Пробуждение
Пышногрудая Анжела, приткнув швабру к стене, вытерла руки о передник, неторопливо сняла с ближайшего стола и расставила стулья, и только после этого, не глядя на Толика, апатично поинтересовалась:
– Пива?
– А кофе можно?.. – Толик уже умащивался за столом. – И покушать.
– Можно, – официантка с любопытством посмотрела на Севрюгина – видимо, подобные утренние заказы были в этом заведении делом не частым. – Отчего ж нельзя... Есть сосиски. С пюре. Есть пельмени... Насчёт салатов пока не знаю – мы только открылись.
– Сосиски, – быстро выбрал Толик. – И кофе... Покрепче, если можно.
– Можно, – опять согласилась Анжела и, почему-то вздохнув, неспешно двинулась в сторону кухни, прихватив по пути свой полотёрный инструмент.
Севрюгин, удобно устроившись на стуле и положив папку на край стола, с любопытством озирался. А что? Заведение вполне подходило для очередного «бир сейшена». Вечером здесь, конечно, кабак, но в целом... В целом – весьма и весьма!.. Даже солонки выдержаны в хай-тековском стиле...
Толик взял в руки напоминающую своими очертаниями пистолетный патрон, тускло блестящую отполированным металлом, тяжёлую солонку и с любопытством оглядел её: солонка оставляла впечатление цельнолитого предмета – на её гладкой поверхности не было заметно ни швов, ни отверстий, за исключением, естественно, тех, из которых сыпалась соль. «Интересно... – подумал Толик, вертя в пальцах солонку. – Как высыпается соль – понятно. А вот как она туда засыпается?.. Весьма интересно...». Нет, ему, определённо, здесь нравилось. Оставалось только познакомиться с кухней... Персонал вроде тоже приличный. Хоть и не многочисленный... Этот «ара» с калькулятором – скорее всего, хозяин заведения...
– Дождь?.. – спросил «ара», перехватив севрюгинский взгляд, и неопределённо показал рукой – там, мол, вовне, в ином мире...
– Дождь... – подтвердил Толик. – Конца не видать... Пропало лето.
«Ара» согласно покивал массивной головой и вновь принялся сосредоточенно нажимать на кнопки своего калькулятора. Выражение его лица при этом было такое, как будто он давил пальцем каких-то мелких, но достаточно противных насекомых...
Заведение тем временем постепенно заполнялось посетителями. В первых рядах, как водится, прибыли страждущие. «Опохмелянты», как их в своё время довольно метко поименовала Жанна Михайловна. Взалкавшая алкашня. Подзаборные сливки. Срань господня. Впрочем, никто из них, наверняка, себя алкоголиком не считал. Знаком был Толик с этой категорией. Хорошо знаком. И повадки их знал, и жизненную позицию, если таковой можно назвать пару-тройку расхожих непробиваемых мыслей-лозунгов, почерпнутых ими из общения с точно такими же непросыхающими собутыльниками, типа: «А кто сейчас не пьёт?» или: «Пью, когда хочу, а захочу – брошу!». Давно уже никаких иллюзий по поводу этой братии Севрюгин не питал.
Толик вспомнил, как во время его шикотанской службы разбирали однажды на комсомольском суде чести (случались в те развесёло-несмешные времена и такие мероприятия) личное дело одного прапорщика. Кстати, того самого прапорщика, что полгода спустя, застав Толика в неурочное время в Ленинской комнате (где тот всего-то навсего читал выклянченный на одну ночь у командира взвода томик Булгакова), мощнейшим хуком с правой отправил того (Толика, разумеется, а не командира взвода и уж, конечно, не Булгакова) в глубокий нокаут и – далее – на месяц в Южно-Сахалинский госпиталь...
...Слушай сюда, сынок. Я этих алкашей перевидал – ты столько мух не видел. Все они одинаковые, алкаши эти... Алкаш, он ведь уже вроде, как и не человек. Нет, он и ходит, и говорит. А вот соображает-то уже не по-человечески. Он, как этот... Как его?.. Да – мать его итить! – мертвец-то ходячий?!.. Во-во – зомби, точно!.. Он ведь себя нормальным считает. Ну, самым что ни на есть. Да ты только заикнись, что он – алкаш, да он же тебе в рожу вцепится! Как пить дать! Он же тебя с говном съест и не поморщится... Случай тебе сейчас расскажу. Показательный в этом смысле... Да ты наливай, наливай...
Служил я срочную на погранзаставе, на Шикотане. Остров это такой. У чёрта на куличках. Возле самой Японии. Край света, в общем... Ну, остров, как остров – наша погранзастава, городок, посёлок рыбацкий. Население – тысячи полторы душ. И то половина – военные да их семьи. Тоска смертная, короче. Нам-то, солдатам, ещё ничего: через день – на ремень. Зима, лето – и года нету. А вот офицерам да прапорщикам, да сверхсрочникам, особливо у кого семьи, тем – да, тем совсем тоскливо было... Ага...
И был у нас в погранотряде прапорщик. По прозвищу «Вася-кот». Хоть звали его вовсе даже и не Вася. Да и на кота он был похож, как кирза на хром. Морда – во! – поперёк себя шире. В два дня не обсеришь. Рожа красная всегда, хоть прикуривай, и бандитская, ну совершенно! Ночью приснится – не проснёшься... Сам здоровый, ажно квадратный весь. Кулачищи пудовые, а на правом кулаке – наколка похабненькая. Весь гарнизон про ту наколку знал. Молодых, тех смотреть на неё водили. Ну, ровно, как в музей... Что изображено было?.. Да то же, что у всякого мужика промеж ног висит. В натуральную величину. Со всеми, значит, подробностями. Чего смеёшься?.. Как жил с такой росписью? Да жил. Не на лбу ведь... А прозвище своё этот прапор получил, потому как присказка у него такая была: через слово – «вася-кот». Вася-кот да вася-кот, вот и прозвали. Много ли для прозвища надо?.. Да-а...
Так вот. Пил этот Вася-кот по-чёрному. Особливо зимой. У нас ведь зимой как? Запуржит на неделю, а то и на две – света белого не видно. Ни вертушки с большой земли, ни катера. Радиосвязь, и та барахлит... Вот он и впадал в эту... в ипохондрию. Мог и три дня на службу не выйти, и пять. Чего только с ним не делали! И ругали, и стращали. Да только как ты его застращаешь-то? Зарплаты ведь не лишишь. И в отдалённый гарнизон не сошлёшь, поскольку дальше уж некуда... Так вот. Решили наши командиры провести над этим хорунжим воспитательное мероприятие. Суд, значит, комсомольской чести... Что?.. Конечно, комсомолец. Это в партию тогда ещё какой-никакой отбор был, а в комсомол гребли всех под гребёнку. Как говорится: план по валу, вал – по плану. А уж в погранцы так и вовсе без комсомольского билета не брали. Что ты! Граница всё ж таки, мать её итить... Ну, собрали всех в ленинской комнате: трибуна, президиум – всё чин-чинарём! Виновник торжества тут же, рядышком, на табуреточке сидит. Плохо ему после вчерашнего. Поправиться-то с утра не дали, сразу из постели за х... э-э... за хобот – и на собрание. Вот он и сидел, потел, перегаром дышал. От его выхлопа сивушного через полчаса в комнате уже дышать нечем было. Хоть закусывай. Ну, натурально!..
Ну, открыли собрание. Замполит сначала выступил, заклеймил, ясен пень, отщепенца позором, потом трибуну комсомольцам уступил. Тогда ж как было? Сказали выступить – отказываться не моги. Иди и выступай. А иначе комсомолец ты, или в углу насрано?.. Вот и потянулись на трибуну по одному. Кто – так, номер отбывал. А кто и по-серьёзному ругал, правду-матку резал. Народ-то, он тоже разный... Мы-то, срочная служба, сидели, в тряпочку помалкивали – нам ещё не хватало в эту свару лезть, а вот офицеры да другие прапорщики, те – да, давали ему прикурить... Ну, а он – что? Ему всё – до фонаря. Сидит, сопит, потеет. Глазёнками своими поросячьими лупает... Вот так сидел-сидел, слушал-слушал, перегаром дышал, а потом вдруг как пиз... э-э... как жахнет по председательскому столу своим кулачищем! Графин со стаканами над столом на полметра подлетел, ей-богу не вру! Лейтенантик зелёный на трибуне в это время стоял, выступал, так его с трибуны сдуло, как и не было... Двинул, короче, прапор по столу кулаком да как рявкнет: «Это я-то – алкоголик?!!.. Да это вы все тут – алкоголики!.. Да я тут, вася-кот, вообще самый трезвый из вас!.. Пр-рофурсетки, р-раз твою двести!..». Встал и вышел. И дверью на выходе ка-ак ё... э-э... двинул, короче, так, что ажно свет в плафонах мигнул. Во как!..
А ты говоришь!.. Алкаш, он и есть алкаш. Ему – что в лоб, что по лбу... Семьи? Семьи – да, семьи жалко. Особливо где детишки малые... А жёны – что? Я тебе так скажу – у хорошей жены муж пить не станет... Это ты брось!.. Это ты подожди! Я тебе сейчас на эту тему такой случай расскажу!.. Ну, давай выпьем, коль налито – тогда...
«Опохмелянты» в глубь зала не проходили, а жались поближе к пивным кранам, оккупировав вскоре все седушки возле барной стойки. От них по помещению распространился лёгкий гомон и кисловатый запах пивного перегара и давно немытого тела. «Ара», недовольно покрутив своим могучим носом, встал и, зайдя за стойку, щёлкнул выключателем. Под потолком ожили и, разгоняясь, сдержанно зазвенели лопасти вентиляторов.
Вернулась Анжела и, нависая пышным бюстом над севрюгинским плечом, поставила перед истомившимся Толиком тарелку с вожделенными сосисками и чашечку кофе. Толик, втянув в себя вполне пристойный кофейный аромат, благодарно покивал официантке и, не теряя времени, приступил к трапезе...
– ...Свободно?
Севрюгин поднял голову. У стола, орошая кафельный пол сбегающими с длинного чёрного плаща капельками воды и выжидательно наклонив голову с зачёсанными назад, как будто бы зализанными волосами, стоял высокий худощавый клювоносый парень лет двадцати пяти. Глаза у парня были какие-то бесцветные, водянистые. Тонкие губы узкого рта были брезгливо поджаты. Толик с удивлением оглядел всё ещё пустующие многочисленные столики и недоумённо пожал плечами:
– Свободно...
– Вот и ладно, – парень, не расстёгивая плаща, опустился на стул напротив. – А то сидит тут, понимаешь... как кум королю!