце, они появлялись под самым носом у оккупантов. От дома к дому, от деревни к деревне летела радостная весть, вселяющая в людей веру и надежду на скорое освобождение от врага: “Москва наша! Враг бежит от Москвы! Смерть фашистским захватчикам!”

   А Володя ходил мрачный. Елена Александровна дога­дывалась, в чем дело. Во-первых, обида за мальчишек, ко­торых учительница оставила пока в стороне от важного и опасного дела. Но еще обиднее было, что и распростра­нять листовки она тоже поручила Тамаре и нескольким ее подругам.

   Обида прорвалась перед следующим уроком, когда Елена Александровна попросила Тамару собрать девчат.

   — А мы чем хуже! — не удержался Вовка.

   — Да кто вам сказал, что хуже, — стала объяснять ему Елена. — Но вот пишете вы из рук вон плохо. Я же по­мню все ваши почерки.

   — Так это ж когда было! — Володя надул губы. — До войны еще. А теперь... Вот увидишь, мы будем стараться.

   Тамара заступилась:

   — Лен, может, и правда?

   Елена Александровна согласилась.

   Через полчаса за просторным столом было тесно. Ря­дом с девчатами сидели приятели Володи; были среди них и Петя с Костей. Писали они и в самом деле не бле­стяще, но старались как могли.

   Глядя на их старания, Елена Александровна воспиты­вала своих учеников:

   — Впредь вам наука будет! Не ленились бы в школе, сейчас не ерзали бы на лавках.

   Мальчишки хмурились, сопели, но не спорили. Боя­лись, что их отстранят от работы. И снова скрипели перья — урок правописания продолжался.

   С бумагой было трудно. Школьные тетрадки, какие оставались неисписанными, дописали все до последней обложечки. Искали любую чистую бумагу. Даже листов­ки фашистские в ход пошли: напишут на обратной сторо­не и приклеят на то же место, где вчера еще гитлеровская брехня висела.

   Вскоре об уроках Елены Александровны стало извест­но во 2-й Калининской партизанской бригаде. Комиссар бригады Я.В. Васильев, перечитывая как-то принесенную в отряд рукописную листовку, сказал:

   — Я бы этим юным писарям всем отличные отметки не только за правописание, но и за другое поставил... За муже­ство и находчивость. — И спросил у связного, доставившего листовку в отряд: — А сколько же их там в этом классе?

   — Да взвод, пожалуй, наберется, — ответил связной.

   — Взвод писарей, — усмехнулся комиссар. — Это же здо­рово. Сегодня же постарайтесь переправить им свежие свод­ки Совинформбюро. Пусть размножат.

   И снова в доме у Елены Александровны кипела работа. Ровными строчками ложились на бумагу меткие, как винтовочные выстрелы, громкие, как разрывы партизанс­ких гранат, слова: “Враг будет разбит, победа будет за нами! Смерть фашистским оккупантам!”

   На одном из последних уроков Елена Александровна собрала “классные работы”. Сложила их в стопку. Взгляд упал  на лежащий сверху листок. Она склонилась к столу, вгляделась в написанное на этом листочке. Потом недо­уменно пожала плечами.

   — Кажется, все ваши почерки изучила, — сказала она удивленно, — а вот этот узнать не могу. Кто же это так красиво и без ошибок написал?

   Она глядела на “класс”, хитро улыбаясь. Листок пошел по рукам. Дошел до Володи. Тот мельком взглянул на него и покраснел.

   — Это я написал, — признался он.

   Все засмеялись. А Елена Александровна сказала:

   — Не зря, выходит, прошли наши уроки правописа­ния.

   Но скоро “уроки” пришлось прекратить. Полицаям удалось напасть на след ребят, расклеивавших листовки. След в любое время мог привести к дому Подрезовых. “Взвод писарей” прекратил работу. Однако сидеть сложа руки ребята уже не могли. Вместе с Тоней Князевой сестра Елены — Тамара ушла в партизанский отряд и погибла в одном из боев вместе с подругой.

   С твердым желанием отомстить за свою сестру ушла в партизанский отряд и сама Елена Александровна. А лис­товки... Листочки из школьных тетрадей нет-нет да и по­являлись в деревнях. Белыми птицами разлетались они из-под ног фашистов, их читали и передавали друг другу жители окрестных деревень. Кто-то по-прежнему выводил на листочках четким, по-ученически старательным почер­ком смелые слова: “Смерть фашистским захватчикам!”

   Может, это писал Володя Подрезов? А может, другие ребята, ученики Елены Александровны?

   ...Неожиданно резко прозвенел звонок в коридоре. Елена Александровна (теперь ее фамилия Минченкова) не сразу возвращается из далеких воспоминаний. Гладит на часы: как быстро пролетела большая перемена, а она ни одной тетрадочки не успела проверить. Так и остановилась на этой, первой.

   “Какой все-таки неряшливый почерк у Константино­ва, — думает она про своего ученика. — А ведь способный парень”.

   И поднимается из-за стола.

<=                                    =>