Хранить вечно
3
В Пафосе задержались на неделю.
Как оказалось, повреждения, полученные «Соларисом» в бою, были более серьёзными, чем предполагалось ранее: несколько досок обшивки носовой части оказались проломленными – видимо, вследствие столкновения онерарии с пиратской лодкой. Кроме того, было сломано правое рулевое весло и повреждена рулевая балка.
– Нам сильно повезло, что все три дня море оставалось спокойным, – разглядывая зловещие трещины на носовой обшивке, сказал капитан Мильтиадис. – Если бы пошла хоть небольшая волна, нам бы здесь за пару часов всё размолотило. Соображаешь? Нет?.. И мы бы тогда... – он замолчал и, заложив руки за спину, принялся покачиваться с пятки на носок.
– Что «мы бы тогда»?! – испуганно спросил Тасаэль.
– Рыб на дне кормили, – закончил за капитана Петрос и примирительно добавил: – Ну, должно же нам было, в конце концов, хоть раз в чём-то повезти! А то до сих пор, понимаешь, одни только невезения!
– Здесь серьёзная работа, – кивая на свой израненный корабль, заметил Мильтиадис. – Так что мы можем в Пафосе, чего доброго, надолго застрять...
Но всё сложилось как нельзя лучше.
Кипрский проконсул Квинт Сергий Пауль, узнав, что «Соларис» везёт подарок от одного его близкого друга, царя Агриппы, другому – Великому кесарю Клавдию, оказал гостям самый радушный приём и предложил любую посильную помощь.
Раненые были определены в гарнизонный лазарет, команда онерарии – доукомплектована, на ремонт судна были отряжены лучшие пафосские корабелы.
Тасаэль, Петрос и капитан Мильтиадис были приглашены во дворец проконсула в качестве гостей. Бесценный груз во избежание каких-либо недоразумений был также перевезён во дворец и помещён под надёжную охрану легионеров из состава подчинённой проконсулу вексилии Третьего «Галльского» легиона, базировавшейся на Кипре.
В процессе длинных и неторопливых застольных бесед во время дворцовых обедов, затягивающихся обычно заполночь, как-то само собой выяснилось, что хозяин дворца когда-то был коротко знаком и даже дружен с Йосэфом бар-Нэхэмьёй – первым кипрянином, вступившим в йерушалаймскую христианскую общину. Давний решительный поступок Йосэфа, очень небедного, вполне благополучного землевладельца, положившего всё своё состояние на алтарь веры, в своё время немало поразил Квинта Сергия Пауля, заставив его вынырнуть из засасывающей рутины служебных дел, из никогда не прекращающегося круговорота дворцовых интриг, празднеств и забав, и задуматься о вечном. Как оказалось, проконсул уже давно тяготился официальной имперской религией и тянулся к единобожию, справедливо полагая, что с одним Богом человеку договориться всё-таки проще, чем с целым выводком богов, не способных договориться даже друг с другом. Разговоры на эту тему вскоре стали доминировать за столом. Тасаэль горячо и настойчиво убеждал проконсула в истинности и незыблемости еврейской веры. Петрос время от времени поддакивал, не забывая упоминать о скором и неизбежном приходе Спасителя. Меднолицый капитан Мильтиадис, видимо, опасаясь мести своих, греческих, богов, во время этих разговоров благоразумно помалкивал, усиленно налегая на прекрасные местные вина, богатейшая коллекция которых хранилась в подвалах дворца.
Впрочем, ни о чём конкретном не договорились. Вся готовность проконсула перейти в новую веру тут же съёживалась, сдувалась, как проколотый рыбий пузырь, едва разговор заходил об обязательном ритуале обрезания.
Неделя пролетела быстро, за два дня до августовских ид старший корабелов-ремонтников доложил проконсулу о полной готовности «Солариса» к выходу в море, и уже на следующий день онерария покинула гостеприимный Пафос, взяв курс на ликийскую Ми́ру.
В дальнейшем плавание протекало, в целом, спокойно. Лишь в ахайском Мотóне в ожидании попутного ветра пришлось задержаться на восемь дней.
Накануне сентябрьских календ «Соларис» наконец достиг италийских берегов и, сложив розовые от закатного солнца паруса, бросил якорь в тёмно-фиолетовые воды маленькой уютной гавани возле стен отходящего ко сну Регия-Юлия.
– Ну вот, – устало ворочая шеей так, как будто это именно ему пришлось тащить на себе через моря весь груз онерарии, сказал Тасаэль, – самое трудное позади. Теперь четыре, ну, может, пять дней спокойного плавания – и мы в Остии. Как раз к Романским играм поспеем...
Капитан Мильтиадис отреагировал на эти слова странно. Он, как взнузданный конь, высоко задрал голову, фыркнул и, с грохотом скатившись с мостика, двинулся по кораблю, ругаясь самыми страшными словами и рассыпая вокруг себя тумаки и затрещины.
– Чего это он? – удивлённо повернулся к шурину Тасаэль.
Петрос укоризненно постучал костяшками пальцев себе в лоб.
– Ты думай, что говоришь! «Четыре-пять дней...»! Разве можно наперёд загадывать?! Да ни один моряк никогда, понимаешь, не скажет: я буду в таком-то порту через столько-то дней. Загадывать наперёд – значит, по сути, дразнить богов. Искушать их терпение. А богов у греков много, сам знаешь. Может, даже больше, чем у романцев. Во всяком случае, точно знаю, у них каждым ветром управляет свой бог.
Тасаэль брезгливо скривил губы:
– Одно слово – язычники!
– Язычники не язычники, а относятся они к своим богам так же серьёзно, как мы к своему.
– Ну и что он теперь, из-за этого дальше не поплывёт? – скептически усмехнулся Тасаэль.
– Ну, поплыть-то он, конечно, поплывёт, – хмыкнул Петрос. – Вопрос: когда? Вот увидишь, он будет теперь всячески оттягивать отправление.
– Я ему пооттягиваю! – сдвинув брови, грозно произнёс Тасаэль. – Пусть только попробует! И так уже столько времени потеряли!.. – и, повысив голос так, чтоб его было слышно на всём корабле, добавил: – Я начальник экспедиции, и я́ здесь определяю день и час отплытия!.. Завтра же выходим на Остию!..
Но завтра же выйти на Остию не получилось – ночью капитан Мильтиадис исчез.
Вместе с ним исчез и малый корабельный ялик. Это позволяло надеяться на то, что меднолицый капитан не растворился ночью в благоуханном италийском воздухе и не отправился в гости к морским богам – вымаливать прощение за дерзкие слова своего пассажира, а прозаично съехал на берег, где теперь его и надлежало искать.
Тасаэль рвал и метал, а Петрос, на удивление, оставался спокойным. Он почему-то был уверен, что, во-первых, с Мильтиадисом всё будет хорошо, всё обойдётся – ничего дурного с капитаном на берегу не случится. А во-вторых, что всё теперь будет хорошо и с «Соларисом», а также с упрятанным в его трюм ценным грузом: охотящийся за ним недоброжелатель, кем бы он ни был, остался где-то там, далеко, за многими и многими морскими переходами – на выжженных солнцем, безжизненных берегах Палестины. Что же касается потерянного времени... Ну что ж, потерянное время, конечно, назад не вернёшь, но ведь, с другой стороны... а куда, скажите на милость, торопиться? Прибудут они в Рому днём раньше или десятью днями позже – от этого, по большому счёту, ничего не изменится. Это, надо понимать, сейчас мало кого волнует. Если уж царю Агриппе было всё равно, когда груз прибудет на место, то ему, отставному приму и обычному охраннику, отвечающему лишь за сохранность груза, – и подавно! Главное, понимаешь, груз цел! А значит, юному Марку, оставленному в кесарийском дворце в качестве заложника, ничто не угрожает.
Поиски Мильтиадиса затянулись почти на двое суток, и Петрос не был ни чуточки удивлён, когда суеверного капитана наконец обнаружили в одной из максимально удалённых от гавани дешёвых попин в состоянии полнейшей пьяной остекленелости. Взбешённый начальник экспедиции прямо там, в попине, набросился на «дезертира» с кулаками. Выглядело это смешно. Драться Тасаэль не умел, махал кулаками нелепо, как-то по-женски, но, к удивлению Петроса, в конце концов умудрился-таки расквасить Мильтиадису его прямой, как копьё Аполлона, образцовый греческий нос. Петросу пришлось вмешаться. Он оттеснил разбушевавшегося зятя в сторону и приказал своим людям доставить загульного капитана на корабль. Мильтиадис, к слову сказать, всей этой суеты вокруг себя, похоже, вовсе не заметил. Никак не реагируя на происходящее, он продолжал по-младенчески счастливо улыбаться и что-то бессвязно бормотать, обильно пуская разбитым носом кровавые розовые пузыри. Притащив капитана на корабль, Петрос взял его под свою опеку и, собрав воедино весь свой богатый легионерский опыт, за одну ночь привёл Мильтиадиса в надлежащее его ответственной должности состояние.
– Всегда одно и то же... – бормотал Петрос, поливая специально доставленной с берега холодной родниковой водой понуро сидящего в кадке голого капитана. – Что тогда, на «Салакии», что здесь... И что за нежный народ, вы, моряки! Ну, хочешь выпить – выпей! Что ж я, не понимаю?! Коль душа горит! Но нельзя же вот так... с высокой горы да, понимаешь, в глубокую яму!..
Утром третьего дня «Соларис», выбрав якоря и подняв главный парус и артемон, вышел из гавани Регия-Юлия и, благополучно миновав изобилующую коварными течениями горловину Мессéнского пролива, взял курс на север. Впереди лежало Нижнее море...
– Эй! Нестор! А ну-ка убери верхний парус!.. Слышишь?! Нет?!.. Что-то не нравится мне этот ветерок!
Капитан Мильтиадис, заложив руки за спину, стоял в центре смотровой площадки и по своей излюбленной привычке покачивался с пятки на носок. Час назад «Соларис» вышел из маленькой, насквозь пропахшей вулканической серой, бухточки на северной оконечности острова Энáрия, где он провёл ночь, и теперь под всеми тремя парусами резво бежал к конечному пункту своего плавания – Остии, до которой оставалось ещё примерно два дневных перехода. Ветер, который так не понравился меднолицему капитану, дул с юго-востока, изрядно подгоняя онерарию но, в то же время, постепенно отжимая её от италийского берега. Подвёрнутый артемоном «Соларис» шёл, слегка накренившись на левый борт, со звоном разбивая бегущую навстречу невысокую крутую волну. Недавно взошедшее солнце висело справа по борту, прямо над далёким Везувием, конус которого напоминал отсюда маленькую пирамидку, одну из тех, которые дети всех стран и народов лепят на свою забаву из прибрежного ила или песка.
– Ходко идём!.. – блеснул морским словечком стоявший сбоку от капитана Тасаэль.
Начальник экспедиции пребывал в добром расположении духа. Он выспался, вкусно поел, морская болезнь уже давно не терзала его, долгое и опасное плавание близилось к своему завершению – так что всё обстояло хорошо и даже прекрасно. Ветер был плотным, почти попутным, онерария шла быстро, с каждым мгновением сокращая и без того уже не особо большое расстояние до конечной точки маршрута. Если ветер не переменится и не ослабнет, можно будет, чего доброго, попасть в Остию не к завтрашнему вечеру, а гораздо раньше – может, даже к утру!
Тасаэль хотел было озвучить это своё оптимистичное предположение, но, наткнувшись на немигающий взгляд Мильтиадиса, сердито поджал губы и промолчал. Петрос, угадавший ход мыслей своего зятя и наблюдавший со стороны этот бессловесный обмен взглядами, усмехнулся – всё-таки урок морских традиций, преподанный в Регии-Юлия меднолицым капитаном начальнику экспедиции, не пропал даром.
В пятом часу ветер усилился. Волны стали выше, и «Соларис» теперь то и дело тяжело зарывался в них носом, с шумом вздымая вверх целые каскады белоснежных пенных брызг. Главный парус был натянут до предела, мачта заметно согнулась вперёд, шкоты под ветром басовито гудели, как потревоженные в дупле дикие пчёлы. На небе по-прежнему не было ни единого облачка. Солнце, поднявшись почти к зениту, немилосердно жарило затылок.
Капитан Мильтиадис уже не покачивался с пятки на носок. Широко расставив ноги и ухватившись побелевшими пальцами за планширь ограждения, он стоял в правом переднем углу мостика и, наклонившись вперёд, напряжённо всматривался в горизонт, пытаясь разглядеть, зацепиться взглядом хоть за какой-нибудь береговой ориентир. Но за беспорядочно скачущими табунами взбесившихся белогривых волн италийского берега уже не было видно.
– Нам мачту не сломает? – тревожно спросил Тасаэль, с трудом подобравшись к Петросу по то и дело уходящей из-под ног палубе. – Я отсюда слышу, как она трещит... Может, сказать Мильтиадису?
– Не суйся! – предупредил зятя Петрос. – Не лезь! Поверь, у него слух не хуже, чем у тебя... И вообще! Он – капитан, мы – пассажиры. Ему виднее. Так что стой и не рыпайся!
– Что-то муторно мне от всего этого, – помолчав, кивнул Тасаэль на забортное нагромождение волн.
– Муторно – сходи потошни, – посоветовал Петрос и сердито отвернулся.
Но он понимал зятя. Вид взбаламученного моря, тяжёлый плеск волн, пляшущая под ногами палуба, содрогания и скрип корабля – всё это и в него вселяло беспокойство, вызывало какое-то внутреннее напряжение, заставляло судорожно сжиматься желудок. Это не было тошнотой. Это было именно муторностью.