Пробуждение
И тем не менее Севрюгину нравилось общаться с Серёгой. Может быть, именно благодаря этой своей неудержимой болтовне, нетребовательности к разделению его точки зрения оппонентом, Девятаев и был приятен Толику в качестве собеседника – при разговоре с Серёгой очень хорошо было молчать и думать. Толик предполагал, что и своим успехам у женского пола Девятаев был обязан исключительно своему неутомимому языку. Женщины – полагал Толик – в силу своей физиологической особенности (а именно – наличию в женском мозгу не столь давно обнаруженного учёными второго речевого центра) привыкшие доминировать в разговоре с мужчиной, встречая в лице Девятаева не то что достойного, а – непобедимого соперника, оказывались – неожиданно для себя – «битыми» на своём же собственном поле своим же собственным оружием, и уже в силу одного этого проникались к Серёге неподдельной симпатией, граничащей с благоговением. Ну и в результате, как правило, были готовы на всё...
И вот Девятаев написал статью в журнал. «Статейку» – как он сам снисходительно выразился. Толик был в шоке. Он готов был скорее поверить в то, что его непосредственный начальник, шеф-редактор издательства и правоверный иудей (две обязательные поездки в год – на Йом-Кипур и Песах – в Святую Землю) Юлий Шмульевич Кельман обратится в православие и женится-таки на своей секретарше – волоокой красавице Оленьке Поддубной, чем согласиться с тем, что Серёга Девятаев, этот кладезь ненужных знаний, этот ходячий громкоговоритель смог связно и последовательно изложить на листе бумаги хотя бы одну из своих многочисленных идейных конструкций...
– Алё... – Девятаев на том конце осторожно подул в трубку. – Борисыч, ты где там? Уснул что ли?
– Сознание потерял... – к Севрюгину наконец вернулась способность рационально мыслить. – О чём статья-то?
– Так это... – Серёга опять запыхтел. – Ну... Помнишь, мы с тобой говорили о путях развития цивилизации?.. О «пульсирующей» эволюции?..
– Когда это? – Толик честно попытался напрячь хотя бы одно из своих полушарий.
– Ну, когда «Невское» кончилось, и мы «Арсенальным» догонялись... – Серёгины ассоциации всегда были непредсказуемы и освежающе действовали на собеседника. – Когда ты в туалете на мыле поскользнулся и раковину чуть не своротил.
– А-а... – сказал Толик, он всё равно ничего не вспомнил. – И чё?
– Ты тогда ещё сказал, что эволюция движется по экспоненте, – облегчённо затараторил Серёга, он, похоже, наконец преодолел так несвойственное ему смущение, – а я тебе сказал, что вектор эволюции прерывист, и поступательная скорость развития цивилизации зависит от коэффициента общественного ожидания, который в свою очередь...
Толик привычно отключился – Девятаев уверенно оседлал своего любимого конька, и остановить его или хотя бы вклиниться в его болтовню в ближайшем обозримом будущем для простого смертного не представлялось возможным...
Страсть к необременительной и в то же время содержательной беседе соседствовала у Девятаева с ещё одной, не чуждой и Толику – бескорыстной и светлой любовью к пиву. Тоже светлому. Вынужденно ограниченный в этом отношении одним пивным днём в месяц, Севрюгин старался получить от этого «праздника живота» по максимуму. Поэтому каждый его «бир сейшн» предварял целый ряд обязательных, чуть ли не ритуальных приготовлений. Из длинного списка пивных заведений Питера заблаговременно выбиралось одно (всякий раз новое), заранее придирчиво изучалась его репутация, питейная атмосфера, включая интерьер, тщательно прорабатывалось меню. Накануне созванивались с Серёгой. Тот, как человек сиюминутно не обременённый семейными узами, был обычно свободен, если только не «подвисал» на каких-нибудь своих внеплановых аэропортовских дежурствах или вновь не пытался – с очередной своей зазнобой – внести посильный вклад в дело исправления непростой демографической ситуации в стране. Ехали в заведение к открытию – «на свежачок». Столик занимали отдельный – подальше от стойки и входных дверей. Первую кружку выпивали сразу и залпом. Вторая и последующие шли под обильную и разнообразную закуску. Впрочем, к закуске, равно как и к интерьеру заведений, Серёга был как раз таки равнодушен. Для него главное – чтобы было много «светлого». Его любимого «светлого». Свежего и холодного. И чтобы был собеседник. И Севрюгин в данной роли его более чем устраивал...
– Короче, Склифосовский!.. – решительно вклинился Толик в плавное журчание Серёгиной речи. – И ты эту галиматью собираешься отправить в порядочный журнал?
– Мнэ-э... – тут же вновь сбился на блеяние Серёга. – А ты полагаешь, что не стоит?
Образ неуверенного и робкого Серёги был столь непривычен и настолько не лез ни в какие ворота, что Севрюгин поневоле смягчился и в свою очередь безвольно замямлил:
– Ну нет. Отчего же... Идея-то в целом неординарная... И даже довольно интересная...
– Так ты посмотришь?! – в голосе Девятаева прорезались интонации приговорённого к расстрелу человека, казнь которого в последний момент заменили путёвкой в санаторий.
– Ладно, посмотрю... – согласился Толик и тут же мысленно обругал себя последними словами. – Объём-то хоть небольшой?! – запоздало перешёл он в наступление.
– Небольшой, небольшой, – опять обрадованно затараторил Серёга. – Четыре странички двенадцатым шрифтом. Я тебе её на «мейл» скину, а ты, как будет свободное время, посмотри. Я сперва размахнулся аж на восемь, но потом подумал – много, журнал всё-таки, половину сократил. Ты не поверишь, сокращать-то оказалось гораздо труднее, чем писать. Я всё воскресенье просидел, промучился...
– Верю!.. – опять прервал Девятаева Толик. – Верю. Сокращать всегда труднее... Ладно, давай присылай свою нетленку – посмотрю... Но только когда время будет!! – рявкнул он. – Чтоб не звонил каждый день: «Ну что? Ну как?»!.. И только грамматика и стилистика! От научного анализа твоего опуса избавь!
– Конечно, конечно... – залебезил Толик. – Ты сам. Когда будет готово – сам позвони. А за мной не заржавеет. Ты ведь знаешь. Я тебе тогда такую поляну накрою – год потом вспоминать будешь. Хочешь – в «Кронверке», а хочешь...
– Всё-всё... – утихомирил распалившегося Серёгу Толик. – Всё. Там видно будет... Ещё что-нибудь?..
– Э-э... Нет. Всё.
– Тогда – до связи, – Севрюгин решительно прервал разговор.
«Ничего себе – заявочки!.. – возвращаясь на кухню, ошеломлённо размышлял Толик. – Девятаев – писатель. Убиться веником!..».
Мысль о том, что некий авиадиспетчер Девятаев – трепло Серёга, болтун и ветреный бабник, казалось бы неспособный довести до логического завершения ни одно из своих умопостроений, – смог написать статью, и более того, собирается отправлять оную в серьёзный журнал, а он – Севрюгин Анатолий Борисович, филолог, уважаемый работник крупнейшего на северо-западе издательства, которому сам бог велел писать и писать много, – вот уже пять лет мусолит в уме и никак не может изложить на бумаге одну единственную, пусть даже и очень дорогую ему повесть, никак не укладывалась в севрюгинской голове...
Повесть он задумал давно. Повесть была о Сизифе. Толчком послужила работа Толика над порученной ему когда-то для редакторской обработки книгой некоего приверженца фоменковской Новой Хронологии – этой псевдонаучной теории, одно время бывшей в немалом почёте, в том числе и у руководства издательства, в котором работал Севрюгин. Толик буквально изнемог над этой чудовищной по объёму и по глупости рукописью. Каждый день, погружаясь в работу по расчистке пунктационно-синтаксических «авгиевых конюшен» ненавистного манускрипта, он живо представлял себя легендарным героем древнегреческого мифа, обречённым равнодушными богами на выполнение унизительно бессмысленной и бесконечной работы. В день, когда Севрюгин отложил наконец в сторону последний отредактированный лист, и родилась идея повести. А что бы почувствовал Сизиф, если б он всё же однажды вкатил свой камень на гору? Каковы бы были его первые эмоции, ощущения? Радость? Облегчение? Опустошённость?.. Куда бы он сразу после этого пошёл? Чем занялся?.. Эти вопросы взволновали Толика. Заработала фантазия. Начал вырисовываться сюжет...
Впрочем, в дальнейшем, уже в процессе работы над повестью все эти вопросы показались Севрюгину... нет, не то чтобы неинтересными, но... недостаточно глубокими – что ли? И он «навертел» там много чего ещё, добавив в сюжет изрядное количество действующих лиц и незапланированных изначально сцен. Короче, повесть повела автора за собой.
«Нет, – поправил себя Толик. – Тогда возникла только идея. Сочинять я начал гораздо позже – после "Погони за смертью"»...