Хранить вечно

– Это Йохи говорит, – поправил его Андреас. – Он говорит, что после того как рабби умер, он сам сначала убежал домой, побыл какое-то время там, совсем недолго, потом прибежал сюда, в Бейт-Энью, потом опять побежал на Гагулту. Он говорит, что не мог вовсе на одном месте сидеть. Говорит, его как будто кто в спину толкал. Ну вот. И когда он вернулся на Гагулту, он говорит, солнце ещё высоко стояло. Он так говорит... Это значит, что рабби умер как минимум часа за три, а то и за четыре до захода солнца...

– Подожди-подожди, – опять прервал Кефа брата. – А откуда Йохи знает, когда именно умер рабби? Как он мог понять, жив рабби на кресте или уже умер. Он же издалека смотрел, из-за оцепления.

– Так он и не знал, – вмешался в разговор старший из «братьев громовых». – Это сотник объявил.

– Какой ещё сотник?

– Ну, сотник, который на казни командовал.

– Кентурион, что ли?

– Ну!

– Так что он объявил? Что рабби умер? Прямо так и сказал?

– Ну... – Йааков в затруднении почесал затылок. – Вроде да.

– Оно это... – пришёл на помощь своему брату Йоханан, – Йохи говорил, что сотник... То есть, этот, кентурион. Ну, который на казни командовал. Он сначала, оно это, приказал перебить им ноги. А когда черёд до рабби дошёл, то он сказал: стойте, этому не ломайте. Сказал: оно это... этот уже и так умер.

– Так рабби ноги не ломали? – быстро спросил Кефа.

– Нет, – замотал головой Йоханан.

– Йохи говорил, что нет, не ломали, – подтвердил и Пилип. – Тем двоим перебили, а рабби – нет.

– Странно... – Кефа покачал головой. – Очень странно.

– А чего ж тут странного? – вновь сердито буркнул Шимон. – Зачем перебивать ноги, ежели человек уже умер?

– Ну да, – поддакнул Леви, – правильно. Глупо ведь это – мертвецу ноги ломать.

Кефа усмехнулся.

– Плохо ты, Леви, знаешь легионерские порядки. Глупо не глупо, а если предписано распятым ноги перебить – значит, надо перебить. Приказ положено исполнять. А умер казнимый, или ещё жив – это, понимаешь, дело десятое... – Кефа помолчал. – Опять же, случаи бывают разные. Может, казнимый только сознание потерял, а все думают, что он уже умер. Сними такого с креста, а он через пару часов очухается – и поминай как звали. Поэтому казнимых и бичуют сперва до полусмерти, и голени им ломают, и копьём добивают. И на кресте оставляют висеть до тех пор, пока труп смердеть не начнёт...

– Я смотрю, ты большой знаток по части казней, – едко процедил Шимон. – Что, в Легионе приходилось заниматься?

– Заниматься не приходилось, – твёрдо ответил Кефа, глядя на Шимона исподлобья. – А вот насмотрелся я на распятых за время службы – не дай Бог никому.

Шимон на этот раз не выдержал прямого взгляда Кефы и отвёл глаза. В комнате повисла тяжёлая тишина.

– Сотник ударил рабби копьём, – нарушив общее молчание, негромко сказал Тада́й.

– Что?! – повернулся к нему Кефа. – Что ты сказал?!

– Йохи говорил, что сотник ударил рабби копьём, – повторил Тадай, ни на кого не глядя. – Когда солдаты перебили ноги тем двоим, они подошли к рабби. И тогда сотник сказал, что этому ломать ноги не надо, что он уже и так мёртв, и ударил рабби копьём... Прямо в грудь ударил... Так рассказывал Йохи, – помолчав, добавил он.

Кефа встал. Он вдруг почувствовал, что задыхается. В комнате действительно было очень душно. Редкие порывы ветра, залетавшие в окно, не приносили с собой никакой прохлады.

– Слушайте! – Тадай поднял голову и с удивлением посмотрел на Кефу. – Я ещё вспомнил! Йохи говорил, что раньше, ещё днём, сотник давал рабби пить.

– Подожди-подожди... – наморщил лоб Кефа. – Ты ничего не путаешь? Кентурион давал казнимому пить?!

– Я ничего не путаю, – замотал головой Тадай. – Это, может, Йохи путает. Но я точно помню, как он рассказывал: сотник смочил из фляги губку, насадил её на копьё и дал рабби пить... А потом... а потом тем же копьём... – его губы задрожали, он замолчал и закрыл лицо руками.

– Всё! – сказал Кефа. – Теперь я уже точно ничего не понимаю! Одно дело, нарушив предписание, не перебить преступнику ноги. Это я ещё могу допустить. Это ещё как-то в голове укладывается... Тем более что его потом всё равно добивать копьём. И тем более если он и так уже умер... И совсем другое дело – напоить распятого. То есть проявить, понимаешь, сочувствие к государственному преступнику! Это уже не просто нерадивость. Это... это... даже и не знаю, как назвать. Это – уже, можно сказать, соучастие!

– Да ладно! – удивился Андреас. – Прям-таки и соучастие? Скажешь тоже!

– А ты как думал?! – Кефа повернулся к брату. – Сначала пожалел – дал попить, потом пожалел – верёвки ослабил, а потом – что?! За сотню-другую денариев дал с креста уйти?! Это ты брось! И за гораздо меньшие прегрешения из кентурионов в простые легионеры скатывались. А за такое можно, понимаешь, и на фустуарий угодить!..

– Куда угодить? – не понял Андреас.

– Ну... под палки. Казнят так в легионе.

– А-а...

– Я смотрю, у вас там, в Легионе, служба не мёд, – опять подал голос Шимон. – Особо не забалуешь.

– Не мёд... – подтвердил Кефа, стирая с лица пот и переводя дух. – Очень даже не мёд... Знал бы в юности – ни за что бы не пошёл. Дурак был... Молодой.

– Да какая теперь разница! – с болью в голосе сказал Тома. – Пожалел – не пожалел! Дал попить – не дал попить! Копьём-то он его потом всё равно ведь ударил!

Все замолчали. Во вновь наступившей тишине отчётливо стало слышно, как трещит масло в светильнике.

– Подумаешь, ткнули копьём, – хмыкнул Йааков и шумно почесался. – Это ещё ничего не значит. Кефа, ты помнишь Авнэ́ра из Хорази́на? Его же во время заварушки в Ципори мечом вообще насквозь проткнули. И ничего – выжил. И сейчас живёт. Ему уже шестой десяток пошёл, а он поздоровей иных молодых будет. Он на своей лодчонке на другой конец озера ходит. И сеть один выбирает... Да ты знаешь его! Весь седой и ухо одно оттопырено. Он ещё как-то приплывал в Кфар-Нахум сфину твою смотреть.

– Да, – медленно сказал Кефа. – Знаю... Человек иногда бывает удивительно живучим... Нам как-то в Кирте – мы тогда ещё совсем зелёными новобранцами были – показывали одного ветерана, в которого однажды в бою сразу четыре стрелы попало. Две – в живот, и две – в грудь. Представляете?!.. Иному бы и одной стрелы с лихвой хватило. А тут, понимаешь, четыре!.. Три стрелы достали, а с наконечником четвёртой – вот тут, под сердцем, – показал Кефа, – он так и ходил...

– Бр-р... – Леви передёрнул плечами. – Как представлю себе – мороз по коже.

– Человек, он очень живуч, – задумчиво повторил Кефа. – Я знавал многих, выживших после страшных ран. Меня самого под Тубуском мусуламии, понимаешь, чуть ли не напополам разрубили. Меня потом лекарь как тряпичную куклу сшивал. Видели ведь моё плечо?.. И безруких я встречал, и безногих – покалеченных в боях. Всяких... Одного я только не встречал... никогда не встречал... человека, выжившего на кресте... Ладно, – Кефа встряхнулся. – Давайте к делу. Что там ещё рассказывал малыш Йохи?.. Н-ну, к примеру... – он потёр переносицу. – К примеру... После того как рабби ударили копьём, сколько он ещё провисел на кресте?

– Да недолго, – Андреас опять оглянулся на товарищей. – Что там Йохи говорил? Там ведь почти сразу Йосэф бар-Гад появился? Так?

– Да, – подтвердил Коби. – Ну, не совсем чтоб так сразу. Но, как говорил Йохи, когда он вернулся на Гагулту, рабби как раз снимали с креста.

– Кто снимал? Йосэф бар-Гад?

– Да. А солдаты ему помогали.

– Чудны дела твои, Господи! – вслух удивился Кефа. – Чтоб солдаты помогали снять казнённого с креста?! Нет, такого я не только никогда не видел, я о таком и не слышал никогда!.. Ну, и дальше что?

– Ну, что дальше? – Андреас потеребил мочку уха. – Дальше Йосэф бар-Гад положил рабби на телегу и повёз. А Йохи и женщины следом пошли...

– Там ещё, оно это, другие роптать начали, – подсказал Йоханан. – Когда этот, Йосэф бар-Гад, оно это, рабби забирал, в толпе кричать стали, что и других надо с крестов снять. И похоронить. Поскольку, оно это, суббота скоро.

– Ну-ну, и что? – заинтересованно повернулся к Йоханану Кефа.

– Ну, а сотник, оно это, сказал, что этого забирают с разрешения префекта.

– Да, – подтвердил Тадай. – Сотник сказал, что, мол, если кто тоже хочет забрать тело казнённого, то пусть для начала сходит к префекту за разрешением. Ну, все и заткнулись.

– Ну вот, – дослушав Тадая, продолжил Андреас, – Йосэф бар-Гад отвёз рабби на кладбище. Туда, к Садовым воротам. У него там, оказывается, была пещера откуплена. Большая, хорошая, ну, ты видел... Он и положил туда рабби...

– Про Накдимона скажи, – подсказал Тадай.

– Да... Почти сразу туда пришёл и Накдимон, и два раба с ним. Принесли метрити́с воды с алоэ... – Андреас вздохнул. – Как же без омовения... Ну вот...

– Йохи, оно это, говорил ещё, – встрял опять Йоханан, – что он хотел тоже пройти в пещеру, помочь. Но этот, Йосэф бар-Гад, оно это, не пустил его. Сказал, что они сами.

– Да, – кивнул Андреас. – Потом они вышли, задвинули камень и сказали всем идти по домам. Ну, Йохи и пошёл... Дальше ты знаешь. И про Мирьям-младшую, и... про всё остальное.

– Да, – сказал Кефа, – дальше я знаю, – он запустил пальцы в бороду и в задумчивости прошёлся по комнате. – Ну что ж... Подытожим. Итак, что мы имеем? – он остановился напротив Андреаса, выставил перед собой ладонь и принялся загибать пальцы. – Первое. Утром перед казнью рабби был... ну, я бы сказал... почти здоров. Во всяком случае, его, в отличие от этих двух разбойников, не бичевали.

– Но его ведь тоже били!

– Били, – согласился Кефа. – Я видел в преториуме, как его били. Солдаты, скорее, развлекались, чем занимались делом. Согласитесь, десяток оплеух и пара ударов палкой по плечам – это не то, что можно назвать смертным боем. Это не те, понимаешь, сорок ударов свинцовым бичом, что достались двоим подельникам Бар-Аббы... – Кефа обвёл взглядом присутствующих, как бы ожидая возражений, не дождался и продолжил: – Второе... Рабби распяли на кресте с подножкой. И ему не прибили ноги. Привязали, но не прибили. Так что кровью он вряд ли мог истечь...

– Но руки-то ему прибили! – напомнил Тадай.

Кефа задрал рукав рубахи и продемонстрировал всем шрам на предплечье.

– Это у меня с Пагиды... Видите? Стрела пробила руку насквозь. В самом начале боя. Я просто обломал у неё наконечник и вытащил из руки. И дрался после этого ещё несколько часов... Так что, поверьте, гвоздь в руке – рана далеко не смертельная... Третье. Кентурион мог принять обморок рабби за его смерть и поэтому приказал солдатам не ломать ему ноги...

– Да, но он ведь пробил ему копьём грудь! – возразил Андреас

– Он его ударил копьём в грудь, – поправил брата Кефа. – Ударил... Удар мог не получиться. Копьё могло скользнуть по рёбрам и только распороть кожу... Или копьё могло войти в грудь, но не глубоко. И не задеть сердце... Я не знаю – я предполагаю. Могло ведь такое случиться?.. – ему никто не ответил. – Ну, что вы молчите?! Могло ведь?!..

– Ну, могло... наверное, – пожав плечами, сказал Йоханан.

– Могло! – рубанул воздух ладонью Кефа. – Дальше. Четвёртое... После того как рабби ударили копьём, его довольно скоро сняли с креста. Спасибо Йосэфу бар-Гаду. Так что провисел он на кресте, в общей сложности, всего несколько часов. Обращаю внимание – на кресте с подножкой. С не́ поломанными ногами и с не́ ободранной, понимаешь, бичом спиной... Ну и, наконец, пятое, – Кефа наглядно продемонстрировал всем свою растопыренную пятерню с загнутым средним пальцем. – Это уже то, что я видел своими собственными глазами. Через день после казни те́ла рабби на месте не оказалось. Пещера, куда его положили, была пустой... А что это всё вместе означает?..

<=                                                                                                                                           =>