Иван Борисов. Покуда сердце бьётся
ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ПОЛЯНА
В то лето бабушка писала из деревни: “Как там моя внучка, скоро ли на каникулы соберется? Вот и земляника поспевает...”
Лара читала это письмо, и ей виделось доброе бабушкино лицо, представлялась та чудесная лесная поляна, усыпанная земляникой. Беспокоилась: а вдруг да и отойдет ягода до ее приезда.
Но вот и пришел желанный день. Счастливо оставаться, Ленинград! До свидания, белые ночи!
— Мам, ты не провожай меня, — Ларе хотелось одной приехать к бабушке, пусть подивится, как выросла внучка за зиму. — Я же совсем взрослая, четырнадцать скоро.
— Взрослая! — мать смеется и тут же отводит в сторону глаза, пряча от дочери нежданную тревогу. Видно, у всех матерей так: куда бы дети ни уезжали, пусть даже к бабушке в деревню, сердце все равно не на месте.
...А земляника и в самом деле вовсю зарумянилась на бабушкиной поляне. Вчера Лариса только проснулась, соседка пришла, показывает лукошко, полное спелых ягод.
— Ну, бабушка, это ты виновата, — Лара обиженно надула губы. — Обещала разбудить, а сама...
— Да не печалься, — бабушка улыбается ласково, — никуда не уйдет твоя земляника. Вот завтра поднимемся чуть свет и пойдем. Вся полянка наша будет.
Но в обед с центральной усадьбы приехал бригадир на велосипеде. Остановился у крыльца, вытер кепкой потное лицо и сказал бабушке:
— Гитлер на нас напал. Включайте радио. Война, стало быть.
Бабушка охнула и опустилась подкошенно на крыльцо. Тут и соседка появилась. Подошла, услышала страшную весть. Поглядела на Лару печально:
— Вот тебе и ягодки. Отсобирались, видать.
...Хочу представить, какой была она в ту минуту, Лара Михеенко. Как приняла она эту весть, о чем подумала, какие слова произнесла? Может, в них, в словах этих, и нужно искать ответ на другой вопрос: как же все это происходит, где он, тот невидимый, но такой высокий порог, за которым кончается беззаботное детство и начинается совсем другая жизнь, полная опасностей и тревог, жизнь, которая не каждому взрослому под силу?
Такое бывает в кино. Вот первый, начальный кадр: маленькая девочка в цветастом легком сарафанчике стоит на крыльце с плетеной корзиночкой в руках — собралась за земляникой с бабушкой; а за ним — другой... И снова знакомое лицо, оно почти не изменилось. Вот только глаза... Глаза какие-то взрослые, как у мамы. И такая же тревога в них: а что же будет дальше?
А дальше...
В один из осенних дней в деревню пришли фашисты. Она увидела их в лицо и ничуть не испугалась. Только понять не могла, что им здесь надо. Зачем они пришли к нам?
Но однажды все изменилось. Ночью она услышала выстрелы, а утром бабушка рассказала, что фашисты расстреляли нескольких жителей деревни. “За что?” — спросила Лара у бабушки. Та ответила: “За связь с партизанами”. И тогда девочка испугалась: ведь Петя, брат подруги Фроси Кондруненковой, был в партизанах. Фрося однажды шепнула ей об этом под страшным секретом.
В тот день тайком от бабушки Лариса убежала к Фросе. И Раиса, двоюродная сестра Лары, тоже прибежала. Сидели в сенях, шушукались, все думали, как помочь подруге. А Фрося возьми да и скажи:
— Что мне-то помогать! Давайте лучше подумаем, как нашему Петьке и его товарищам помочь... Им трудней, чем нам: они воюют, а мы... сидим.
Сестры, переглянувшись, удивленно и вопросительно уставились на нее. Но Фрося не спешила с объяснениями. Словно испытать решила терпение подруг. Потом сказала:
— Сегодня ночью брат домой приходил, о фашистах расспрашивал: много ли их в ближней деревне, где и что разместили, какая техника у них, какое оружие... Еще листовки оставил. Сказал, что Москва стояла и стоять будет. — Наклонившись, Фрося достала из-под лавки ведерко с картошкой, отсыпала половину на пол, порылась в ведре. В руках у нее появился сверток. — Вот они, эти листовки. Брат просил разнести их по деревне, чтобы люди знали... А заодно и посмотреть просил, много ли фашистов понаехало. Я сегодня пойду...
Она вопросительно посмотрела на подруг. В полутьме сеней заметила, как остро и напряженно следят за ней две пары глаз: что скажет она им, разделит ли с ними это опасное дело или одна за него возьмется?
— А вы... если согласитесь, конечно... пойдете в следующий раз. Только, чур, бабушке ни слова. И вообще никому. Военная тайна, понятно? Как у Гайдара.
Еще бы не понять!
С того дня все и началось.
— Бабушк, — скажет, бывало, Лариса, — Фрося за грибами зовет. Походим неподалеку.
— Опять за грибами, — бабушка всплескивает руками, подозрительно глядит на внучку, — в такое-то время. До грибов ли теперь! Да и зима скоро на дворе, какие грибы...
— Да мы недолго, — вступает Раиса, — погуляем чуток.
Они уйдут, а бабушка сядет у окна. Сидит и думает: нет, неспроста зачастили девчонки к Фросе! Может, запереть в избе да не пускать?
А в это время внучки с корзинками — шасть, шасть за дворы, краем поля, перелесками, вдоль проселка до соседней деревни, а от нее к другой, третьей... Грибная пора миновала, но кое-что собрать еще можно. Прикроют донышко в лукошках подмороженными боровичками да рыжиками — и то ладно. Чем не грибники? Любому, своему ли, чужому, если заглянет в лукошко, есть что показать.
А вечером бабушка поджарит грибы, поставит на стол сковородку, позовет внучек. Усталые, едва отогревшись в тепле после прогулки под стылым осенним дождем, присядут девчонки к столу. “Неужели Петя опять в эту ночь не придет, — тайком с беспокойством подумает Лара. — Сколько рассказать надо, а кому? Уж не случилось ли с ним что? Несколько дней на связь не приходит”.
А Петя и в эту ночь не пришел, и в следующую.
— Может, нам самим попробовать к партизанам пробраться? — как-то предложила Лара Фросе. — Ты же в лесу каждый кустик знаешь. И Петя, наверное, говорил тебе, где его искать... в крайнем случае.
Фрося долго молчала, помня наказ брата: в лес, к партизанам уходить лишь в крайнем случае, когда оставаться в деревне будет опасно. Она не знала еще, что опасность уже стоит у порога. И не одна, а сразу две.
Лара была у Фроси, когда к бабушке заявился местный полицай и пригрозил:
— Ты бы попридержала своих коз дома, пусть не шастают, где не следует. Еще раз на глаза попадутся, пеняй на себя.
А следом и другая весть: со дня на день гитлеровцы начнут мобилизацию молодежи для отправки на работы в Германию.
— Вот теперь время, — сказала Фрося подругам. — Нечего больше ждать. Завтра же и уходим.
Так в 6-й Калининской партизанской бригаде появилось сразу три юных разведчицы.
И опять, словно прокручивая несуществующую киноленту, пытаюсь остановить этот кадр, увидеть знакомое лицо, заглянуть в глаза, услышать голос Лары Михеенко. И, кажется, я слышу его...
“Сначала, когда по лесу к партизанам уходили, было страшно. Вроде и наш лес, знакомый, а все равно страшновато. Особенно вечером. К вечернему и ночному лесу и потом привыкнуть не могла. Возвращаешься из разведки в отряд, думаешь, поскорей бы к своим добраться, перебираешь в памяти все, о чем рассказать нужно, а из-под самых ног вдруг как вспорхнет... Тетерка или другая какая-то птица! Жуть! Стоишь — ни жива ни мертва. Ах, вы не про это, а про разведку? Страшно ли в разведку ходить? Так я и говорю: трусиха я, по лесу вечерами ходить страшно...”
Одно задание было совсем необычным. В деревне Лужки, что близ шоссе Идрица — Пустошка, Лара появилась под видом беженки-сироты. Попросилась в няньки. С неделю, может, больше, “нянька” добросовестно справлялась со своими мирными обязанностями: и песенки колыбельные пела на мотив “баюшки-баю”, и пеленки стирала, а чаще всего на прогулки с малым дитем ходила. Выйдет, бывало, за околицу, а там ее подружка Фрося поджидает; вместе гуляют, развлекают между разговорами чужое дите. А отсюда, от деревни до железнодорожной ветки Невель — Полоцк — рукой подать. Вот она, как на ладони. Видно, как поезда идут. Солдат из сторожевой охраны тоже видно. Вон там их трое. Ходят с автоматами наперевес взад-вперед, птица меж ними не пролетит. А чуть дальше, к лесу, там не видно никого. Вот если бы со стороны этого лесочка и подойти...
И подошли однажды. Подрывники отряда “Буря” сумели подобраться к железнодорожному полотну как раз на этом участке: два вражеских эшелона полетели вскоре под откос.
— Хороша у нас нянька, — шутили после этой операции партизаны, — столько фрицев помогла “убаюкать”!
А “нянька”, передохнув в отряде день-другой, снова собирается в разведку. На это задание Лара Михеенко ушла с одной гранатой-лимонкой в кармане. На всякий случай...
Она уже возвращалась с задания, когда за околицей знакомой деревни остановил ее окрик фашиста. Она поняла сразу: с гранатой в кармане ей не уйти, как уходила прежде с корзинкой грибов. Найдут гранату — это конец. И рука невольно сжала холодный гладкий металл. Секунда, другая... Граната летит под ноги оцепеневшим в ужасе фашистам. Граната катится, как детский мячик. Но взрыва нет. Стоит ужасная тишина. Не взорвалась граната-лимонка.
После зверских пыток гитлеровцы расстреляли отважную партизанку. За мужество и стойкость, за верность партизанской клятве, за верность Родине Лара Михеенко была посмертно награждена орденом Отечественной войны первой степени. На месте ее гибели стоит обелиск.
...Я думаю о короткой и яркой жизни Лары Михеенко и вижу девочку в цветастом сарафане. Она стоит и, щурясь от яркого солнца, смотрит с крыльца на дорогу, туда, где за ближним лесом ждет ее бабушкина щедрая поляна, где давно уже созрела земляника, которую она так и не успела собрать.
Но и другое вижу я. По синему морю, по тихим волнам плывет красивый корабль, на борту которого написано имя партизанки Лары Михеенко. Много лет, с тех пор как он сошел с верфи в Германской Демократической Республике, этот корабль бороздил волны Балтийского моря. Белокрылые чайки кружили над мачтами. А с причалов городов, мимо которых проплывал он, люди приветливо махали руками и кричали вслед: “Счастливого плавания, “Лара Михеенко”!