Хранить вечно
В доме бывшего первосвященника в Венерином квартале, как это принято в богатых домах, на стене перед входной дверью горел факел.
Привратник, выглянувший в зарешёченное оконце на стук, сначала долго не мог ничего понять, а когда понял, оконце тут же захлопнул, и в доме сразу же возникла беготня и суета. В узких высоких окнах второго этажа замелькал свет. Зычный властный голос несколько раз позвал какого-то Даниэля. За дверью что-то шуршало, металлически бряцало, кто-то громко, но неразборчиво шептался.
Наконец дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась взъерошенная голова.
– Заходи! – недовольным голосом сказала голова. – Один... И без глупостей! У нас тут лучник напротив двери.
– А этого вашего куда? – спросил Петрос, кивнув на лежащего у его ног связанного посыльного.
– Его заберут... – заверила голова и, приоткрыв пошире дверь, ещё раз пригласила: – Заходи!
– Побудь здесь, – сказал Петрос Офиру и громко, так, чтобы было слышно в доме, добавил: – Скажи нашим людям, если я через полчаса не выйду – всё, пусть даже не думают, пусть сразу поджигают этот клоповник!
В тесном зеве прихожей было не протолкнуться: человек семь или восемь топтались тут, воинственно потряхивая разнообразным оружием – дубинками, мечами, боевыми топорами. Двое держали факелы. Лица у всех были насупленные, настороженные. Остро разило потом и чесночной отрыжкой. Шагах в десяти, в атриуме, прямо напротив двери, спиной к имплювию стоял лучник. Он держал лук в опущенной руке и был ярко освещён факельным светом. Петрос про себя усмехнулся. Вояки! Одному здесь, конечно, было бы сложновато, но если вдвоём, да с короткими мечами – раз плюнуть. И лучник не поможет – ему свои же будут мешать. Впрочем, неизвестно, что у них там, дальше, приготовлено. К примеру, если ещё один стрелок у них на площадке второго этажа сидит или, скажем, в темноте, в одной из кубикул прячется – тогда всё сразу может измениться, тогда, понимаешь, весь расклад другой...
Его тщательно обыскали, отобрали кинжал и довольно грубо втолкнули в атриум.
– А-а, Петрос Проповедник! Или как там тебя? Тиберий Симон Саксум, кажется? Так?.. – из-за неплотно задвинутой створки, отделяющей атриум от таблинума, в помещение шагнул Йосэф бар-Камит. – Давненько не виделись, давненько. Почти семь лет!.. Всё проповедуешь? Или ты теперь больше по торговой части?..
Петроса поразило, как погано изменился за эти семь лет бывший первосвященник. Он ведь был значительно младше Петроса, но выглядел сейчас дряхлым стариком: он сильно исхудал и ссутулился, кожа на лице его приобрела мёртвый пергаментный оттенок, нос заострился и закостенел, под глазами повисли неопрятные морщинистые мешки, а борода истончилась и больше всего напоминала корень выдернутого из земли и слегка подсохшего на солнце куста просо. И голос его больше ничем не напоминал голос первосвященника, законника и судии, голос уверенного, знающего себе цену ритора. Он ослабел, увял, и в нём теперь то и дело проскакивали старческие дребезжащие нотки.
– Я приглашал тебя на завтра, – продолжал тем временем Йосэф бар-Камит, медленно, по-стариковски шаркая ногами, продвигаясь вокруг имплювия в сторону Петроса, – но раз уж ты решил заглянуть сегодня – что ж, заходи, поговорим. Нам ведь есть о чём с тобой поговорить? Так?
– Где моя жена? – холодно глядя на бывшего первосвященника, спросил Петрос.
– Очень правильный вопрос! – одобрительно кивнул, подходя, Йосэф бар-Камит. – Правильный и своевременный. Всегда, перед тем как переходить к содержательной части беседы, полезно оценить возможности сторон и расставить приоритеты. Так?.. – он остановился в двух шагах от Петроса и, сложив руки на животе, оглядел своего гостя; и Петрос вновь удивился его немощному болезненному виду. – Так вот. Твоя жена у меня. И её безопасность и... скажем так, целостность будет полностью зависеть от твоего поведения. От твоей сговорчивости. Ну, или, скажем, несговорчивости. От того, как мы с тобой сумеем договориться... Я, надеюсь, доступно изъясняюсь?
– Более чем, – кивнул Петрос, он заставил себя отвлечься от разглядывания лица бывшего первосвященника. – Более чем доступно... Но прежде чем мы с тобой хоть о чём-нибудь станем разговаривать и уж, тем более, договариваться, я хочу увидеть свою жену. Я хочу убедиться, что она жива и здорова.
– Ну что ж, – снова кивнул Йосэф бар-Камит, – вполне ожидаемое и вполне обоснованное требование. Даниэль! – обернувшись, негромко позвал он.
На площадке второго этажа возникло движение. Петрос поднял голову. Сначала он различил лишь какие-то смутные силуэты. Но затем факел, до этого мерцавший там, наверху, где-то в глубине одной из комнат, придвинулся и, переданный из рук в руки, повис перед перилами, освещая верх лестницы. На верхней ступеньке стояла Сати. Лицо у неё было перепуганное, руки она, неестественно развернув плечи, держала за спиной – скорее всего, они были связаны. Петрос почувствовал, как у него опять немеет лицо и, упреждая вспышку, топча в себе вспухающее, болезненно распирающее изнутри желание крушить и убивать, торопливо спросил:
– Сати, ты как?! Ты... тебя не трогали?!
Сати молча помотала головой, а потом одними губами, так, что он не столько расслышал, сколько угадал, прошептала:
– Нет.
– Никто её не трогал, – заверил его хозяин дома. – И не тронет. Если ты, разумеется, будешь себя правильно вести.
– Сати! Всё будет хорошо! – громко сказал тогда Петрос. – Слышишь?! Всё будет хорошо! Ничего не бойся! Я скоро заберу тебя отсюда!
– Петрос!.. – слабым голосом откликнулась Сати. – Петрос, мне страшно! Они... они смотрят! Они всё время смотрят! Ты понимаешь?!
– Ничего не бойся! – снова крикнул Петрос и, проглотив шершавый комок, повторил. – Всё будет хорошо! Слышишь?!
– Ну всё! Довольно! – хозяин дома подал знак, и тотчас чья-то сильная рука просунулась у Сати из-за спины, зажала ей рот и быстро и непреклонно увлекла назад, куда-то вглубь дома, в непроглядную темноту.
Петрос, сдерживая, скручивая себя, медленно втянул через ноздри воздух, сжал до хруста и снова разжал кулаки.
– Чего ты хочешь? – деревянным голосом спросил он Йосэфа бар-Камита. – Что тебе надо?.. Это ты из-за молельных домов так воспалился?
– Из-за молельных домов? – недоумённо переспросил бывший первосвященник. – Каких ещё молельных домов?!.. Ах да! – до него дошло, и он громко фыркнул. – Молельные дома!.. Нет, ну что ты! Глупости! Молельные дома здесь совершенно не при чём!
– А что тогда?
Хозяин дома огляделся.
– Не здесь, – сказал он и приглашающе повёл рукой. – Прошу!
Они обогнули имплювий и, пройдя узким длинным коридором, вышли в перистиль. Впереди с факелом в руке следовал слуга. Перистиль в доме бывшего первосвященника был огромен. Дальний конец его тонул в непроглядном мраке. Они пересекли галерею и, спустившись по белым мраморным ступеням, оказались на посыпанной мельчайшей галькой тропинке, причудливо изгибающейся между аккуратно постриженными кустами самшита. Шагов через двадцать тропинка привела их к небольшому бассейну с фонтаном: обнажённая вакханка, к которой сзади игриво прижимался козлоногий фавн, лила из винной амфоры воду на камни. На краю бассейна стояла широкая деревянная скамья без спинки.
– Ступай, Оли́пор! – кивнул бывший первосвященник слуге.
Тот воткнул факел в специальную бронзовую подставку и, низко поклонившись, беззвучно растаял в темноте.
Йосэф бар-Камит тяжело опустился на скамью и жестом пригласил гостя последовать его примеру.
– Постою! – медленно, сквозь зубы, процедил Петрос.
Хозяин дома пожал плечами, мол, как хочешь, дело твоё.
Помолчали.
Обнажённая дева медленно лила воду из амфоры. Ручеёк, тихо журча по камням, проворно сбегал в бассейн. Было сыро и холодно. Пахло тиной, факельным маслом и, как ни странно, какими-то сладковато-приторными ночными цветами.
– Я не понял, это ты так шутишь? – наконец нарушил молчание Йосэф бар-Камит. – Или ты в самом деле думаешь, что это я из-за каких-то там молельных домов, из-за того, кого туда пускать или, наоборот, не пускать, затеял всю эту суету со слежкой, с драками и похищениями?..
Петрос не ответил. Бывший первосвященник скользнул по нему взглядом, пожевал губу и продолжил:
– Скажи мне, Петрос, неужели ты мог всерьёз подумать, что с такой прорвой золота ты можешь просто-напросто исчезнуть? Раствориться? Нырнуть на дно, а вынырнув, жить обычной жизнью?
– Какого ещё золота? – довольно глупо переспросил Петрос.
Ему тут же стало понятно, о каком золоте говорит Йосэф бар-Камит. Он только пока не понимал, откуда об этом золоте узнал этот немощный, но всё ещё очень опасный старик, бывший первосвященник.
– Ну ты только девицу нецелованную из себя не строй! – скривил рот хозяин дома. – Какого золота... Того самого! Золота царя Агриппы!.. Или ты думал, что Тасаэля и его людей убил – и всё, концы в воду?!.. Господи! – воздел он руки. – Сколько я трудов положил, сколько стараний! Людей скольких загубил, в конце концов! И всё зря! Когда узнал, что так и не пришёл «Соларис» в Остию, думал – всё, сгинуло золото, сгинуло вместе с кораблём! Лежит где-нибудь на дне морском, и твари подводные по нему ползают!.. – он сокрушённо покачал головой. – А в прошлом году в Кесарии встречаю капитана Мильтиадиса! Живого и невредимого! Я глазам своим не поверил! Что ж ты так, а? Тасаэля кончил, а капитана упустил? Надо было и его к праотцам отправить! Чтоб свидетелей и вовсе не осталось! Это ты недодумал! Маху дал!.. Капитан мне и рассказал, что он вас с Тасаэлем и с грузом вашим ценным в Градо высадил. Ну, дальше надо было только два и два сложить. Из Градо вы вышли, а в Роме, в доме Агриппы Марка, не появились. Значит, что?.. Значит, золотишко царское вы, пользуясь неразберихой, что случилась после смерти царя Агриппы, присвоили себе. Присвоили и поделили. Так сказать, по-братски, по-родственному... Это я так думал. До последнего времени так думал. До тех пор, пока не заявился ко мне домой твой слуга. Или кто он там тебе? Мэлех этот твой!.. Это была твоя вторая ошибка! И главная! Коль хапнул жирный кус – сиди, не высовывайся! Нет, кто бы мог подумать! – Йосэф бар-Камит всплеснул руками. – Я его по всей Италии ищу, с ног сбился, денег на ветер пустил немеряно, а он, мало того, что здесь же, в Роме, в двух шагах от города живёт, так практически ещё и сам ко мне домой заявляется – вот он я, берите!..
Бывший первосвященник продолжал ещё что-то говорить, но Петрос его больше не слушал. Он вдруг ощутил, как ледяная игла понимания кольнула его изнутри, кольнула, прошла через горло и упёрлась в грудь, в самое сердце. И этот, называемый сердцем, зажатый рёбрами холодный комок, как снег, насыпанный в стоящий на сильном огне котелок, продолжая оставаться холодным в центре, по краям начал закипать и мгновенно испаряться, распирая всё тело изнутри, учащая пульс и выдавливая из подмышек горячие злые струйки пота. Всё вставало на свои места. Всё срасталось. Все рассыпанные во времени и пространстве события, пронзённые этим пониманием, упорядочивались, приобретали смысл – так же, как хаотично рассыпанные на песчаном пляже ракушки, нанизываемые на тонкую льняную нить, упорядочиваются, превращаясь в ажурное ожерелье. Всё складывалось. Зацеплялось друг за друга. Обретало безвариантную суть. И странный пожар на «Соларисе» с последующей очень своевременной гибелью его виновника. И аккуратное отверстие, высверленное в днище судна. И захлебнувшийся кровью пиратский налёт у мыса Кармель. И, наконец, внезапная, безвременная смерть ещё совсем не старого и вполне себе здорового царя иудейского Агриппы... И, кстати, неописуемый разгром, учинённый в его доме, тоже очень хорошо нанизывался на эту нить (Обыск это был! Ясно же, как день, самый обыкновенный обыск! Золото искали!)... И Сати...
– Сколько ты хочешь? – резко спросил он.
Йосэф бар-Камит запнулся на полуслове и чуть ли не испуганно взглянул на своего собеседника.
– Ты... У тебя... ВСЁ золото? – осторожно, как будто боясь спугнуть удачу, спросил он.
– Сколько... ты... хочешь?! – раздельно повторил Петрос.
Бывший первосвященник быстро облизнул губы.
– Сто талантов.
– Исключено! – отрезал Петрос. – Пятьдесят.
– Не в твоём положении торговаться, – мягко, но непреклонно сказал Йосэф бар-Камит. – Ты ведь преступник. Стоит мне сообщить обо всём царю Агриппе Марку или же кесарю Клавдию, и тебе не миновать креста. К тому же – ты не забыл? – у меня твоя жена.
– Ты не станешь ничего сообщать кесарю Клавдию. И уж тем более царю Агриппе Марку, – ядовито усмехнувшись, ответил Петрос. – Поскольку, во-первых, ты тогда уже совершенно точно не получишь никакого золота. А во-вторых... А во вторых, клянусь небом, ты оглянуться не успеешь, как тоже окажешься на кресте. Рядом со мной... Только, учти, с тебя перед крестом царь Агриппа Марк ещё и кожу сдерёт заживо. За смерть своего отца.
Бывший первосвященник заметно побледнел.
– С-с-с... с чего ты взял, что я?!.. Ты... ты... – он вдруг стал заикаться. И тут же взвизгнул: – Ты ничего не сможешь доказать!!
– Я и не стану ничего доказывать, – насмешливо отозвался Петрос. – Ты сам расскажешь всё. Когда с тебя начнут сдирать кожу. Ты знаешь, как это больно, когда с живого человека ме-едленно сдирают кожу?
– Прекрати!.. – Йосэф бар-Камит качнулся вперёд, и Петросу показалось, что его сейчас стошнит. – Прекрати!
– Так что ты никогда ничего никому не сообщишь, – сухо сказал Петрос. – Ты боишься. Ты так боишься, что даже от рабов своих всё скрываешь. Ты опасаешься, что донесут. И, между прочим, правильно делаешь. Донесут! И очень даже запросто!.. Ты никогда и ничего никому не скажешь... Но – да! – у тебя моя жена. И поэтому – и только поэтому! – я готов отдать тебе пятьдесят талантов.