Пробуждение
– А что у меня с телефоном? – вслух удивился Толик и полез во внутренний карман.
Экранчик мобилы был безнадёжно мёртв. Севрюгин безуспешно потыкал кнопки и, пожав плечами, положил покойника на трюмо.
– Укатали сивку... – грустно покачав головой, подвёл он безутешный итог. – Даже хвалёная японская техника, товарищи, и та не выдерживает суровых испытаний! – задрав грязный палец, торжественно сообщил он своему отражению в зеркале. – А НАШИ люди... – он не договорил и, ухватившись рукой за вешалку, принялся, пыхтя, цепляя пяткой за носок, стаскивать с ног насквозь промокшие, измазанные глиной кроссовки...
Оставляя за собой мокрые следы, Толик прошлёпал в ванную комнату, кряхтя, содрал с себя гадкие носки и, брезгливо морщась, засунул их в стиральную машину. После чего, не без труда нагнувшись, заткнул пробку и, пустив горячую воду в ванну, устало присел на её край. Мысли его вернулись к записке. «Юлька с Ромкой приезжают, – вяло размышлял он. – Надо хотя бы в Юлькиной комнате прибрать, а то такой кабак... Да! Юлька-то беременна!.. Если Скоба не соврал... Надо будет Жанку "порадовать". "Ну что, – скажу, – БАБУЛЯ!.."... Стоп! Это что же, я теперь – дед?!.. Ну, покамест не дед, но уже вот-вот. Что там полковник говорил – на пятом месяце?..». К его собственному удивлению мысль о близкой перспективе внука или внучки не вызвала у него ни беспокойства, ни внутреннего протеста. Более того, всплывший перед глазами образ белокурого ангелочка в коротенькой ночнушке разлил в Севрюгине какое-то внутреннее тепло. «А что, – улыбаясь, подумал он. – Отпущу бороду – дед есть дед! Буду гулить да тетёшкать. Чем там ещё деды занимаются? Ну да – ещё козу показывать, рогатую, да на колясочке катать. "...И в Летний сад гулять водил"... Китайцы какие-то приезжают... – мысли Толика скакали причудливыми зигзагами. – Зачем нам китайцы?.. По-на-е-ехали тут!.. Интересно, что такое "С.П."? Что они там готовят с этими китаёзами? Совместное Предприятие? Срочный Проект? Скучные Посиделки?.. Так... Что-то мне опять нехорошо...». Севрюгин поморщился – яркий свет, отражаясь от зеркал и белого кафеля, резанул его по глазам. В висках вновь застучало. Толик опустил тяжёлые веки. «Как тогда, в хирургии... – мелькнуло у него в голове. – Белый кафель, слепящий свет ламп и холодное звяканье инструментов. И запах нашатыря... Заведующий хирургическим отделением профессор Заризадзе... "Сестра, скальпель!.. ", "Доктор, я умру?", "Нет, хуже – мы вас будем лечить!"...». Неизвестно по какой аналогии неожиданно со всей отчётливостью нарисовался перед Толиком неопрятный чумазый чан в заброшенном сумрачном цеху и мелко подрагивающая нога в щёгольском ковбойском сапожке над его грязным краем. Тут же под горло подкатила тошнота. «Вот и помылись, – разочарованно подумал Толик. – Ладно... Потом... Только ленивые моются. Неленивые чешутся. Никогда не считал себя ленивым...». Он открыл глаза и посмотрел на свои грязные до заскорузлости ладони. «С такими руками да в постель? Нет уж... Потерпи, брат Севрюгин. Столько терпел, потерпи ещё капельку... Как там тебя полковник назвал? Терпилой? Вот и соответствуй...». Толик завернул кран над ванной, открыл над раковиной и, взяв с полочки мыло, стал обильно намыливать и тщательно тереть свои чумазые руки. В висках стучало всё сильней. Дышать было тяжело. Толик, не переставая тереть ладони, привалился плечом к стене... Наконец руки приобрели более или менее пристойный вид. Толик вытер их о полотенце и с облегчением покинул душную ванную...
В спальне Севрюгин первым делом закрыл шторы, после чего, сдёрнув с кровати покрывало, тяжело опустился на её край. На него вдруг навалилась вязкая обессиливающая слабость. «...Утром – одевайся, вечером – раздевайся... – с третьей попытки стянув с себя джинсы, раздражённо подумал Толик. – Каждый раз одно и то же... Хорошо папуасам! Проснулся, сорвал свежий фиговый лист – и порядок – ходи себе целый день, сверкай ягодицами...». Кое-как разоблачившись, он наконец забрался под одеяло. Постель была холодной, и Севрюгина опять начало трясти. Толик подогнул одеяло «конвертом» и, повернувшись на правый бок, поджал ноги. «″Алмагель″... – вспомнил Толик. – За сегодня так ни разу и не выпил... Может заодно и ″парацетамолину″ накатить? А то, кажись, заболеваю...». Он начал было собираться с силами для мужественного броска на кухню, но тут же и передумал и, засунув под одеяло и нос, постепенно согреваясь, стал уплывать, мягко проваливаться в обволакивающую, пульсирующую разноцветными сполохами, темноту...
Будильника Толик не услышал. Он проснулся от того, что жена трогала прохладными губами его лоб.
– Ну, что там? – не разлепляя глаз, вяло поинтересовался Толик.
– Да вроде нормально, – ответила жена. – «Парацетамол» подействовал... Напугал ты меня вчера. Думала уже «скорую» вызывать. Мечешься, бредишь, руками размахиваешь... Мне вон локтем по уху саданул.
– Прости, – сказал Севрюгин. – Гадость какая-то снилась... Вспоминать даже противно.
– А ты и не вспоминай, – посоветовала жена. – Куда ночь – туда сон... Значит так... – в её голосе появились командирские нотки. – Лежи, не вставай. На работу тебе нынче не надо – я позвонила твоему Кельману, сказала, что ты приболел. Так что сегодня у тебя отгул... Тебе, кстати, привет от него... Нет, ну бывают же нормальные начальники! – Жанна всплеснула руками. – Не то, что наш троглодит! Его ж при слове «отгул» аж корёжит всего! (Жанна закипела мгновенно, как хороший электрочайник; сразу было видно – наболело!). Будь его воля, он бы и «больничные» все поотменял! У него б единственной уважительной причиной для «больничного» была, наверно, только потеря конечности. И то он бы в этом случае только один день давал – сползать протез подобрать... Когда он уже на пенсию уйдёт?!
– А ты его подсиди, – без особого энтузиазма предложил Толик.
– Ага! Подсидишь ты его! – возмутилась Жанна Михайловна. – Да у него весь Смольный в друзьях ходит!
– Тогда отправьте его на повышение, – выдвинул Севрюгин новую идею.
– Да не хочет он! – отмахнулась жена. – Вот совсем недавно предлагали ему заместителем генерального в новый институт. Казалось бы, чего ещё желать? Работа перспективная, зарплата – как у министра, ответственности – почти никакой, да и «членкор» плюс ко всему светит почти автоматически. Так нет! Он – ни в какую! «Я здесь, – говорит, – царь и бог, а там – вечным замом на побегушках бегать»... Тоже мне, царь! Только и знает: «Оклад жалования надо отработать, а не задницей отсидеть!» – передразнила она.
– Ну... тогда не знаю... – сдался Толик. – Стрихнину ему в кофе.
– Разве что... – Жанна Михайловна безнадёжно вздохнула. – Ладно, Севрюгин, – она поправила на Толике одеяло. – Давай отлёживайся, чтоб к вечеру был, как огурец! Тоже мне, придумал болеть!.. Завтрак – в микроволновке, есть захочешь – разогреешь. Я убежала, – жена наклонилась, чмокнула супруга в щёку, стёрла помадный след и, поднявшись, двинулась к дверям, – «Алмагель» не забудь, – уже на ходу сказала она. – Если температура опять поднимется – «парацетамол» знаешь где... Всё, чао-какао! – она послала мужу воздушный поцелуй, плотно прикрыла дверь в спальню и, процокав по коридору, щёлкнула на выходе замком.
В квартире стало тихо. Толик закрыл глаза и некоторое время ещё полежал, прислушиваясь, а потом вздохнул и решительно скинул с себя одеяло...
Зайдя в ванную и достав из стаканчика зубную щётку, он осторожно заглянул в зеркало. Нет. Ничего. Могло быть и хуже. В зеркале отражался мужчина с бледным, слегка осунувшимся, но вполне благопристойным лицом, немного взлохмаченный со сна и со следами слабой небритости на щеках. «Чем отличается офицер от прапорщика?.. – сейчас же вспомнилась Толику старая армейская хохма. – Первый – до синевы выбрит и слегка пьян, второй – до синевы пьян и слегка выбрит». Толик провёл рукой по подбородку. Ладно... Пока терпимо. Не горит... Есть дела и поважнее...
Он прошёл на кухню, снял с полочки джезву, налил в неё воду и поставил на плиту. Потом достал из навесного шкафчика коробку с молотым «арабиком», а из выдвижного ящика – специальную свою кофейную ложку-мерку. Отсчитав в джезву четыре полные порции, он вернул коробку на место, после чего принялся, помешивая, варить себе кофе. Действия его были чёткими, хотя и не быстрыми. Сам себе в этот момент он казался хирургом, готовящимся к сложнейшей и ответственейшей операции... Нет... Скорее – космонавтом... Да. Космонавтом, запертым в кабине космического корабля, на самой верхушке огромного ракетоносителя, установленного на исполинском стартовом столе. Ферма обслуживания уже отведена. Включёна стартовая автоматика. Идёт обратный отсчёт. Рубикон перейдён, и назад дороги нет. Он уже почти летит. Он практически уже оторван от всей своей предыдущей будничной жизни, от родных, друзей, знакомых, от всей этой огромной планеты, на которую он вскоре взглянет со стороны. Лишь тоненькая пуповина кабель-мачты всё ещё связывает его с прошлым...