На картах не значится
Но, конечно, самым страшным моментом в жизни жителей Орловки были случаи, когда свет пропадал не в отдельном подъезде или доме, а когда отключался весь городок. В таких случаях нельзя было терять ни минуты. Опытные орловцы сразу бросались в ванные комнаты и на кухни и, открыв краны, начинали лихорадочно заполнять все имеющиеся в доме ёмкости. Они знали: раз обесточился городок, значит, обесточился и насос, подающий воду в водонапорную башню, а это, в свою очередь, значит, что воды в городке осталось ровно столько, сколько вмещает в себя расходный бак, установленный на этой башне. Тут уж кто успел – тот и съел. Через пять-семь минут вода в кранах иссякала.
Но и это ещё было полбеды. С отключением электричества в котельной обесточивались насосы, нагнетающие воду в систему отопления городка, и городок начинал постепенно замерзать. В зависимости от наружной температуры, часов через десять-двадцать начинали лопаться батареи и трубы по всему городку. Самое страшное, если процесс этот доходил до магистральных труб.
Именно так и случилось в памятном феврале 85-го года, когда городок из-за сгоревшего трансформатора обесточился на двое суток. Морозы в ту зиму трещали лютые, и когда через сорок восемь часов, заменив трансформатор, в городок дали свет, выяснилось, что перемёрзла труба магистральной теплотрассы и два жилых дома, дальше всех отстоящие от кочегарки, – ДОС № 2 и ДОС № 3 – остались без тепла. Два дома – сто сорок квартир – без малого полтысячи человек. Женщины, дети. Дома надо было срочно спасать, а это значит, что надо было срочно менять трубы...
Приходилось ли уважаемому читателю копать землю, скованную многомесячным тридцатиградусным морозом? Причём копать её вручную – без отбойных молотков и тяжёлой строительной техники? И не дай бог!
Процесс этот в орловских условиях выглядел так. Участок земли, подлежащий копке, очищали от снега. Затем на него насыпали примерно двадцатисантиметровый слой угля. Уголь поджигали. Уголь при сгорании даёт температуру большую, чем дрова, но горит гораздо медленнее. Двадцатисантиметровый слой прогорал примерно за шесть-восемь часов и прогревал землю в глубину тоже сантиметров на двадцать. И вот тут уже терять время было никак нельзя, была дорога каждая минута! Шлак быстро откидывали в сторону и начинали интенсивно копать – пока землю опять не прихватило морозом. Сняв оттаявший слой земли, получившуюся траншею вновь засыпали углём и опять поджигали. Процесс повторялся неоднократно до тех пор, пока землекопы не достигали мягкой, не промёрзшей земли, то есть глубины порядка полутора-двух метров.
Дым от горящего угля в условиях обычного орловского безветрия поднимался вертикально вверх и, упёршись на высоте десять-пятнадцать метров в границу температурной инверсии, растекался в стороны. Остыв, клубы дыма опускались обратно на землю и белым удушливым смогом заволакивали весь городок. Дышать в городке становилось нечем. А дышать надо было! Поскольку надо было копать!
Четверо суток в том памятном феврале жители городка бились за спасение двух жилых домов. Четверо суток в непроглядном дыму, от которого першило в горле и лёгкие раздирал сухой удушливый кашель, четверо суток в этом дымном морозном аду бродили укутанные до глаз фигуры с ломами и лопатами и окрестности оглашал стук и лязг шанцевого инструмента. Пока жгли вдоль теплотрассы уголь и спешно сформированные бригады землекопов посменно вгрызались в мерзлоту, жители замерзающих домов боролись за свои батареи отопления. Все калориферы, все «козлы» были придвинуты вплотную к радиаторам. Батареи грели паяльными лампами и спиртовками, их укутывали одеялами и меховыми куртками. В результате потери оказались минимальными – не удалось отстоять лишь несколько стояков.
Свет в городке отключался достаточно часто, иногда по несколько раз за неделю. И хотя отключения эти были по большей части недолгими, жизнь они нам портили основательно.
Любопытный факт: через наш жилой городок, прямо по центральной улице, проходила линия электропередач на деревню Сосновка. Линия хоть и пролегала непосредственно через наш гарнизон, но с электрохозяйством городка не была связана никоим образом. Совершенно естественно, что идея получения тока от независимого источника, как говорится, витала в воздухе. И однажды она была реализована.
В тот вечер мы возвратились в городок с ночных полётов. «Кунг» затормозил возле проходной, лётчики посыпались с задней двери, и тотчас же вздох разочарования пронёсся над головами: света в городке не было – дома глядели на нас мёртвыми чёрными окнами. В темноте послышалась ругань и раздражённые голоса – свет на этой неделе отключался уже в четвёртый или в пятый раз. В дурном расположении духа мы двинулись по центральной улице и вдруг кто-то воскликнул: «Смотрите!» Мы подняли головы. Два окна на втором этаже тринадцатого дома были ярко освещены. Более того, оттуда явно доносилась весёлая музыка.
– Что за хрень?! – вслух удивился шедший с нами командир полка. – Это чья квартира?!
Быстро выяснилось, что в весёлой квартире проживает некий капитан Ц. – офицер отдельного батальона связи. Подойдя ближе, мы увидели, что от одного из столбов сосновской линии прямо в залитое светом окно уходит толстый чёрный кабель.
– Орёл! – прищурив глаз, оценил усилия предприимчивого капитана командир, а потом, подумав, приказал: – Комбата сюда!..
Прибывший вскоре командир батальона связи удивился увиденному не меньше нас. Он почесал под шапкой затылок, сплюнул на снег и решительно двинулся в сторону подъезда, в котором проживал «хитрожёлтый» капитан.
На следующее утро, когда мы шли в столовую на завтрак, кабеля, идущего от столба к окну, уже не было.
Говорят, что капитан Ц. приходил той же ночью к командиру полка и предлагал провести в его квартиру точно такой же кабель. Но командир отказался. «Не надо отделять себя от коллектива, – обосновал свой отказ комполка и закончил разговор старой армейской истиной: – Хоть безобразно, зато единообразно!..»
Разумеется, плачевное состояние электрооборудования городка не могло не приводить время от времени к различного вида электротравмам. Автор и сам бывал не раз и не два бит током. Но это были столь незначительные происшествия, что они не стоят какого-либо отдельного упоминания. Правда, была история с погибшим в трансформаторной будке лейтенантом. Но история эта случилась столь давно, что к моменту приезда автора в Орловку она уже приняла вид овеянной седыми ветрами времени легенды.
И всё же об одной истории я хочу здесь рассказать. Точнее, это были две истории, напрямую связанные с электричеством, но произошли они чуть ли не в один день и запомнились орловским лётчикам в основном легендарной фразой, сказанной по этому поводу не менее легендарным командиром орловского полка полковником Бабичем. И фраза эта была...
О ТРАВМАХ, НЕСОВМЕСТИМЫХ С РАЗУМОМ
Зима 84-85 началась в орловском гарнизоне с того, что из-за аварии в аэродромной котельной оказались полностью замороженными все служебные здания, расположенные на аэродроме: оба штаба – полковой и батальона обеспечения, учебно-лётный отдел (УЛО) и тренажёрный комплекс.
Ремонтные работы начали не сразу, а лишь после новогодних праздников – когда привезли новые трубы и радиаторы. Магистральную теплотрассу и отопление в зданиях восстанавливали поочерёдно, двигаясь от котельной. Здание УЛО, в котором находились эскадрильские классы, было в этом ряду третьим по счёту. Поэтому дело до него дошло только в феврале. А до этого мы без малого три месяца занимались в классе, больше напоминающем снежную пещеру: на стенах в свете электрических ламп искрилась изморозь; окна заросли сантиметровым слоем льда и практически не пропускали дневного света; на потолке от нашего дыхания нарос густой мохнатый, толщиной с ладонь, ковёр из инея. Изредка куски этого ковра отваливались от потолка и с шумом рушились вниз.
Несмотря на постоянно работающие электрообогреватели, температура в классах оставалась минусовой. Мы сидели на занятиях в полной зимней экипировке: в унтах, «ползунах», меховых куртках, в шапках, а кое-кто и в перчатках. Нам, в общем-то, было тепло, а вот ручки при такой температуре писать отказывались. Приходилось идти на различные ухищрения: те, кто писал шариковыми ручками, запасали их по несколько штук – одной писали, а остальные держали в тепле, во внутреннем кармане; те же, кто пользовался чернильными ручками, добавляли в чернила перед заправкой несколько капель спирта.
История, которую я хочу здесь рассказать, началась в понедельник.
Это был день предварительной подготовки. Мы – лётчики третьей эскадрильи – сидели в классе и усиленно готовились к завтрашним полётам. В классе было холодно, из ртов при разговорах шёл пар – безостановочно работающие «козлы» не справлялись с тридцатиградусным заоконным морозом.
«Козлов» в нашем классе было два – по одному на каждый проход между столами. В соседнем проходе стоял классический «козёл»: асбестоцементная труба, водружённая на деревянные козлы. А вот в нашем проходе агрегат был похитрее. Какие-то умельцы приспособили к обогреву стандартный блок от большой электроплиты, из тех, что используют в кухнях общепитовских столовых. Таким образом, «козёл» этот представлял собой привинченный к обыкновенному деревянному табурету стальной квадрат со стороной примерно сорок сантиметров с вмонтированной вовнутрь электроспиралью. «Электроплита» эта стояла как раз рядом со столом, за которым сидел мой кэз – командир звена – капитан Сорокин.