Хранить вечно
Цохар спешил в Сидон. Последнее его сентябрьское плаванье из кретского Кносса в Александрию закончилось на камнях у небольшого киренского островка Плате́я. Тот самый неуступчивый «альтан», который месяц не выпускал «Салакию» из бирзебугской бухты, неожиданный и неуместный в это время года, сломал на бударе Цохара мачту, протащил несчастный корабль почти две тысячи стадиев в западном направлении и выбросил на камни у негостеприимного киренского побережья. Цохару с огромным трудом, лишь выбросив за борт почти весь груз (между прочим, полтысячи амфор с великолепным кретским танио́тиком!), удалось снять корабль с отмели и, постоянно откачивая воду из пробитого в двух местах корпуса судна, довести свою полузатопленную будару до египетской столицы. Здесь (беда не приходит одна!) его ждало пришедшее из Сидона известие о смерти отца. Цохар – старший сын в семье, справедливо надеясь на причитающееся ему наследство и в то же время немало опасаясь за него, влез по уши в долги, чтобы восстановить свой многострадальный корабль и в кратчайшие сроки отплыть домой. К началу января ремонт был закончен. Цохар, будучи до мозга костей купцом и пользуясь зимним торговым застоем на александрийском рынке, подзанял ещё денег и закупил по дешёвке большую партию отменных нубийских фиников, чтобы с выгодой продать их в Сидоне и хоть в малой части вернуть свои огромные денежные потери.
Плыли осторожно. Цохар, несмотря на свою отчаянную смелость, был мореходом опытным и расчётливым и попусту не рисковал. Поэтому шли короткими переходами. Из Александрии – до Пелу́зия, оттуда, четыре дня прождав благоприятного ветра, – до Га́зы. Из Газы наконец – до Кесарии Палестинской. Цохар, экономя время и деньги, не стал заходить в удобную, защищённую рукотворными молами, но, увы, платную кесарийскую гавань, а высадил их севернее – собственно, уже за городом, возле небольшой рыбацкой деревушки, прилепившейся к жёлтым, сложенным из местного песчаника, городским стенам. Здесь и распрощались. Капитан пожелал своим единственным пассажирам долгой и счастливой семейной жизни, а Хавиве даже подарил напоследок маленькую бронзовую статуэтку полногрудой Котхарот. Саксум, дабы не оставаться в долгу, купил у Цохара десять модий фиников, сам же назначив за них хорошую, даже по сидонским меркам, цену...
– Идут! – сказала Хавива.
Они поднялись с бревна.
Из-за домов показалась недлинная неторопливая процессия: впереди, ссутулясь и зябко сунув ладони под мышки, шёл их знакомый босоногий малец; за ним, по-журавлиному выбрасывая длинные ноги, двигался высокий и худой, как жердь, горожанин в красно-бурой накидке-си́мле, подпоясанной широким полосатым поясом и в завязанном вокруг головы коричневом платке; далее взбивали копытцами песок два длинноухих черноспинных ослика, и замыкал шествие невысокий подросток, скорее всего, сын горожанина – в точно такой же, как у отца, красно-бурой симле, но только неподпоясанной, – простоволосый, с короткой хворостинкой в руке.
Процессия приблизилась. Босоногий пацан указал хозяину осликов рукой на Саксума, а сам отошёл к почти потухшему уже костру и, опустившись на четвереньки, принялся раздувать его, подкладывая в еле живое пламя щепочки и кедровую кору.
– Это тебе, что ли, ослы нужны? – останавливаясь перед Саксумом и глядя на него сверху вниз, спросил горожанин.
Голос у него оказался неожиданно низким, басовито-трубным, никак не вяжущимся с его худым долговязым телом.
– Мне, – не стал отрицать Саксум. – Что ты хочешь за них?
Хозяин осликов не торопился. Он внимательно оглядел сваленную на берегу поклажу путников, задержался взглядом на животе Хавивы, пожевал губами, отчего его длинный нос смешно задвигался из стороны в сторону, и лишь затем огласил цену:
– Пятьдесят серебряных сиклей.
Саксум поперхнулся.
– Пятьдесят?! Побойся бога! Да за пятьдесят сиклей серебра двух коней породистых купить можно, а не то что, понимаешь, каких-то двух ослов! Да ещё и на сбрую останется!.. Двадцать.
– Сколько?! Двадцать?! – глаза торговца опасно выкатились, а голос трубно загрохотал. – Ты с ума сошёл?! У нас на рынке хороший гусь столько стоит!.. Сорок...
Впрочем, торговались недолго. Сошлись на тридцати. Саксум полез в свой дорожный сундучок, извлёк оттуда тяжёленькую полотняную колбаску, развязал её, вытряхнул на ладонь четыре серебряных монеты, после чего протянул колбаску торговцу.
– Девяносто шесть денариев. Проверяй.
Продавец снял с себя шерстяной пояс, опустился на корточки и стал разворачивать его, аккуратно расстилая по земле. В поясе, который по мере разворачивания постепенно превращался в большой клетчатый платок, оказались спрятанными маленькие разборные весы с круглыми бронзовыми чашечками и холщовый мешочек с небольшими гладкими камешками-разновесами. После этого торговец встал на край платка на колени и принялся вытряхивать из колбаски тускло отсвечивающие серебром, глухо позвякивающие монеты. Проверка полученных денег заняла времени гораздо больше, чем сам торг: продавец тщательно взвешивал каждый денарий, внимательно – то поднося к самым глазам, то откидывая голову назад и щурясь, – осматривал монеты, осторожно пробовал их на зуб, скрёб одну об другую и, кажется, даже нюхал. Вообще, его длинный нос принимал во всех действиях своего хозяина самое активное участие: он шевелился, морщился, краснел, покрывался мелкими бисеринками пота и всё время, постоянно двигался из стороны в сторону. Потом торговец осликами аккуратно разложил монеты в столбики по десять штук, дважды пересчитал все столбики и наконец поднял голову.
– Добавил бы пару монет, – жалобно пробасил он. – Денарий сейчас дешевеет. Вон, в Йерушалайме за зуз золота уже четыре денария дают.
– Давай я тебе лучше фиников отсыплю, – улыбнулся Саксум и, запустив руку в свою дорожную торбу, протянул торговцу на ладони несколько крупных глянцево-коричневых «пальчиков». – Хорошие финики. Посмотри. Нубийские. Прямо из Александрии. А сладкие! Как мёд!
– Не надо! – хмуро отстранил протянутую руку торговец.
Он свернул платок с весами и со всеми лежащими на нём монетами в длинную полосу, ловко подпоясался им и, поднявшись, принялся отряхивать колени.
– Один совет. Напоследок, – распрямляясь и опять глядя на Саксума сверху вниз, сказал он. – Больше не показывай никому свои деньги. Не надо. Лучше сразу их поменяй. А то... могут быть неприятности... – потом подвигал носом и добавил: – Возле старого рынка меняльная лавка есть. Кривой Элаза́р держит. Вот у него можешь... Это – здесь, рядом, сразу за воротами... – он показал рукой на возвышающуюся неподалёку могучую привратную башню и опять пошевелил носом. – Да и переоденься в местное. А то в тебе за две эста́ды отставного легионера видать. А у нас их, знаешь ли, не любят. Опять же... могут быть неприятности. Напорешься на какого-нибудь... с кинжалом... Короче, я сказал, а ты думай. Жена у тебя – вон... это самое... Жалко.
Подытожив таким образом свою речь, продавец осликов отобрал у сына хворостину, с торжественным видом вручил её Саксуму и, повернувшись, зашагал прочь, гордо задирая голову и по-журавлиному выбрасывая длинные ноги. Сын посеменил следом.
– Как ты думаешь, облапошил он нас? – глядя вслед удаляющемуся торговцу, спросил Саксум. – Девяносто денариев всё-таки. Трёхмесячное жалование легионера.
– Понятия не имею, – откликнулась Хавива. – Может, и облапошил. Кто ж знает, сколько у них тут на рынке ослы нынче сто́ят.
– М-да... – Саксум задумчиво пошкрябал пятернёй в бороде. – Ну да ладно! Облапошил, так облапошил. Чего уж теперь. И вообще! Куда нам было деваться? Не на себе ж, в самом деле, пожитки переть!
Босоногий малец, всё это время терпеливо сидевший у своего костра, встал, подошёл к Саксуму и требовательно протянул руку. Саксум внимательно посмотрел на него, а потом с самым серьёзным видом положил на чумазую ладонь несколько фиников. Малец с удивлением взглянул на отставного прима, потом сунул один финик за щёку, а остальные быстро спрятал куда-то под тряпьё и вновь протянул к Саксуму ладонь.
– Слышал, что сказал этот уважаемый? – кивнул Саксум вслед ушедшему торговцу. – Деньги поменять надо. А то, понимаешь... могут быть неприятности, – попытался он скопировать густой трубный голос продавца осликов. – Поменяем деньги – вместо дупондия получишь пять прут... Знаешь, где лавка Кривого Элазара?
Малец посмотрел на Саксума исподлобья, пошмыгал носом, а потом, приглашающе мотнул головой, повернулся кругом и, спрятав ладони под мышки, резво зашагал к городским воротам.
– Эй! Постой! – крикнул ему вслед Саксум. – Не так быстро! Нам ещё поклажу увязать надо!..