Мотовозик до Жукопы
Помню, в детстве у меня не было страха смерти (или перед смертью). Я боялся мелких, сиюминутных, физиологических болей, неудобств, хотя и они не подавляли меня: когда – в болезни – пошла, нет – забила – фонтанчиком кровь из носа запрокинутой круто назад головы, я, оправившись от неожиданности, с любопытством следил глазами за этим фонтанчиком и – изредка – за испуганными лицами мамы и бабушки, склонёнными ко мне; когда болел свинкой (или скарлатиной?) перед зеркалом пальцами исследовал с тем же любопытством место на горле и шее, где меньше всего бо-бо, и, найдя, удовлетворённо заматывал, в тайне от родителей развязанный, шерстяной платок и шёл в постель. Ещё раньше отчётливо помню подожжённый мною дом: из любопытства положил расчёску на стекло керосиновой лампы и… яркая вспышка памяти: с потолка валятся обгорающие обои – я сижу то ли на табурете, то ли на скамейке, брат – внизу, под, – обои падают мне на голову, мне не страшно, я их стряхиваю на пол; не чувствуя боли (на руках и голове кожа серьёзно обгорела), наблюдаю, как заворожённый, за перебегающими красными язычками пламени – почему-то – совершенно не чувствую дыма. Как нас с братом из горящего дома вынесла бабушка – не помню. Но, кажется, мы сидели где-то возле бани на снегу; и я видел, как люди обливали водой и забрасывали крышу снегом, но это я уже помню смутно (отец с матерью утверждали, что этого не было; но и их самих там – тоже не было). Но страха – не было. Даже боли не помню. Совершенно не помню, как меня потом лечили. Видимо, для меня – ребёнка, это было не интересно.
И даже уже позднее страха перед небытием не было, как нет его и сейчас. Мне казалось (и кажется), что на бесконечной временной нити я просо отрезок, фрагмент среди многих фрагментов. Не мною всё начиналось, и не мною всё закончится. Словом, как я понимаю теперь, существовало во мне чувство какого-то вечного личного существования (тьфу на тавтологию), не зависимого от моей личной воли и моих желаний. Поэтому я очень хорошо понял платоновского Мастера (когда встретился с прозой Андрея Платонова) – отца Саши Дванова, – который утопился из любопытства: а что там, за гранью, разделяющей жизнь и смерть, и есть ли вообще эта грань.
Но у меня, насколько я помню, не было и тяги к смерти. Жизнь меня – и тогда, и сейчас – удивительно сильно притягивала, не физиологически, а своею загадочностью, подарочностью. Сейчас, правда, любопытство поугасло, вернее, темперамент любопытства моего поутих. Иногда (почти цинично) кажется, что комедия перестала быть смешной и стало довольно утомительно её наблюдать: всё чаще и чаще повторяются старые, давно известные остроты и положения, комика перерастает в брюзжание и скуку. Жизнь для меня уже не нова, может быть, – в основном – понятна (если не на уровне разума, то на уровне сердца) и ничего нового не преподнесёт. А рассматривать один и тот же многогранник с разных сторон – дело утомительное и, пожалуй, пустое.
Прежней, успокаивающей и всепримиряющей уверенности в бесконечности времени поубавилось, а порой и вовсе не бывает. А что, если человек не капелька в море, а случайно взбитый волной пузырёк воздуха: случайно появился и навсегда исчез. А вдруг и нет никакого времени, никаких отрезков-капелек? Хотя то, что у меня есть отец и мать, уверяет меня в обратном. А вдруг это самообман, желание ходить на четвереньках – как в детстве, – ощущая твёрдую опору, без которой мир перевернётся и рухнет на пятую точку, без которой нам страшна бездна, пустота; вдруг красивая фраза – «цель жизни» – не более как пустой звук, мираж, который принимает за реальность лишь впервые попавший в пустыню. Летучий Голландец, на борту которого ни одной живой души – лишь призраки. А что если мы просто кому-то снимся? Наивно? Но когда он проснётся – нас не будет, мы исчезнем. Но ведь будет другая реальность, другая жизнь… и жизнь ли? Может быть, тоже – сон?
Но наша жизнь – мелочная, суетная, скотская – жизнь? Разве она – жизнь?
Но я не хочу вечности, если и там – то же самое.
23.04.
Что-то совсем расклеился. Какая-то чёртова, почти хроническая усталость. Всё требует напряжения, и постоянно хочется спать. Будто что-то во мне поломалось и срочно требует починки, хотя бы кратковременного отдыха. Быть может, я болен? Надо сходить к врачу, но нет температуры. А чувствовать во взгляде врача: не холявщик ли ты, Юра? – новый неуют.
А в сердце – милые призраки.