Иван Борисов. Покуда сердце бьётся
НЕУЛОВИМЫЙ
И откуда он только взялся, этот фашист? В последнюю минуту, когда, казалось, ничто тебе не угрожает и можно идти спокойно, не боясь, что кто-то увидит и остановит, вдруг попасться ему на глаза! Весь день ходил из деревни в деревню — там листовку подсунул, там автомашины немецкие пересчитал все до одной, и все на виду — и ничего. Иной немец, правда, остановит, спросит, да и то просто так, для порядка: ты кто, мол, есть такой, не партизан ли? И сам засмеется своей шутке, пнет коленкой под зад — пошел, мол, домой! А этот нет, этот сразу заподозрил неладное. Схватил Вовку за шиворот в тот момент, когда он, перемахнув через ограду, уже собрался уходить из деревни. Хотел огородами, огородами и к лесу, а он тут как тут:
— Ты кто есть такой?
Конечно, Вовка не растерялся — не в таких переплетах бывал! — завел свое, как по писаному:
— Ой, дяденька, отпусти, мне домой надо, а то мамка ругать будет. Корову я ищу, ушла в лес, окаянная, а теперь вот мне за нее... Вы случайно не видали, дяденька немецкий солдат, мою корову? Такая черная, с белым пятном на лбу...
Сколько раз это торопливое, сбивчивое объяснение — про корову, про сердитую мамку, которая будет ругать, — помогало. Правда, однажды все-таки конфуз вышел. Это когда он сказал, что у его черной коровы белая звездочка на лбу. Немец, задержавший его, долго смотрел на Вовку, что-то соображая, а потом спросил:
— Корова есть партизан?
— Да нет, — догадался Вовка, — пятно у нее белое, понимаете — на лбу пятно.
Тогда сошло, а сейчас нет. Все сказал, как надо, а этот фриц и не подумал отпускать его. Схватил за руку повыше локтя, да так крепко, что Вовке даже больно стало. Ведет — и слушать ничего не хочет.
Так и шли они вдвоем вдоль деревни — Вовка, а рядом с ним немецкий солдат с автоматом. Дошли до середины улицы, повернули к дому, у крыльца часовой стоит. Этот дом Вовка еще раньше приметил: не иначе как штаб. Даже по домам отсчитал, где стоит, — десятый с краю. А вот что побывать там придется, этого он никак не предполагал. Не входило это в его планы.
В просторной комнате за широким крестьянским столом, заваленным схемами, картами и другими бумагами, сидели два немца — офицеры. Третий — солдат — стоял с автоматом возле окна. Солдат, доставивший Вовку в штаб, вытянулся возле двери по стойке “смирно”, продолжая крепко сжимать своей огромной лапой Вовкину руку, и что-то доложил офицерам. Те без особого интереса поглядели на задержанного, и Вовка подумал с облегчением: “Ну вот, кажется, обошлось. А если спросят, расскажу им опять про корову...” И он уже начал было жаловаться им, но тут же понял, что дело плохо. На этот раз номер не пройдет — хитрый немец попался.
Бросив на стол карандаш, один из них вышел из-за стола, двинулся к Вовке, и, пока он шел, поскрипывая высокими блестящими сапогами, Вовка успел подумать: “Вцепиться бы ему руками в глотку, пусть попробуют оторвать, а там что будет”. Ни волнения, ни страха у него не было, как будто все, что происходило сейчас в этой деревенской избе, происходило не с ним, а с каким-то другим мальчишкой, а он, Вовка Козлов, стоял в стороне и наблюдал и все хотел подсказать тому мальчишке, что и как надо делать. “Вот сейчас еще шаг, — думал он, — и можно броситься на него, еще шаг, потом еще...”
Словно почувствовав что-то, немецкий офицер остановился на полдороге, глубоко запихнув руки в карманы серых брюк. Он встал перед Вовкой и в первый раз внимательно взглянул на него.
— Этот сказка белый бычок, — сказал он, — нам хорошо известен. Ты хитрый обманщик, и мы тебя будем проучить, если ты будешь не говорить, где партизан.
— Не знаю я никаких партизан, — ответил Вовка. — Ей-богу, не знаю. Я корову искал...
Вовка и сам себе удивился — как спокойно он говорит это. Понимал, что надо бы не так, надо бы со слезой, с испугом, чтобы правдиво все было, чтобы поверили, а никак не выходит. Как будто что нашло на него. Как будто он и в самом деле невидимый стоит в углу и диктует шепотом другому мальчишке: “Нечего тебе перед ними нюни распускать! Не хотят верить — и пусть не верят, все равно ничего не узнают они от тебя”.
А офицер уже вплотную подошел к нему, поглядел на Вовку сверху вниз. Вовка не видел его лица, его глаз, он смотрел прямо перед собой, а перед ним — стоит протянуть руку — кобура пистолета на боку у офицера. Вот она, совсем рядом. Да что толку! Не успеешь и руку протянуть, как тебя...
— Будем молчать?
Вовка услышал над головой голос офицера. Хотел что-то ответить ему, но промолчал, подумал: “Сейчас, наверно, ударит”. Но офицер не ударил его. Он отошел к столу и что-то скомандовал солдату, стоявшему возле окна. И не успел Вовка опомниться, как, сбитый с ног, полетел на пол к стене. Встал, придерживаясь руками за стену, приготовился к следующему удару, но, подняв глаза, увидел: отойдя к окну, офицер отстегнул кобуру и вынул пистолет. В ту же минуту маленькое черное отверстие в дуле пистолета поползло вверх и замерло прямо перед Вовкиными глазами.
— Ты имеешь последний минута, — сказал офицер. Черное отверстие продолжало смотреть прямо Вовке в глаза.
— Я не знаю никаких партизан, — сказал Вовка.
И опять ему показалось, что это не он, а тот мальчишка говорит за него спокойным голосом и что не в него, а в того, другого, в его двойника нацелен пистолет. В другую бы минуту, не выдержав, он, наверно, бросился бы навстречу этому черному отверстию, но выстрел, прогрохотавший и как будто расколовший потолок в этой избе, остановил его. Он не упал, не почувствовал ни боли, ни страха. Он так и остался стоять возле стены и, еще не сознавая, что произошло, понял: жив... Пуля прошла рядом, возле виска, — фашист стрелял мимо, в стену.
А потом снова был вопрос: “Где партизан?” И снова грохот над головой. И снова — ни страха, ни боли. Только ноги, будто чужие, едва удерживали его, не давали провалиться куда-то.
От следующего, четвертого или пятого выстрела, прогрохотавшего особенно громко, из окон избы полетели стекла и задрожали стены. На этот раз и немцы не сразу поняли, что произошло. А когда поняли, то все до единого — офицеры и солдаты — вылетели из дома и разбежались по укрытиям.
Это бомбили наши, бомбили точно по донесению разведки. И здесь не обошлось без его, Вовкиного, участия. Несколькими днями раньше он сообщил в свой штаб, командиру Осташковского железнодорожного партизанского отряда, что в этой деревне немцы сосредоточили немало живой силы и техники. И вот она, эта техника, взлетает на воздух.
Под непрерывный грохот разрывов, сотрясавших опустевший дом, Вовку озарила мысль: “Бежать, скорее бежать!.. Под бомбами, под пулями — все равно бежать!”
Он тут же метнулся к распахнутой настежь двери: сейчас махнуть с крыльца в огород, а оттуда вдоль заборов — к сараям... Но уже на крыльце вдруг остановился. Документы! Кожаная сумка на столе! Назад, в комнату, скорее! Вовка влетел в комнату, схватил сумку, рванул со стены фашистское знамя и выскочил на крыльцо. Над деревней, окутавшейся дымом, стоял грохот; от избы к избе метались немецкие солдаты, ища укрытия от бомбежки.
Вовка спрыгнул с крыльца и наткнулся на велосипед, в панике брошенный кем-то из гитлеровцев. В тот же миг он вскочил на велосипед и вовсю заработал педалями. Он мчался по деревне на немецком велосипеде, и только ветер свистел в ушах. Опомнившиеся немцы стреляли вдогонку, но пули не догнали его.
За мужество, стойкость и находчивость юный партизан Володя Козлов был награжден орденом Красной Звезды. Он погиб в 1943 году в одном из боев с немецко-фашистскими захватчиками.