ОТКРЫТОЕ ОКНО
Балаган.
Ах, балаган, мой родной, продувной балаган-балаганчик.
Стар стал теперь ты, и я при тебе – отставной неудачник.
Я – шут, я – паяц, и не надо другого мне званья и чина,
я – просто смешной озорной арлекин. И что взять с арлекина?
Ну, что с меня взять: разукрашен, нелеп, весь в помаде и в пудре,
от слёз и извёстки почти что ослеп, а кто слеп – тот и мудр ведь.
Пыль от колёс, намоталась на оси пути половина.
Лето не осень –дороги все врозь. Погоняй, Коломбина!
Вот кончился лес, и быстрей, веселей заскрипели колёса,
и в полумрак через каждую щель солнце брызнуло косо.
Но так же знобит, и не стали теплее афишные краски,
и лист так же чист, и качает вдоль стен равнодушные маски.
Маски мертвы, но разинуты рты, и все ждут представленья.
И перед зеркалом старым стоит шут на стёртых коленях,
но нет отраженья, и что отражать, коль ни званья, ни рода?
Ходу, лошадушки! В ногу бежать! Эй, лошадушки, ходу!
Ах, балаган, балаган, – мой острог, мой корабль, моя крепость!
Хлам по углам, сбит неладно, непрочно, раскрашен нелепо.
Но катит вдоль зрителей праздничный гул расписной балаганчик.
И хочется всем, чтоб их вновь обманул развесёлый обманщик.
Песенка бумажного человечка.
От дождей какая польза?
От дождей один лишь вред.
Я размяк, раскис, расползся,
я расклеился на нет.
Дождь плюс осень – что же в сумме?
На душе и на дворе
мокро, грязно, грустный сумерк
тихо ходит меж дерев.
Небо – школьная тетрадка,
разлинеенная вкось,
мысли скачут в беспорядке –
вновь письмо не удалось.
А на крыше еле слышно
телеграф стучит ответ:
«Адресат ваш был да вышел,
абонентов ваших нет...».
Каплет, каплет сверху, сбоку,
ручейками по спине,
и ноктюрны водостоков
неподвластны нынче мне.
Только дождь и есть на свете.
Только – тихий без пальто –
тополь ветхий. Только ветер
робко тянет ноту «до».
ДО рассвета долго-долго,
ДО зимы совсем чуть-чуть,
ДОгорают тускло стёкла,
ДОсмотрю – и снова в путь.
Вдоль ДОрог ДО горизонта
ДОжидаются лишь сны.
ДО свиданья, ДОждик звонкий,
ДОшагать бы ДО весны!
Песня плоского человечка.
На белом да на глянцевом,
где длинно мысли тянутся,
где совесть плосковатая
всегда вполне чиста,
лелея чувства плоские,
изогнутой полоскою
я жил себе спокойненько
на плоскости листа.
И дни текли заученно,
хоть скучно, да не скученно,
с вечерними молитвами
у плоского креста.
Но раз – и не от гордости,
скорей от безысходности –
я взял и приподнялся
над плоскостью листа.
А там такие новости,
что шевельнулись волосы,
там ветры ошалелые
штурмуют полюса.
И вот –уже не пленником –
я разогнул колени и
встал на тонких ножках
на плоскости листа.
И так стоял, не каялся,
хоть клял всё, да не кланялся,
а горизонт скруглялся всё
по форме колеса.
И ветры меня вольные
свободой так наполнили,
что просто оторвался я
от плоскости листа.
И вот – плыву по космосу
над бывшим своим глобусом.
Здесь звёздно, но так холодно
и пусто всё вокруг!
В безмолвии, в безвременье,
без воздуха, без зрения,
по замкнутой орбите
плыву за кругом круг.
По замкнутой орбите,
по замкнутой орбите,
по замкнутой орбите
плыву за кругом круг.