Хранить вечно
Скол пятый
Палестина. Хиеросолим
(DCCLXXXIV ab U. c., Aprilis-Maius)
1
– А я не верю!! Не верю!!.. – размахивая руками и топая босой ногой, орал Тома́; глаза его опасно выкатились, заплёванная борода мелко тряслась, потная рубаха прилипла к телу. – Выдумки всё это! Не верю! Понятно вам?!.. Пока своими глазами не увижу, пока руками не потрогаю – не поверю!
– Да и не верь, господи ты боже мой! – вскипел и Кефа. – Тоже мне! Никто тебя не заставляет! Не хочешь возвращаться в Йерушалайм? Не надо! Давай топай обратно в Ха-Галиль, в деревню свою! Никто тебя, понимаешь, не держит!
– Подожди!.. – Андреас придержал Кефу за руку. – А это?! – он вынул из-за пазухи керу и, подняв её за шнурок, показал Томе. – Это тоже, по-твоему, выдумка?!
– Откуда я знаю! – Тома смотрел на висящую перед ним керу искоса, одним глазом, как изготовившийся к бою петух. – Может, это чья-то шутка! Мало ли шутников в Йерушалайме! Написали керу, подбросили её нам, а сами сидят где-нибудь и смеются!
Кефа заиграл желваками.
– Её не подбросили. Её передали... – он запнулся, – от одного очень уважаемого человека. Который точно не будет шутить таким странным образом.
– Что за человек? – спросил из угла Пилип. – Мы его знаем?
Кефа замялся.
– Я бы не хотел пока называть его имени...
– Тоже мне тайна за семью печатями! – сейчас же встрял в разговор Шимон. – Как будто в Йехудее у кого-то есть другая такая же пара жеребцов. От Йосэфа бар-Гада гонец приезжал, верно?
Кефа недовольно поморщился.
– Ну, приезжал. Не надо только орать об этом на каждом углу.
– Так я и не ору, – пожал плечами Шимон. – Это вы тут крик подняли – на другом конце Бейт-Эньи слышно.
– Да, действительно, – Андреас озабоченно оглянулся, – давайте-ка потише. У хозяина дома и так уши в нашу сторону растут... Да и женщины тут за стеной. Не хватало ещё, чтоб они опять вой подняли. Марьям-младшая до сих пор ещё не отошла.
Все замолчали, прислушиваясь. В доме было тихо. За окном, навевая тоску, мерно свистел жаркий пустынник «хамишим».
– Слушайте, а пожрать у нас ничего нет? – озабоченно спросил Леви, приподнимаясь с пола и просительно заглядывая в лица товарищам. – Может, у кого кусок лепёшки завалялся? А?.. А то что-то брюхо совсем свело.
– Да подожди ты, Леви! – сердито отозвался Андреас. – Вечно ты со своим брюхом! Нашёл время!
Бывший сборщик податей поспешно плюхнулся на место, обиженно надулся и засопел. Борода его заходила из стороны в сторону.
– И как ты можешь жрать в такую жару? – лениво спросил Йааков, отирая потное лицо рукавом рубахи. – Я так только пить могу.
– Отстань! – сердито буркнул Леви.
Где-то визгливо скрипнули петли. По коридору мимо шторы, занавешивающей дверной проём, медленно прошаркали чьи-то ноги.
– Двора! – позвал раздражённый голос Шимона Прокажённого. – Куда ты опять задевала фитили для ламп?! Почему они опять не в сундучке?! И почему я их всё время должен искать?!
Женский голос в глубине дома что-то неразборчиво ответил.
– Вечно у тебя!.. – недовольно произнёс горшечник, и неторопливо зашаркал в обратном направлении.
Снова взвизгнули несмазанные петли, и всё затихло.
– Ну, хорошо, – опять подал голос из своего угла Пилип. – Допустим. Кера настоящая, шутников нет, рабби жив и просит нас вернуться в Йерушалайм – пусть будет так... Тогда вопрос. Кого распяли на Гагулте?
Кефа дёрнул плечом.
– Хороший вопрос!.. – он запустил пятерню в бороду и яростно поскрёб подбородок. – Кто был на Гагу́лте? Кто видел, как казнили рабби?
В комнате наступила неловкая тишина.
– Женщины были...
– Кроме женщин! – жёстко сказал Кефа. – Женщина не свидетель. Женщина видит только то, что сама хочет видеть.
– Йохи был, – негромко произнёс Йааков-младший, которого, чтоб не возникало путаницы со старшим из «братьев громовых», все просто звали Ко́би. – Он, в общем-то, всё нам и рассказал.
– Мальчик... – Кефа покачал головой. – Умный, смелый, но... мальчик. Кстати, где он сам?
– А где ему ещё быть? – вопросом на вопрос ответил Коби. – Дома, конечно. У родителей. У них дом в Новом городе... Что ему теперь здесь делать?
– Понятно... – Кефа вздохнул. – Йохи, он, конечно, сообразительный мальчик, но... Что он может понимать? Я спрашиваю, из здесь присутствующих был кто-нибудь на Гагулте? Кто-нибудь видел саму казнь?
Ему никто не ответил. Все смотрели в пол. Кефа покачал головой.
– Верные ученики... Обожатели... «Рабби, научи нас! Рабби, скажи нам!.. Рабби, ты – сын Божий!» А как только, понимаешь, «сыну Божьему» заломили руки за спину, все разбежались и попрятались в щели, как тараканы!
– А ты-то! Ты сам! – тут же взвился Шимон. – Где ты́ был во время казни?! Ты-то сам почему не был на Гагулте?!
– Я же вам говорил, – повысил голос и Кефа, – я двое суток просидел в подвале дворца Хордоса! Я, между прочим, единственный из всех вас, кто пошёл за рабби после его ареста. Малыш Йохи пошёл, не испугался, и я... И во дворе дома Ханана я был... Мне туда, кстати, Йохи и помог пройти. У него там какой-то родственник в служках... И возле дома Каиафы я был, когда там по поводу рабби Санхедрин собирался. И возле преториума. И возле дворца Антипы на следующий день. И на третий день, опять возле преториума, когда Пилат вдруг решил в демократию поиграть... Вот где рабби пригодились бы его ученики! – Кефа горько усмехнулся. – Мы там с Йохи чуть не порвались, оравши. Да людей Ханана разве перекричишь?! – Кефа замолчал и скрипнул зубами. – Я когда понял, что Бар-Аббу отпускают, а рабби вместо него пойдёт на крест, я, понимаешь, мало что не свихнулся!.. – он помолчал. – Хорошо ещё, я меч не достал, а только кулаками орудовал. А то бы меня там, прямо на площади, и положили... И всё равно я первую линию оцепления прорвал, – не без некоторой гордости сообщил он. – В себя пришёл, когда меня уже кесарийцы, безбородые, ногами топтали. Ну, я тут, понимаешь, и опомнился, и ручки сложил. И меня – сразу же в какую-то дверь и в подвал... Ты видишь, как меня там угощали?! – повернул он к Шимону своё разбитое лицо.
– Мало ли, что ты теперь говоришь! – скривил рот Шимон. – Ты теперь всё, что угодно, можешь говорить. Поди проверь. А может, ты напился до беспамятства в какой-нибудь харчевне, упал и морду себе расквасил. А нам теперь сказки рассказываешь!
Кефа тяжело задышал.
– Я тебе могу показать эту харчевню, Шимон, – прищуривая и без того заплывший глаз, сказал он. – И даже могу тебя познакомить с хозяином этой харчевни. Его зовут советник Паквий. Вот он – настоящий сказочник!.. А ещё у этого Паквия есть помощник. По имени Кальв. Ростом он под потолок и шириной в два охвата. И оба этих охвата – сплошные, понимаешь, мускулы. И он тоже любит рассказывать сказки, Шимон. Просто-таки замечательные сказки! От этих сказок из глаз летят искры, а изо рта выпадают зубы. Видишь?! – он оттянул нижнюю губу и показал Шимону кровавый прогал на месте выбитых зубов. – Хочешь, я тебя познакомлю с этими двумя замечательными сказочниками? А, Шимон?!
– А мне плевать! – Шимон стоял, широко расставив ноги и, низко наклонив голову, буравил Кефу взглядом; борода его раздувалась, как от ветра, по вискам струился пот. – На всех твоих сказочников романских плевать! Мы их скоро всех резать будем! На всех ножей хватит! И на советника твоего! И на его помощника! Будь он хоть десяти охватов в ширину! И до Понтия Пилата твоего мы тоже скоро доберёмся!..
– Да тише вы!! – Андреас, вскочив, встал между Кефой и Шимоном. – Тише!!.. Раздухарились! Будете так орать – не успеете оглянуться, окажетесь в пыточной у Пилата! Оба окажетесь! Да и нас ещё всех за собой потащите!
– Ладно!.. – Кефа последний раз зло взглянул на Шимона, отошёл и, опустившись на пол, прислонился затылком к прохладной стене.
Шимон потоптался немного на месте, потом тоже сел, демонстративно отвернувшись от Кефы. Лицо его всё ещё пылало от гнева.
– Ладно... – повторил Кефа. – Погорячились и хватит... И зря ты, кстати, называешь Пилата моим. Он такой же мой, как и твой.
– Э-э, нет, – скривился, как от зубной боли, Шимон, – он именно твой. Это всё-таки ты, а не я, гражданин Великой Империи.
– Да никакой я теперь не гражданин, – устало сказал Кефа. – Всё. Был гражданин да весь вышел.
– Да ты что, серьёзно?! – повернулся к нему Андреас. – Это тебя там, в подвале? Это этот... советник твой? Как его? Павий?
– Паквий, – поправил Кефа. – Да. Он... – Кефа усмехнулся. – И меч отобрали, и буллу. Не достоин, сказали. Мордой, понимаешь, не вышел. – Кефа оглядел притихших товарищей. – Ладно. Было и было. И прошло. И быльём поросло... Проживу без меча. А без гражданства – тем более. Не об этом сейчас... Давайте всё-таки попробуем спокойно разобраться. Без криков, понимаешь, без истерики... Так что рассказал Йохи о казни рабби? Конкретно.
– Н-ну... – Андреас потёр мочку уха. – Что он рассказал... Ничего особенного. Всё, как обычно: привели, привязали... подняли... – он беспомощно оглянулся на товарищей.
– Какие были кресты? – попытался помочь ему Кефа. – С подножкой или гладкие?
Андреас пожал плечами.
– Да кто ж его знает. Йохи только сказал, что дальние от дороги.
– Тогда с подножкой, – пробасил Леви. – Если дальние от дороги, то – с подножкой.
– Ты-то откуда знаешь? – ревниво спросил бывшего мытаря Шимон.
– Знаю... – Леви солидно покивал. – Знаю... На Гагулте всего восемь столбов. Четыре возле са́мой дороги, и четыре – чуть подальше, на вершине. Те, что возле дороги, те гладкие. А те, что на вершине, те и повыше, и с подножкой... Не веришь – сам сходи посмотри, – добавил он, покосившись на Шимона.
Тот с сомнением хмыкнул.
– Ну вот, – сказал Кефа. – Видите, кое-что проясняется.
– Что проясняется?! – недовольно спросил Шимон. – Какая разница – с подножкой крест или без подножки?! С подножкой – наоборот, дольше мучиться.
– Правильно, – одобрительно кивнул Кефа. – Верно говоришь. На гладком кресте за полдня умирают. А на кресте с подножкой, бывает, и по несколько дней висят.
– И что?
– А то... – Кефа задумчиво потёр переносицу. – Значит, получается, что вешали их на кресты из расчёта, что на несколько дней, а на самом деле...
– А на самом деле, – подхватил Андреас, – они только полдня и провисели. Йохи говорил, что из Антониевой крепости их вывели примерно через час после восхода солнца. Так? Пока дошли, пока привязали, пока подняли...
– Кстати, – прервал Кефа брата, – гвоздями их прибивали?
– Йохи говорил, что руки прибили, – вновь отозвался из своего угла Пилипос. – А ноги только привязали.
– Ну, ноги на крестах с подножкой обычно и не прибивают, – кивнул Кефа. – А руки, стало быть, всё-таки прибили.
– Да. Сначала привязали, а потом ещё и прибили.
Кефа хмыкнул.
– Всё говорит за то, что романцы вешали рабби и этих двоих надолго. А провисели они, говоришь, только полдня? – повернулся он к Андреасу.