Хранить вечно
– Помнишь, – задумчиво сказал Йешу, – два с половиной года назад. Когда я впервые пришёл в Бейт-Цайду. Я сказал тебе, что ты будешь ловить человеков. Ты тогда меня не понял.
– Помню... – сказал Кефа. – Я тогда был другим. Совсем другим.
– Я тоже, – поворачиваясь к нему, сказал рабби. – Я тоже был другим... Ты знаешь, я недавно понял одну простую вещь: мир не меняется. Совсем не меняется. Меняется человек... Правда, чтобы понять эту простую и очевидную вещь, мне пришлось умереть... Видишь, что получается – иногда человеку, чтобы измениться, приходится умереть.
– Да, – сказал Кефа. – Это я как раз понимаю. Я ведь... тоже... Я ведь, можно считать, тоже один раз уже умер... Тогда... Когда Хави...
– Да, – кивнул рабби. – Я знаю... Я ведь во многом из-за этого и выбрал тогда тебя.
– Вот как?! – вскинул голову Кефа. – Но ты же!.. Ты!..
– Да... – печально согласился Йешу. – Да... Виноват. Прости.
Кефа шумно посопел носом.
– Ну, и как нам теперь быть? – угрюмо спросил он и тут же уточнил: – Нам с тобой. Таким, как мы. Однажды умеревшим... Что нам остаётся?
– Нам? – слабо улыбнувшись, переспросил рабби. – Нам остаётся немало... Нам остаётся надежда...
3
Кефа пришёл в Кесарию за неделю до Ха́нуки, первый день которой в этом году приходился по романскому календарю на декабрьские иды.
Для чего он подался в столицу, Кефа, пожалуй, даже сам себе не смог бы объяснить. Просто не было уже никаких сил оставаться в Кфар-Нахуме. И вроде ведь наладилось всё дома. После той памятной рыбалки с рабби всё как-то сразу поменялось к лучшему, пошло на лад. В горах Хермона вдруг прошли дожди, и уровень воды в Кинеретском озере сразу поднялся. Рыбы стало много, даже с избытком, и в прибрежные города потянулись купцы, везя на обмен масло, муку, вино, фрукты, а также ткани, кожи, разнообразную домашнюю утварь. Голодные дни сразу же забылись, стёрлись из памяти. Весело, богато отпраздновали Йом-Кипур и Суккот. В общем, всё вроде бы было хорошо и с каждым днём становилось только лучше. Дело было не в этом. Просто уже не сиделось дома. Просто душа уже рвалась куда-то – по большому счёту, всё равно куда, лишь бы подальше от сытной, но скучной в своём однообразии жизни. Да и друзья-апостолосы все поразошлись-поразъехались. Первым, ещё до Йом-Кипура, ушёл в свою Кфар-Кану Натан. А после праздников дом и вовсе стал стремительно пустеть. Перебрались обратно к родительскому очагу, в Бейт-Цайду, «братья громовы». Ушли в Йерушалайм Йохи с Томой. А за толстяком Леви приехал на биге из Тверии его старший брат, тоже мытарь, Хано́х, – такой же обширный, бурнобородый и громогласный. И Кефа затосковал. Он стал вялым, безразличным, потерял аппетит и стал плохо спать по ночам. Ничего его не радовало – ни обильные уловы, ни забавные проделки подрастающего Марка, ни удачное сватовство племянницы – старшей дочери Андреаса и Михаль, красавицы Мири, – на девушку обратил внимание сын богатого купца-караванщика из Магдалы.
Решение уйти пришло внезапно. С утра собирались с Оведом сплавать к устью Ха-Йардена, половить на удочку юрких белобрюхих лавну́нов, но ночью зарядил дождь, да не летний – легкомысленный и быстротечный, а, наверное, первый зимний: основательный, размеренный, обложной. Рыбалку пришлось отменить. Кефа, не торопясь, основательно, хотя и без аппетита, позавтракал, поиграл в лошадки с Марком, побеседовал с Рут о ценах на зерно, постоял в дверях, глядя на мутные пузырящиеся лужи и медленно тянущиеся над самой крышей дома, свинцовые неповоротливые тучи и вдруг засуетился, засобирался, понакидал чего попало, без разбору, в дорожную суму и, не дожидаясь хоть какого-нибудь просвета в непогоде, не поддаваясь на увещевания и уговоры, ушёл, шлёпая по лужам и оскальзываясь в грязи, прямиком на Ципори – почти без денег, без плана на будущее, без единственной более-менее осознанной мысли в голове.
Из Ципори он отправился в Мегиддо́н, оттуда двинулся в А́нтипатрис, чтобы потом, возможно, перебраться ещё южнее, в Лод, но на полпути передумал и от Бэйт-Галга́ла свернул на запад, к морю, в Кесарию.
Кефа вошёл в город через Восточные ворота. Его сразу удивили две вещи. Во-первых, относительная малолюдность. Нет, народу на улицах было изрядно, но в сравнении с городами, которые он миновал на своём пути, с Ципори, например, или с тем же Мегиддоном, в новой столице Йехудеи было пустовато. И это, если не вспоминать про Йерушалайм! В сравнении с вечным муравейником священного города, Кесария, вообще, выглядела безлюдной пустыней. Но вот в чём новая столица смотрелась выигрышней старой, так это нарядностью своих зданий. Кефа поначалу даже подумал, что все дома в городе сложены из белого мрамора, и его поразила такая вызывающая роскошь. Но потом в одном из переулков он заметил стену, на которой проступало обширное грязно-жёлтое пятно и, подойдя ближе, убедился, что на самом деле стены здешних зданий сложены из жёлтого песчаника, а поверху просто искусно оштукатурены белой известью. Это было любопытное открытие, и Кефа даже слегка посетовал про себя, что ему не с кем поделиться своим наблюдением.
Дважды побывав в Кесарии в позапрошлом году, Кефа, по сути, вовсе не видел города. Первый раз, вместе с Хавивой, они дальше старого рынка, который начинался сразу же за Северными воротами, никуда не пошли. Поменяли деньги, прикупили одежды и через те же Северные ворота ушли из Кесарии, торопясь поскорее попасть домой, в Ха-Галиль. А во второй раз Кефу привозили в столицу ночью. Привезли по темноте, увезли по темноте, так что он, кроме освещённых пляшущим светом факелов, мрачных стен кесарийского преториума, больше ничего и не разглядел. Теперь Кефа навёрстывал упущенное.
Пока он, задрав голову, бродил по прямым, как будто вычерченным по линейке, улицам Кесарии, день угас. Небо потемнело, и с востока подул неприятный холодный ветер. Пора было подумать о ночлеге. Кефа давно уже не ночевал на постоялых дворах – не было денег. Обычно он, приходя в какой-нибудь город или деревню, обращался к старейшине местной еврейской общины, и тот определял его на постой в один из домов.
Кефа выбрал среди прохожих одетого в симлу пожилого мужчину и поинтересовался у него, где находится ближайший дом собраний?
– В Стра́тонов квартал иди, – посоветовал ему прохожий. – Там их несколько. Как раз к вечерней молитве поспеешь...
Кефа двинулся в указанном направлении и вскоре очутился на узких кривых улочках местного старого города, среди одноэтажных глинобитных домов, как будто перебежавших сюда прямиком из Йерушалайма, из какого-нибудь квартала поблизости от Овечьих ворот. Ноги вынесли его на небольшую немощёную площадь, и он сразу же услышал глашатая.
– Кто знает этого человека по имени и по делам его?! – хриплым монотонным голосом нараспев вещал глашатай. – Приговорён судом Санхедрина к побиванию камнями! За осквернение субботы! За возведение хулы на Всевышнего! За подстрекательства к разрушению Храма! Кто имеет сказать что-либо в его оправдание, пусть придёт и свидетельствует!.. Кто знает этого человека по имени и по делам его?!..
Засмотревшись на глашатая, Кефа не сразу заметил самого́ осуждённого. Тот стоял на коленях с вывернутыми, заведёнными за спину руками, которые были привязаны толстой верёвкой к столбу. Голова приговорённого была низко опущена, лица видно не было, вся его фигура была как будто подрублена, перекошена на бок и вызывала острое чувство жалости и сострадания.
«Бедняга! – мимолётно подумал Кефа. – Надо же, как не повезло!..»
Он миновал глашатая – маленького тщедушного человечка с узким, словно заточенным к носу, лицом – и, пройдя ещё несколько шагов, как будто наткнулся на стену.
«Господи! – изнутри ударило его. – Не может быть!.. Господи!..»
Он кинулся назад и, упав перед узником на колени, бережно, двумя руками, приподнял его голову. Сомнений быть не могло – это был рабби.
Лицо Йешу было сожжено солнцем. Кожа со впалых щёк свисала лохмотьями. Нос заострился. Губы были покрыты неопрятной кровавой коростой. Грязная свалявшаяся борода сбилась на сторону. Рабби был без сознания и не заваливался на бок лишь потому, что сделать это ему не позволяла натянутая верёвка.
– Рабби!.. – тихо позвал Кефа, ощущая, как грудь разрывает невыносимая жалость, а к горлу подступает солёный ком. – Рабби! Ты слышишь меня?!..
– Эй!.. – окликнул его глашатай. – Эй, ты чего?! Не положено!.. Ты что, знаешь его?!
Кефа поднялся на ноги. Его трясло.
– Я знаю этого человека по имени и по делам его! – с трудом справляясь с ходящей ходуном челюстью, сказал он. – Я готов... Я готов свидетельствовать в его пользу перед судом Санхедрина!..
Главой местного суда оказался полненький круглолицый человек с неторопливой, как будто бы нарочито замедленной речью и с такими же неторопливыми, плавными движениями мягких и полных, почти женских, рук. Звали его Нахшон бар-Леви. Он принял Кефу в своём большом и богатом, выстроенном по романскому образцу доме, который располагался по соседству с домом собраний. Выслушав, не перебивая, горячую и сбивчивую Кефину речь, Нахшон долго молчал, с любопытством разглядывая Кефу и шевеля пухлыми пальцами сложенных на круглом животе ладоней.
– Ты ведь Кефа? – наконец спросил он. – Кефа из Ха-Галиля? Так?
– Да, – удивлённо подтвердил Кефа. – Ты меня знаешь?
– Мне про тебя рассказывали, – кивнул Нахшон. – А точнее, предупреждали. Что ты – вероотступник. Что ты опасен. Что ты – романский гражданин и повсюду таскаешь с собой меч... Вижу: меч на месте...
– Кто?! Кто тебе говорил про меня?!
– Какая разница? Мне говорили о тебе люди, словам которых я вполне доверяю...
– А-а... – догадался Кефа. – Ханан?! Это он говорил тебе про меня?! Да?!.. Или Каиафа?! Кто?!
Нахшон помедлил.
– Неважно. Это не имеет к делу никакого отношения... Так чего ты хочешь, Кефа из Ха-Галиля?
– Я хочу свидетельствовать на суде Санхедрина! – ответил Кефа. – И ещё я хочу, чтобы рабби... чтобы осуждённого Йешу бар-Йосэфа немедленно увели с площади! И позволили мне ухаживать за ним!
– То есть, я так понимаю, ты хочешь свидетельствовать о том, что того осуждённого, который сейчас стоит у столба на площади, в действительности зовут Йешу бар-Йосэф? Йешу бар-Йосэф из Нацрата. Так?
– Да!
– И ты хочешь, чтобы я для этого созвал суд Санхедрина? Так?
– Да! Так!
Нахшон виновато развёл руками.
– Я вынужден отказать тебе в этом, Кефа из Ха-Галиля.
– Но почему?!
– Потому что настоящий Йешу бар-Йосэф из Нацрата казнён почти два года назад. На позапрошлую Писху, в Йерушалайме. И об этом есть многочисленные свидетельства. Как документальные, так и присутствовавших на казни очевидцев...
– Но я же всё объяснил! – в отчаянье почти закричал Кефа. – Я же всё тебе объяснил!
Нахшон покачал головой.
– То, что ты мне рассказал, больше похоже на занимательную байку. А не на серьёзные свидетельские показания. Таких баек много ходит по здешним рынкам и попинам. И разумеется, я не стану собирать уважаемых членов Санхедрина только ради того, чтобы они выслушивали все эти... небылицы.
– Но ведь я говорю правду! Почему ты не веришь мне?!
– Хорошо... – примирительно сказал Нахшон. – Хорошо. Давай разберёмся... Ты говоришь, что тот, кого ты называешь Йешу бар-Йосэфом из Нацрата, выжил после казни на кресте. Так? После чего почти два года скрывался... э-э... в Йерушалайме, в Кесарии, в Тверии... где ещё?
– Какая разница, где он скрывался?! – нетерпеливо махнул рукой Кефа.
– Действительно, никакой, – легко согласился Нахшон. – Где он скрывался, к делу действительно не относится... Гораздо важнее, почему он скрывался? Но об этом тоже пока не будем. Сосредоточимся на главном. Первое, – Нахшон выставил перед собой маленький круглый кулак и оттопырил на нём белый, хорошо отмытый палец. – Человек, которого ты называешь Йешу бар-Йосэфом из Нацрата, выжил после казни. Так?.. И второе, – от кулака отделился второй пухлый палец. – Человек, которого ты называешь Йешу бар-Йосэфом из Нацрата, всё это время – от момента казни в Йерушалайме, до момента ареста его в Кесарии – где-то скрывался. Да? Так? В этом заключается твоя правда?
– Ну... да, – поведя плечом, подтвердил Кефа. – В общем-то, так... Если не вдаваться в подробности.
– Хорошо... – Нахшон неторопливо потёр ладонями, как будто умывал их под струёй воды. – Не будем вдаваться в подробности. Хорошо... Но... Но тогда скажи мне, Кефа из Ха-Галиля, как относиться к другим твоим словам? Заметь, к словам, сказанным прилюдно, при большом количестве свидетелей... Скажи, как относиться к твоим словам о том, что Йешу бар-Йосэф из Нацрата, известный также как рабби-галилеянин, на кресте всё-таки умер? Умер! А после казни... воскрес! И, более того, взят Господом нашим к себе в Небесное Царство. Где и поныне пребывает в славе и благоденствии. Как относиться к этим твоим словам, Кефа из Ха-Галиля?.. И ждать ли нам пришествия Помазанника Божьего Йешу бар-Йосэфа, каковое, по твоим же словам, состоится в самое ближайшее время?.. Или оно уже состоялось? И этот человек, что стоит сейчас на площади у позорного столба, и есть Помазанник Божий? И нам всем следует пасть пред ним на колени? Так?.. Ну, что же ты молчишь, Кефа из Ха-Галиля? Ты всё ещё хочешь свидетельствовать на суде Санхедрина?.. Какую правду ты собираешься излагать перед высоким судом? Первую? Или вторую?.. Или у тебя в запасе есть какая-нибудь третья?