Из книги "Это было на Калининском фронте"

...

ЕВДОКИЯ

   Первый раз я увидел Евдокию Павловну Смирнову во время  областного партизанского слета на месте бывшей базы «народных мстителей» в Андреапольском районе. Помню, ярко горел большой костер возле восстановленной заново землянки, играл аккордеон, негромко лилась песня про юного героя, сложившего голову в белорусских лесах… Вдруг все стихло, и раздался взволнованный голос бывшего комиссара Андреапольского отряда, секретаря подпольного райкома партии Ивана Семеновича Борисова:

   – Товарищи! Я хочу представить вам нашу партизанскую мать. Низкий поклон вам, дорогая Евдокия Павловна, - он обнял ее, и она, оказавшаяся вдруг в центре всеобщего внимания, заплакала. Все смотрели на нее, что-то от нее ждали, а она от волнения не могла произнести ни слова. Тридцать лет не видела Евдокия комиссара и не думала уже, что вспомнят про нее.

   Нет, не забыли, вспомнили.

   Через два года я приехал в Заболотье. Леспромхозовский мотовоз высадил меня в глухом лесу посреди высоких сугробов.

   – Отсюда до Башева напрямик километра полтора, а потом еще два до Заболотья, - пояснил моторист в окошко. – А в сторону заберетесь – за три дня не выйти будет. Болото…

   Изрядно запыхавшись, я вышел к Заболотью, маленькой, в несколько домов деревеньке. И как ни странно, первый дом, куда надумал зайти, оказался именно ее домом.

   –Присаживайтесь, - Евдокия Павловна, маленькая, подвижная, встретила в прихожей, радостно засуетилась при упоминании о слете. – В нашей глухомани новые люди редки. Вот я одна уж сколько годов, скучно, но все что-то держит.

   Муж-то у меня после войны сразу помер, - продолжала она, собирая на стол. – Веселый был человек. Мы до войны в другом месте жили, в Хотилицах, - он там председателем сельского Совета был. А когда война началась, вызвали его в Андреаполь, в райком партии. Вернулся он вечером и говорит: «Меня в армию забирают, а тебе, Дуся, лучше к свекрови перебраться, подальше от людских глаз – мало ли что». Села я на подводу, дочку на руки взяла и поехала. Километров шестьдесят надо было ехать…

   Оглянулась, а он стоит, плачет. Я тоже заплакала, подводу остановила и к нему бегу: чувствую, никогда мне его больше не видать. Но ошиблась. Я-то не знала, что он в партизанском отряде, а отряд в трех километрах от Заболотья обосновался. Место глухое, заповедное, здесь и сейчас бобры, медведи водятся, а тогда и вовсе тайга была. Вырыли партизаны две землянки – каждую на сорок человек, баню сделали…

   Фашисты в это время Андреаполь захватили, но к нам, в Заболотье, не заглядывали. Остановились в Ключевом, это километров пять отсюда. Жили мы спокойно, но потом слухи пошли – где-то мост взорвали через железную дорогу, на голенищевском тракте машины немецкие расстреляли. Тогда и слово «партизан» я впервые услыхала, хотя думать и не думала, что Яков мой с ними. Но как-то ночью стукнули в окно. Я лучину зажгла, вижу, лицо знакомое, заросшее только. Петр Мартынович Бугаев, председатель райисполкома, стоит, знак показывает, чтоб открыла дверь. «От мужа тебе привет, – говорит, – жив, здоров, вчера видались с ним. Надо будет – придет».

   В одну из ночей и сам Яков постучался – худющий, но все одно веселый. Такая у него черта была – никогда не грустить, как бы трудно ни было. Мы с ним до утра проговорили, и узнала я, что плохо им там, в лесу, живется: «Некому, Дуся, нам хлеб печь, хоть и мука есть». «Где вы стоите?» - спрашиваю. «Это тебе, хоть и жена ты моя, - отвечает, - знать не положено. Муку принесут, а хлеб забирать будут».

   Не муку, а зерно принесли, захваченное на немецком складе в Козлове. Ох и помучились мы с соседкой бабкой Ульяной Демьяновной с этим зерном, потому что оказалось оно сырое, на жерновах молоть было почти невозможно. Сначала на печке рассыпали, чтоб высохло. Потом мололи, тесто затворили и сделали пробную выпечку. Целую ночь возились. Они нам каждый день двадцать хлебов заказывали, но для начала мы восемь успевали сделать…

   Так Евдокия Смирнова и бабушка Уля стали партизанскими пекарями. В назначенное время, чаще всего под утро, приходили к дому, где жила Евдокия, партизанские гонцы, набивали мешок душистыми свежими хлебами и уходили обратно, на Черную речку, в урочище Прудины. Продолжали подрываться на проселочных дорогах немецкие автомашины, погибали от партизанских пуль фашисты, и чувствовала Евдокия себя причастной к этому святому делу.

   Не удалось, однако, долго хранить в тайне, что навещают ее дом неизвестные люди, выходящие из леса, что дым вьется по ночам из трубы и хлебный идет аромат по деревенской улице. Но то, что не было тайной для односельчан, оставалось тайной для врагов.

   Гитлеровцы, обеспокоенные действиями партизан, добирались до самых отдаленных деревень, заглядывали и в Заболотье. Обычно в таких случаях Евдокия незаметно вывешивала на изгороди белую тряпицу – знак, извещающий партизан об опасности. Однако отыскался подлец, который донес, что живет в деревне жена партизана. К счастью, не знал он самого главного – чем занимаются Евдокия и бабушка Уля. Это, наверное, ее и спасло.

   В один из последних дней сорок первого года в дом ворвались вооруженные фашисты.

   – Ты Смирнова?

   – Я, – ответила она, и в груди у нее поплохело: «Неужели прознали что?»

   – Собирайся, да побыстрее, – приказал, переводчик в гражданской одежде.

   – Сейчас, сейчас, – быстро накинула она на плечи полушубок, опасаясь, как бы не начали обыск. На печи лежало сохнущее зерно, стоял чугун с тестом.

   – Быстро, быстро, – подгоняли фашисты.

   Евдокия поцеловала трехмесячную дочку Альбину, передала свекрови.

   – Мама, не поминай лихом, – с этими словами твердо шагнула с крыльца.

   Вся деревня смотрела, как вели ее под дулами карабинов в Ключевое.

   В Ключевом сразу начался допрос.

   – Где твой муж, когда последний раз с ним виделась?

   – Не знаю. Как на фронт забрали, так никакой вести не было от него.

   – Нет, знаешь! Люди видели, как он из леса выходил. Говори, чертова баба! – орал фашистский прихвостень.

   – Неправда, – стояла она на своем. – Спутали, видать, с кем-то. Мне цыганка нагадала, через два года только его увижу, если живой будет.

   – Что ж, не хочешь говорить, будешь расстреляна…

   Фашисты вывели Евдокию на улицу, поставили возле дома. «Вот и конец мне пришел, – подумала она и сказала мысленно себе: – Прощайте, доченька и Яков, отомстите гадам за меня». Щелкнули затвором, она закрыла глаза, но вместо выстрелов опять противный голос:

   – Где Яков? Или ты скажешь, или – конец.

   – Не знаю, – не сказала – выдохнула она. – Не знаю… Ну, стреляйте, чего ждете, стреляйте…

   Гитлеровцы засмеялись, залопотали по-своему, опустив карабины.

   – Они говорят, пусть эта дура подумает ночку, – сказал переводчик. – Никуда от нас не денешься. Никуда – пригрозил он.

   Она провела ночь на голом полу, в чулане, а наутро чуть свет продолжался допрос. «Ничего не знают, – радовалась она. – От незнания и бесятся».

   На этот раз с нею говорил офицер в очках.

   – Евдокия Паффловна, – начал он беседу. – Ми, как это сказаль, дадим продукт, деньга, отдадим муж, но где партизанен, где?

   – Не понимаю, – сказала Евдокия.

   – Врешь! – закричал переводчик. – Я понимаю, а ты нет?

   – Надо еще думайт, – сказал офицер, и ее опять посадили в холодный чулан.

   Мороз стоял градусов под тридцать, если не больше. Замерзла бы Евдокия, если бы не нашла в углу тряпье и кудель. Завернулась кое-как и, сомкнув глаза, ждала смерти. Утром другого дня она снова вела бой: за себя, за дочь, за мужа, за партизан. И выстояла, победила.

   Так ничего не добившись, фашисты отпустили ее – видимо, поколебала Евдокия своей твердостью их подозрения. Неделю после этого не пекли они с бабушкой Улей хлебы, выжидали, а потом продолжали свое дело. Недолго оставалось фашистам хозяйничать на здешней земле, уже доносилась со стороны Андреаполя артиллерийская канонада, не до партизан стало фашистам…

   – А после освобождения, – сказала она, – дали мне орден. – Евдокия Павловна подошла к старинному комоду, выдвинула ящик и долго что-то там искала, пока не извлекла маленькую коробочку. – Вот он.

   На маленькой натруженной ладони тускло поблескивал орден Отечественной войны II степени…

Три года спустя я опять оказался в командировке в Андреапольском районе. Захотелось встретиться с Евдокией Павловной еще раз, и я завернул в Заболотье, благо к тому времени сделали тут хорошую грунтовую дорогу. Покосившаяся калитка во двор ее дома была открыта, однако дверь оказалась забитой двумя тесинами. «Не иначе уехала куда», – подумалось.

   – Хорошие люди легко помирают, – заметила незнакомая пожилая женщина, подойдя ко мне.

   – Как? Евдокия Павловна…

   – Да, летось еще. Вышла овечку во дворе ощипывать, тут и случилось.

   Когда я передал эту горькую весть Ивану Семеновичу Борисову, он был очень расстроен.

   – Знаете, есть такие светлые люди, которых невозможно забыть, – сказал он. – Такой человек и Евдокия Павловна. Все мы, бывшие партизаны Андреапольского отряда, многим обязаны своему партизанскому пекарю. Она не ходила с винтовкой  или автоматом на боевые задания, но она тоже помогала громить врага, приближая долгожданный час нашей победы.

   … Помните, земляки, скромную героиню, русскую женщину Евдокию Смирнову.

В. КИРИЛЛОВ

...

<=                      =>