На картах не значится
Сорокин был заядлым курильщиком и чуть ли не через каждые пятнадцать минут бегал на улицу «подымить».
Вот и на этот раз он отложил ручку, закрыл тетрадь и окликнул сидящего на другом ряду командира второго звена капитана Паршикова:
– Валентин, пойдём отравимся!
Паршиков, единственный из всех сидевший в классе без шапки, отрицательно помотал лысой головой.
– Не хочу... Недавно ж курили!
– Полчаса уже прошло! – настаивал Сорокин. – Пошли!.. – и, видя, что товарищ не реагирует, сменил тон на вкрадчивый. – Угощаю! У меня – «Космос»!..
– Блин! – Паршиков бросил ручку и распрямился. – Пошли! Ты ж, красноречивый, и мёртвого уболтаешь!
Они принялись шумно выбираться из-за столов.
– Когда уже вы накуритесь, бычкососы?! – подал голос некурящий командир первого звена капитан Выдыш. – Ползаете туда-сюда, только тепло из класса выпускаете!
Завязалась обычная для таких случаев словесная перепалка.
И тут Сорокин, увлечённый разговором, вставая из-за стола, машинально опёрся голой рукой на стоящую в проходе «электроплиту». Я увидел, как ладонь кэза поехала по раскалённому металлу, как кусок сала по сковородке. Сорокин вскрикнул, отдёрнул руку и, согнувшись пополам, зажал обожжённую ладонь между коленями. В классе отчётливо запахло шашлыком. Мы вскочили со своих мест и обступили потерпевшего.
– Нормально... Нормально... – бормотал он, но по его лицу было видно, что ничего нормального нет.
– На улицу! В снег! – закричал Паршиков, и Сорокин с группой сопровождающих и сочувствующих с шумом и топотом выбежали из класса.
– Я всегда говорил – курить вредно! – прозвучал в установившейся тишине ехидный голос Выдыша...
В класс Сорокин уже не вернулся. После обеда на работе он тоже не появился – у него поднялась температура, а обожжённая ладонь превратилась в один огромный волдырь. Стало ясно, что летать он в ближайшее время не сможет.
Доложили командиру. Тот поворчал, но – делать нечего, что случилось, то случилось – приказал раскидать инструкторские полёты Сорокина по другим лётчикам-инструкторам. «Плановую» оперативно переделали.
На следующий день, во вторник, мы утром выехали на полёты. Поначалу всё шло, как обычно, но на предполётном тренаже выяснилось, что на аэродром не прибыл капитан Паршиков. Ситуация была неприятная, но не смертельная: мало ли, может, проспал человек отъезд, пешком, может, добирается, – всякое в жизни бывает.
Начались предполётные указания.
– Комэски, все на месте? – как обычно, перед включением магнитофона уточнил комполка.
Наш комэска Земляков поднялся:
– Паршикова нет.
– А где он?
Земляков виновато развёл руками.
В это время дверь распахнулась и в класс торопливо вошёл начмед. Подойдя к командиру, он что-то сказал ему на ухо. Глаза командира округлились.
– Когда?!!
– Часа два назад...
– Сильно?!!
– Не знаю. Сказали – лежит... Я «санитарку» послал.
Командир заиграл желваками.
– Так... – наконец произнёс он. – Начштаба, проводите предполётные... Полёты без меня не начинать!.. Доктор, подполковник Земляков и... замполит – со мной! – и, схватив со стола свою папаху, быстро вышел из класса.
Названные лица гурьбой устремились за ним. После их ухода в классе повисла недоумённо-напряжённая тишина...
Начало полётов задержали почти на час. Паршикова с плановой таблицы вычеркнули. Соответственно, лишившись своего инструктора, остались без полётов и все лётчики его звена. Вернувшийся из городка Земляков поведал нам, что же всё-таки случилось с командиром второго звена в то роковое утро.
Паршиков собирался на полёты. Он уже надевал в прихожей куртку, когда в дверь постучали. На пороге возникла соседка.
– Валентин, выручай! Свет пропал! Санька мой – в наряде, только вечером придёт, а мне детей кормить!..
– Танюш, я ж – на полёты! – попробовал отвертеться Паршиков. – Мне уже выходить! Кого другого попроси.
– Да кого ж я попрошу?! – воскликнула соседка. – Все ж на работе!
Она не лукавила. Часы показывали половину девятого, и все мужчины уже действительно были на службе. Соседку надо было выручать.
– Ну, давай! Только быстро!
Валентин застегнул куртку, вооружился отвёрткой и плоскогубцами и вышел на лестничную площадку. Соседка уже ждала его возле электросчётчиков. К стенке была услужливо подставлена табуретка.
Паршиков взгромоздился на табуретку и попытался разобраться в хитросплетении соседских проводов.
– Санька мой там какую-то штуковину отгибает, а потом обратно загибает, – попыталась внести свою лепту в ремонт соседка.
– Тут штуковин этих!.. – пробормотал Валентин и, приблизив лицо к проводам, сунулся в них плоскогубцами.
В подъезде раздался продолжительный треск и на несколько секунд зажглось маленькое солнышко. Во все стороны, как от фейерверка, полетели искры. Соседка, закрыв голову руками, завизжала...
Паршиков очнулся в своей квартире. Он стоял посреди комнаты и сжимал в руках оплетённые пластмассой ручки от плоскогубцев. От самого инструмента ничего не осталось – почти двести граммов высококлассной легированной стали попросту превратились в излучение.
Валентин почти ничего не видел. Всю площадь поля зрения у него занимало одно полыхающее ярко-зелёное пятно. Лишь по краям этого пятна оставалась узкая полоска нормального изображения. Горело лицо. Горела лысая голова. Горели обожжённые руки.
– Валя, ты как?.. – услышал он сзади вкрадчивый голос соседки.
Паршиков обернулся. Соседка вскрикнула. Валентин видел внизу, под пятном, только её розовые разношенные тапочки. Тапочки пятились.
– Звони, Танюха, на аэродром. Доктору, – приказал Валентин и с грохотом швырнул остатки плоскогубцев на пол. – Пусть срочно приезжает. Скажи – Паршиков сгорел...
Ближе к вечеру, незадолго до конца лётной смены, командир полка решил ещё раз навестить пострадавшего лётчика. Утром было особо не до разговоров: Паршикову оказывали медицинскую помощь; он, по большому счёту, был ещё в шоке; да и время поджимало – полёты, сами понимаете.
Конечно, если говорить откровенно, то командир был вне себя. Ещё бы! В течение суток из строя выбыли два командира звена. Шесть молодых лётчиков остались без своих инструкторов. И это в разгар вывозной программы! Причём, что самое возмутительное, причиной этому послужили не какие-нибудь внешние привходящие форс-мажорные обстоятельства, но исключительно обычное разгильдяйство. Да-да! Самое обыкновенное разгильдяйство, помноженное на вопиющую личную безответственность!
Но, в то же время, командир понимал, что служба службой, но ведь есть же и простые человеческие взаимоотношения. Лётчики и так пострадали. Более того, им, наверняка, сейчас намного тяжелее, чем ему. Ведь на их, безусловно, непростые моральные переживания, кроме всего прочего, накладываются и совершенно конкретные физические страдания!
Кроме того, командир знал, что семья Паршикова находится в отъезде, на «большой земле» и заботиться о лётчике сейчас особо некому. От лазарета Паршиков наотрез отказался, мотивировав это решение тем, что в родных стенах ему привычней и удобнее, и в настоящий момент, вероятно, лежал дома один-одинёшенек, терзая себя угрызениями совести и жестоко страдая от своих многочисленных ожогов. Совершенно понятно, что командиру полка захотелось как-то подбодрить своего офицера. Конечно, медицина медициной, замполиты тоже своё дело сделают, но забота командира о своём подчинённом, отеческое командирское слово, они, несомненно, имеют особый вес и никогда не помешают...
Ещё на подходе к квартире Паршикова командир услышал жизнерадостный жеребячий хохот, доносящийся из-за двери. Удивлённый комполка толкнул незапертую дверь и вошёл.
В комнате находились двое.