Пробуждение
– Э-э... – замычал, не выдержав испытания, Толик. – Простите... Вы на «Восстания» не выходите?
Взгляд потух. Веки прикрылись. Насекомое было признано непригодным для коллекционирования. Девица поправила в ухе наушник и, возобновив мерные движения челюстями, ничего не ответив, вновь отрешилась от действительности...
Выскочив из дверей метро, Севрюгин сразу увидел торчащий из-за автобусного павильона жёлтый задок «семнадцатого». Толик рванул. Лавируя между прохожими, длинно сигая через обширные пузырящиеся лужи, он нёсся, как будто намереваясь побить мировой рекорд, чуть ли не в олимпийском прыжке влетел в вожделенные двери, и сейчас же кто-то, ощутимо толкнув его в плечо, вбился рядом; створки, по-змеиному зашипев, сразу сомкнулись, и автобус плавно тронулся. Толик, отдуваясь, повернул голову. Рядом переводил дух худощавый невысокий мужик, примерно Толиков ровесник, с совершенно мокрой головой и в прилипшей к плечам, насквозь промокшей тонкой белой рубашке. Толик обменялся с мужиком понимающими взглядами – успели!
Они поднялись в салон. Пассажиров было немного. Толик сел у окна и, достав из кармана пиджака носовой платок, принялся вытирать лицо. Мужик прошёл дальше по салону. Кого-то он Толику напоминал. Худое лицо с огромным залысым выпуклым лбом и глубоко посаженными большими глазами. Печально опущенные углы губ. Севрюгин обернулся. Мужик стоял на площадке, соединяющей две части автобуса-«гармошки». Да! Точно! Толик понял, что не ошибся – мужик был действительно ОЧЕНЬ похож на артиста кино, к сожалению уже давно покойного Владислава Дворжецкого. «Дворжецкий» перехватил Толиков взгляд и улыбнулся. Севрюгин изобразил ответную улыбку и, отвернувшись, уставился в окно. А что. Симпатичный мужик. Сразу видно – интеллигент. И похоже, что умница и компанейский парень... За окном, покачиваясь и кренясь, проплывал мокрый город. Видно было плохо. Стекло было мутное, забрызганное грязью, да ещё с наклеенной с внешней стороны аляповатой рекламой «Туборга». «Придурки! – неожиданно зло подумал Толик. – Борются за здоровье нации, а от пивной рекламы аж в глазах рябит... Если раньше признаком «крутизны» у малолеток считалась сигарета во рту, то теперь без бутылки пива в руке ты уже и не «пацан»... Хотя б СВОИХ детей пожалели, законодатели хреновы!..»...
Автобус остановился на первой от вокзала остановке. Внося с собой шум дождя и запах мокрой одежды, в автобус ввалилось с десяток новых пассажиров. Рядом с Толиком на сидение опустилась очень полная женщина в мокром плаще и цветастой шёлковой косынке. На колени себе она водрузила небольшую плетёную корзинку с приоткрытой крышкой. Из-под крышки апатично торчала голова рыжего мордатого кота. «Бенчик, ты как? Тебе удобно?..» – заботливо вытирая с кошачьей мордочки платочком мелкие дождевые капельки, засюсюкала хозяйка. «Тоже мне! – хмыкнул про себя Толик – Бенчик! Это как же полностью будет? Бенджамин, что ли?.. Да-а, с такими брылями – только на стодолларовую купюру... Айм сори, мистер президент, вам хвост не мешает?..». Бенчик, брезгливо отстраняясь от хозяйских ласк, неотрывно смотрел в окно. Вертикальные зрачки его янтарных глаз превратились в едва заметные щёлки.
Хозяйка кота, благодаря своим габаритам, заняла почти две трети сидения, прижав Севрюгина своим мягким боком к окну. Толик не возражал. От женщины, как от большой русской печи, веяло теплом и домашним уютом. Севрюгину вроде бы даже почудился сладковатый запах сдобы. «Пышка... – подумал Толик. – Как есть пышка... Большая сдобная пышка... Ещё тёплая. С хрустящей корочкой. Густо посыпанная сахарной пудрой... Пышка разрезается по экватору. Нижняя половинка щедро мажется сливочным маслом... Из холодной хрустальной маслёнки... Сверху прикрывается второй половинкой. И отправляется в рот. Кусать – насколько хватает размаха челюстей. Запивать – горячим сладким чаем... Или молоком. Тёплым парным молоком...». Толик вздрогнул. Он всё-таки ненадолго отключился. «Блин!.. – помотал головой Толик. – Так и остановку свою недолго проспать. И очень даже запросто!..». Он вспомнил вдруг, как однажды в Московском метро, после целого дня топтания по белокаменной, сделал три круга по кольцевой, всякий раз просыпая нужную станцию и в итоге всё-таки опоздал на свой питерский поезд. «Нет, так не пойдёт!.. – решил Толик. – Надо подниматься...». Он встал, сунул папку под мышку и, извинившись перед соседкой, не без труда протиснулся в проход. Кот, проводив непоседливого попутчика подозрительным взглядом, вновь уставился в окно. «У-у, морда рыжая, ушастая!..» – припечатал его про себя Толик...
Вообще-то Севрюгин котов любил. Ну, может быть, не то, чтобы любил, но во всяком случае, уважал. Нравилось ему в этих мелких хищниках их врождённая грация, экономное изящество движений, независимость характера. Ему нравилось наблюдать за проделками дворовых котов, и даже их весёлые весенние вакханалии его, в отличие от большинства соседей, никогда не раздражали. Но вот в качестве домашнего любимца заводить кота Толик по своей прихоти никогда бы не стал. Хватило ему одного единственного опыта на всю жизнь...
...Однажды, в далёком теперь уже сентябре, будучи то ли во втором, то ли в третьем классе, Юлька притащила домой чумазое глазастое существо, неопределённой масти, тощее, мокрое, мелко дрожащее и с голодухи, а может быть от пережитых ужасов уже даже не мяукающее, а тихо сипящее. Все умилились. Существо было накормлено, отмыто, согрето, и на выходе оказалось приблизительно пятимесячным котёнком классического полосатого окраса. «Кошка! – уверенно определила Жанна Михайловна, заглянув существу под хвост. – Машка! – и пояснила: – У меня в детстве кошка Машка была. Точь-в-точь, как эта. Мышей ловила – на раз-два!..». На том и порешили. Проблем поначалу с новой квартиранткой не было – Машка быстро приучилась к горшку, особо не безобразничала и, вообще, вела себя вполне прилично.
Однако к весне Машка подросла и неожиданно для всех превратилась в наглого мордатого кота со всеми полагающимися коту онёрами и причиндалами. Машку быстро перекрестили в Мишку, но это не помогло. Мишка, как всякий уважающий себя кот, начал метить территорию. Особенно приглянулись ему в этой связи Толиковы тапочки. Очевидно, почуяв в Севрюгине враждебную натуру (а тот по китайскому гороскопу был собакой), Мишка и избрал его в качестве своего основного соперника, а поскольку впрямую задирать хвост на хозяина дома он всё-таки не решался, то и избрал тактику мелкого подлого фола, определив в предмет своей половозрелой деятельности несчастные шлёпанцы. Севрюгин поначалу попытался кота мягко воспитывать да, как в дальнейшем выяснилось, не на того напал – Мишка оказался существом непонятливым, вздорным и то ли Севрюгину назло, то ли поняв его педагогические устремления превратно – мол, слабо, скотина, метишь! – принялся метить тапки с ещё большим воодушевлением. Толик стал тапочки прятать. Ситуацию это также не спасло. Полосатая бестия каким-то сверхъестественным чутьём выискивала их в самых потаённых местах квартиры, проявляя чудеса изворотливости вытаскивала на свет божий и тут же, не сходя с места, сладострастно метила. Отнеся в мусорку четвёртую за месяц пару тапок, Севрюгин таки решился. Он взял на работе отгул и, проводив с утра жену на работу, а дочку в школу, приступил к исполнению своего коварного плана. Он усадил ничего не подозревающего, сыто дремавшего в своём любимом кресле, Мишку в спортивную сумку, увёз его электричкой аж за Мгу и, сойдя там на каком-то глухом полустанке и достав укачавшегося за дорогу, ошалело озирающегося кота на свет, придал ему изрядное ускорение в сторону ближайшего леса...
Дочке он объяснил, что котик-де, охотясь за голубями, выскочил в форточку, но при падении с третьего этажа вовсе даже не повредился, а наоборот, охоту свою продолжил и, не обращая внимания на всякие там «кис-кис», скрылся в неизвестном направлении. Ребёнок, приняв папин рассказ за чистую монету, проискал кота весь день, а потом проплакал весь вечер. Догадавшаяся, естественно, обо всём Жанна Михайловна промолчала, но дулась после этого на жестокосердного супруга чуть ли не целую неделю.
С тех пор любые поползновения дочери, а равно и дражайшей супруги (а был в их семейной летописи отмечен и такой прецедент!) завести в доме какую-нибудь зверушку пресекались Севрюгиным мягко, но непреклонно...
Севрюгин тут же припомнил – читал когда-то в каком-то журнале – что все люди подразделяются на «кошатников» и «собачатников». Причём, в том же журнале, помнится, даже делалась попытка обоснования некой высоколобой теории: мол, «кошатники» более склонны к либерализму, в то время как «собачатники» – наоборот, вроде как все поголовно консерваторы. Севрюгин же, слава богу, себя ни к тем, ни к другим не причислял. Ему вообще всегда претили подобного рода легковесные обобщения.
Единственное, о чём он никогда никому не говорил, но с чем бы безоговорочно согласился в своём доме, был... аквариум с рыбками (всегда безмолвными и строго локализованными в одном месте пространства!). Увы, именно таких предложений от фаунолюбивых его домочадцев как раз таки никогда и не поступало, а самому произвести соответствующие (весьма сложные и многочисленные, в его представлении) телодвижения в необходимом направлении Севрюгин, само собой, так до настоящего времени и не сподвигся...