На картах не значится
Так вот, это я к чему. Водители местных автобусов, эти лихие приамурские джигиты, перед упомянутой колдобиной, конечно, притормаживали. Не тормозили, а именно притормаживали. Ощущаете разницу? Так что проспать Верное было совершенно невозможно. Всякий орловец знал, что если он вдруг взлетел под потолок автобуса и долго не может приземлиться, то это значит – «ТА колдобина!». Это значит – дом уже близок! Это значит, что пора быстренько просыпаться, собирать с пола своё рассыпавшееся барахло, искать под ногами пассажиров своего сбежавшего хека, соскребать с окружающих попутчиков свою сметану и плавненько, плавненько, под доброжелательный мат окружающих, готовиться на выход. Поэтому-то орловских старожилов и нельзя было удивить ни потёками подсолнечного масла на стёклах автобуса, ни следами разбитых яиц на его потолке.
Ну что, о продовольственных продуктах мы поговорили обстоятельно. Осталось сказать пару слов о промтоварах.
Промтоварный магазин в Орловке занимал одну комнату в двухкомнатной квартире (во второй комнате и в кухне размещались, соответственно, склад и подсобка) и своими размерами и ассортиментом, скорее, напоминал галантерейную лавку: ремни, шнурки, мыло, зубные щётки, сапожный крем, военная фурнитура и прочая мелкая мелочь.
Из одежды присутствовал только военный ассортимент: форменные туфли, рубашки, фуражки, галстуки.
Из бытовой техники купить здесь можно было разве что фонарик на батарейках, а из мебели – пепельницу.
Поэтому за всяким более или менее крупным товаром орловцы ездили в Белогорск.
Люстры, гардины, ковры, книжные полки, торшеры, утюги, электроплиты и пр., и пр. везли в руках; велосипеды гнали своим ходом (шестьдесят километров, между прочим!); для доставки крупногабаритной мебели, стиральных машин и холодильников оформляли под какой-нибудь попутный прогон грузовик в батальоне обеспечения. Случалась такая оказия нечасто, поэтому обычно под выделяемую машину «кучковалось» сразу несколько человек, которые сами же выполняли и роль магазинных грузчиков.
Впрочем, одежду и обувь в орловский магазин всё-таки привозили. Но в свободную продажу этот товар никогда не поступал, а распределялся исключительно по талонам.
В гарнизоне работала специальная «вещевая комиссия», составленная из представителей всех частей, которая распределяла приходящий дефицит по нуждающимся. Чтобы попасть в список нуждающихся, надо было написать рапорт на имя своего непосредственного начальника: мол, так и так, я, имярек, остро нуждаюсь в зимних ботинках 42-го размера, а жена моя, имярек, – не менее остро – в зимней куртке 46-го размера, второго роста. Непосредственный начальник рапорт этот рассматривал и давал ему ход. После путешествия по инстанциям рапорт наконец попадал в «вещевую комиссию», которая, исходя из имеющихся в её распоряжении рапортов-заявок, а также руководствуясь некими своими высокими соображениями, не всегда доступными для простых смертных, уже и распределяла поступивший в магазин товар. Через месяц-другой-третий после написания рапорта счастливчики вызывались к замполиту и получали на руки заветный квадратик тетрадной бумаги размером 5х5 сантиметров с лиловой печатью и невнятной надписью, типа: «бот. зим. м. 42» или «пух. ж. 46-2», с которой радостно бежали в магазин. Впрочем, обладание заветной бумажкой ещё ничего не гарантировало. Вполне могло оказаться, что зимние ботинки в наличии есть, но они не 42-го, а 41-го размера, или пуховик на жену тоже имеется, и даже нужного 46-го размера, но, увы, он не второго, а четвёртого роста. И вот тут надо было принимать непростое решение: или выбирать «синицу в руках», то есть брать то, что есть, с хрупкой надеждой – в будущем обменять на то, что надо; или уповать на «журавля», то есть отказываться от товара и затевать канитель с новым рапортом, зная, что в «вещевой комиссии» напротив тебя в соответствующей графе уже проставлена жирная «птица», и в ближайшие год-два ещё раз претендовать на ботинки для себя или на куртку для своей жены ты уже просто не имеешь права.
Талоны в Орловском гарнизоне выдавали ещё на один вид товара. А именно – на спиртные напитки. Распределяли спиртное по спискам. На каждого совершеннолетнего члена семьи полагалось в месяц два талона – на две бутылки: водки или вина – на выбор.
Впрочем, тема спиртного в Орловке столь обширна и многогранна, что требует для себя отдельной главы. И эта глава обязательно появиться в нашей книге. Но немного позже. А сейчас я хочу закончить главу о магазинах, закончить её маленькой, но весьма показательной историей, приключившейся со мной в последние дни морозного декабря 1986 года.
Надвигались новогодние праздники. В нашей холостяцкой квартире естественным образом возник вопрос о праздничном столе. Несколько спешно организованных целевых «экспедиций» в Серышево, Белогорск и Благовещенск сняли, в основном, проблему закуски. Наш родной авиационный спирт позволял нам не заморачиваться насчёт крепких спиртных напитков.
Оставалось главное – шампанское (мы, как утончённые гурманы-аристократы, не мыслили свой новогодний стол без пары бутылок «Советского» полусладкого, ну, или, на самый худой конец, – полусухого). Несколько попыток добыть вожделенный напиток в ближайших окрестностях не увенчались успехом, поэтому было решено снарядить гонца в стольный град Хабаровск. Жребий пал на меня. В последнюю субботу 1986 года я тронулся в путь.
Хабаровск встретил меня густой морозной дымкой, серым скрипучим снегом и предпраздничной суетой. Винно-водочные магазины открывались в ту пору в 14 часов, поезд мой прибыл в Хабаровск где-то около десяти утра, но я знал, что времени на прогулки у меня нет – надо было поспешать, дабы занять место в очереди, обеспечивающее гарантированное попадание в магазин. Ближайший к вокзалу винно-водочный находился на Уссурийском бульваре. Я бодрым шагом прошёл несколько кварталов, завернул за угол и... уткнулся в хвост очереди, извилистой змеёй уходящей в морозную даль. Уточнив, что эта очередь именно от винно-водочного, я пристроился в её конец, поднял повыше воротник, поглубже засунул руки в карманы и настроился на многочасовое ожидание.
Естественно, очередь в своём подавляющем числе состояла из мужчин. Извечное стремление сильного пола к сильным ощущениям, в том числе и к тем, что заключены в расфасованную в стеклянную тару «огненной воде», свело в одно время в один участок пространства представителей всех социальных слоёв, начиная от сизолицых «братьев по разуму» и заканчивая очкастой интеллигенцией. Офицерство, разумеется, также было представлено в ней в достаточной мере.
Очереди в винные магазины были в ту пору, пожалуй, наиболее демократичными местами в стране победившего социализма. Ну, скажите на милость, в каком ещё другом месте можно было увидеть, к примеру, ондатрошапкового доцента из какого-нибудь заумного НИИ, естественно и непринуждённо беседующего о, скажем, результатах последних матчей хоккейного чемпионата с брутальнейшим «васей» абсолютно сантехнического вида в невообразимом треухе и проржавевше-прогоревшем ватнике?
Очередь глухо покашливала, притоптывала унтами и валенками, прихлопывала рукавицами, исходила паром и сигаретным дымом и терпеливо дожидалась четырнадцати часов – времени «открытия Сезама».
Я, думая о чём-то своём, несколько отрешился от окружающей действительности и только часа через полтора томительного ожидания вдруг заметил маячащую впереди меня, человек через двадцать, знакомую спину, обтянутую офицерской шинелью. Боясь ошибиться, я «застолбил» за собой место в очереди и кинулся вперёд. Точно! Это был мой брат Олег – задубевший, краснолицый, в заиндевевших очках, с повисшими на кончиках усов забавными маленькими сосульками.
Радость была взаимной. Брат мой служил в то время в Облучье, расположенном в трёхстах пятидесяти километрах от Орловки, и наши встречи были не так часты, как того нам обоим хотелось.
Следующие полчаса прошли в охах, ахах, взаимных расспросах и рассказах, как оно и водится между двумя родными и давно не видевшимися людьми.
Наконец эмоции улеглись и мы «вернулись» на грешную землю, в злополучную бесконечную очередь – курящую, кашляющую и матерящую всё вокруг, начиная с пробирающего до костей мороза и заканчивая «родным» Политбюро с его «трижды грёбанной антиалкогольной кампанией». Я, разумеется, оставив своё место в очереди, перебрался к брату, и мы принялись коротать время вместе.
Ещё часа через полтора, когда утренняя дымка слегка рассеялась и белёсое декабрьское солнце сделало окружающую действительность если не теплей, то, по крайней мере, приветливей, я обратил внимание на возвышающуюся впереди, человек через тридцать, ладную фигуру офицера в армейском бушлате и в шапке с завязанными «по-полевому», на затылке, ушами. Фигура эта показалась мне знакомой. Я толкнул локтём брата и показал ему вперёд. Олег вгляделся, снял очки, протёр их о сукно шинели, надел, снова вгляделся и... радостно толкнул локтём меня. Сомнений быть не могло! Впереди, возвышаясь над окружающей толпой на целую голову, стоял в очереди наш двоюродный брат Толик. Мы с Олегом знали, что Толик был недавно переведён служить из Белоруссии на Дальний Восток, в Райчихинск, но даже точный адрес его в Райчихинске был нам ещё неизвестен, не говоря уже о каких-либо других подробностях его нынешней жизни. Надо ли говорить, что спустя пару минут мы с Олегом оказались ещё на тридцать человек ближе к вожделенным магазинным дверям.