ОТКРЫТОЕ ОКНО
Городская история.
Был страшно длинный год, час пик, и серый город
машин густой поток процеживал сквозь горло,
в стекло наискосок сёк дождь, шуршали шины,
вцепившись в свой шесток, качались пассажиры.
И я качался в такт, дышал в чужой затылок,
упёршись в щит зонта, не чуял ног застылых,
но сквозь сплетенья рук, пересеченья взглядов
мне улыбнулся вдруг горбун, стоявший рядом.
И словно обожгла дрожащая улыбка,
и по карнизу лба пот заискрился липко,
в груди холодный ком, и – остриём кинжала –
по коже ветерком опасность пробежала.
Какого чёрта? Мне? Неловко, непонятно.
Знаком? Как будто нет. И билась мысль невнятно.
Добряк? Хотел помочь? Да что – корысть какая?..
И кинулся я прочь, попутчиков толкая.
Я выскочил под дождь, в слепое многолюдье,
твердя, что это – ложь. И кто меня осудит?
Накинул капюшон и вздрогнул –словно к другу,
горбун навстречу шёл, протягивая руку.
Опять? Нет, неспроста! Где умысел таится?
Святая ль простота, уловки ли лисицы?
И я, в кармане сжав измятые рублёвки,
всем телом задрожал и увернулся ловко.
А он, не обретя руки моей опоры,
Христом с высот креста, упал на мокрый город,
упал на злой асфальт, ударился всем телом,
зажмуривши глаза, заплакал неумело.
Все опасенья – вздор, сомненья стали пылью, –
там, на спине, не горб, а сложенные крылья.
И всё, и не вернуть, ведь вот как, неуклюже,
я ангела швырнул лицом в асфальт и лужи...
Был страшно длинный год, час пик, и город мокрый
сливал в потоки вод разжиженные стёкла.
И сквозь угарный смог, осмеян и изранен,
в густой людской поток ушёл мой добрый ангел.
Догнать? Остановить? Не знаю, не умею.
Связать бы эту нить, да – осень – поздно сеять.
И с холодом в груди, неловкий и дрожащий,
я прочь побрёл среди безудержно спешащих...
Цыганочка.
Город замела, эта вьюга целый город замела,
а я в снегах –ах! –своего ищу коня,
грусть в сугробах схороня.
Тают на груди иглы снега.
Что там воет впереди? Или с неба
медный колокол гудит, зовёт меня?
Улицы пургой перепутаны,
и мечется фургон перепутьями,
и горизонт рябой, как в лоскутьях весь –эх-ма!
А по площадям, по-над крышами –
ах! –нервы щекоча, злобно рыщет и,
стёкол не щадя, окна вышибает эхо.
Припев:
Что там впереди мелькает
средь домов пустых и гулких?
Может, это – просто память
заблудилась в переулках?
Или это – дым вчерашний
обнимается с трубою,
или – радугой раскрашен
конь мой, конь мой вороной?
Конь мой, ой, ты далеко ли?
Может, в чистом поле? Где ты?
Эх, воля! Ветер снеги гонит.
Эх, цыганска доля – ветры!
Мечется в бегах крест на красной нити.
Вечные снега, вы куда летите?
Будет вам стегать больно нас по лицам, злиться.
Глохну на бегу, мир – цветные пятна,
и с размаху в грудь бьёт Христос распятый,
и просто не могу я враз остановиться.
Выбился из сил. Мир – как нарисован.
Не произнести мне хотя бы слово,
иней зарастил мысли сединой. Постой! Ой!
Только изнутри бьёт огонь дрожащий,
стук копыт вдали: это на пожар мчит
сквозь дыханья хрип –даже солнца жарче –конь мой!
Припев.
Конь.
Под вечерней зарёй золотится роса,
шелестят ковыли, да цикады поют.
Нынче я налегке – я долги пораздал.
Ну, а лёгкий седок – значит, легче коню.
Засыпает спокойно привольная степь.
Всё быстрей разгоняется звёзд карусель.
Мне подушкой – седло, ну, а бурка – постель.
Я коня не стреножу –не треножат друзей...
Сто дорог за спиной злой струною звенят.
Были там и огонь, и потоки воды,
но мой конь всякий раз, выручая меня,
выносил из огня, уносил от беды.
Ветры катят по небу звезду за звездой,
тонкий месяц сквозь клочья тумана летит.
Охраняя мой сон, конь стоит надо мной.
Сто дорог за спиной, сто дорог впереди...
От встающего солнца на росах огни.
Ждёт опять впереди неизведанный путь.
Я, седлая коня, чуть ослаблю ремни–
чтоб подпругою крылья ему не стянуть...