Мотовозик до Жукопы
Александр Павлов
Скамейка
Эта скамейка, вся изрезанная ножами, исписанная фломастерами и авторучками, пестревшая фразами признания в любви, была любимым местом отдыха и работы Борисыча. Летом на ней можно было отдохнуть в знойный день, спрятавшись от палящего солнца (рядом росли толстоствольные липы), зимой её не так заносило снегом. Работать же он любил на ней потому, что сидя здесь, всё происходящее было, как на ладони. Вся жизнь школы-интерната была видна, как под микроскопом. Посидев здесь несколько минут, Борисыч знал, у кого какое настроение, кто и чем расстроен, а кто сегодня особенно весел. Но был у скамейки один недостаток: она располагалась почти напротив главного входа в школу, а это значило, что руководство школы, увидев сидящего на скамейке сотрудника, могло сделать вывод: «Опять сидит, бездельник». Но его это мало волновало, поскольку он знал, что делает.
Кабинета он не любил. Да и какой это был кабинет: стол, стул и два окна на северную сторону. А если учесть, что под этими окнами росли огромные ели, заслонявшие собой весь белый свет, то создавалось впечатление, что он находится в каком-то подземелье. Вот поэтому и привлекала его скамейка.
Задачи, стоявшие перед Борисычем, были направлены на всестороннее изучение личности воспитанников школы-интерната. Методов и способов достижения этой цели множество, но он предпочитал живую беседу, наблюдение и эксперимент. Никаких тестов. И вот таким полигоном для достижения поставленной цели и служила скамейка. На ней можно было непринуждённо, не торопясь, разговаривать о чём хочешь и сколько хочешь.
Он никого специально не звал. Ребята подходили сами. Кто за тем, чтобы потянуть время и не пойти на урок, кто за тем (что греха таить), чтобы попросить сигарету, а кто и за тем, чтобы излить душу. А на душе у многих его собеседников столько было разного, что описать не всегда возможно.
В этот день на скамейку присел мальчик по имени Ваня. На уроки он не пошёл и как неприкаянный слонялся по территории интерната. Занятия в школе вообще его мало привлекали, он их постоянно всячески избегал, игнорируя суровые требования учителей и воспитателей. На довольно симпатичном личике постоянно блуждала улыбка, чувство злости ему, видимо, было не присуще. В интернате он появился совсем недавно. Их привезли вместе с братом, и если брат сразу влился в коллектив воспитанников, то Ване это давалось с трудом. Он никак не мог смириться с распорядком дня, с теми требованиями, которые к нему предъявлялись. Он пытался бунтовать, что вызывало соответствующую реакцию у взрослых. За Ваней закрепилось прочное мнение, что он не способен ни к обучению, ни к воспитанию.
Читать нотации ему было бесполезно, поэтому Борисыч, как бы между прочим, спросил: «Ну, как дела?» Ваня стал рассказывать, что с трудом привыкает, что многое ему не нравится, и вообще, зря он оказался здесь, а вот дома… Дома было всё по-другому. Он знал, что от него требуется, как и что нужно сделать, чтобы не ругались мать и отец. Обо всём этом мальчик говорил с плохо скрываемой тоской.
– А что же ты делал дома? – спросил его Борисыч.
Ваня со знанием всех профессиональных тонкостей заготовщика угля для мангалов и каминов начал свой рассказ. Он отлично знал, сколько нужно берёзовых чурок для приготовления того или иного количества готового продукта. Сколько времени они должны находиться в топке, нужно ли их перемешивать, и когда можно считать их готовыми. По его рассказу, он отлично знал технологию этого производства.
– А как же часто тебе приходилось заниматься производством угля? – поинтересовался Борисыч.
– Да почти всегда, если родители были пьяными.
Урок закончился. Из школы выбежали другие воспитанники. Со словами известной когда-то песни «Ах, зачем я на свет появился? Ах, зачем меня мать родила?» ушёл и Ваня. Борисыч ещё долго сидел на своей скамейке. Он не знал, что ответить.