Хранить вечно
– Не забудет! Авиэль говорит, на всё, что касается денег, у Нерона память цепкая, что твой капкан. Так что даже не надейся!
– Да, – сказал Петрос, – надеяться на это не стоит... Сколько сейчас народу в общине?
– Человек двести. Это те, которые ко мне приходят. А ещё на Яникуле, у Линоса, человек пятьдесят-семьдесят.
– Одного корабля хватит, – подытожил Петрос. – «Гесио́ну» снаряжу. Как прошлый раз, переправлю всех в Коринфос.
– А сам-то как? – участливо спросил Шауль. – За тобой ведь в первую очередь придут.
– Так и я – в Коринфос! – рубанув ладонью воздух, сказал Петрос. – Чего я тут забыл?! Что мне здесь теперь делать?! Правосудия от Нерона ждать?!.. Или на забывчивость его надеяться?!.. Дураков сейчас нет, чтоб от кесаря Нерона справедливого суда ожидать!
– И то верно!.. – согласился Шауль. – Ты прости меня, Петрос! Я часто на язык не сдержан бываю. Глупостей много говорю. Это всё по горячности моей. Ты на меня не серчай. Я-то знаю, кому и чем христианская община обязана. Кто нам всегда деньгами помогает. Да и не только деньгами! Ты ж уже два раза христиан из Ромы своими кораблями вывозил! Может, кто этого не помнит, а я помню! И всегда помнить буду!..
Петрос покосился на него. То ли оттого, что сюда, в галерею, через колыхающиеся невесомые занавеси, всё-таки залетал лёгкий летний ветерок, то ли оттого, что потная одежда на Шауле слегка подсохла, а может, просто от того, что нос Петроса в конце концов принюхался, но дышать ему рядом с гостем стало значительно легче, и его соседство уже не вызывало такого тошнотного отвращения.
– Ладно, – сказал Петрос, – я тоже часто много лишнего болтаю. Наговорю, понимаешь, с три короба, наору на человека, а потом жалею... Ты это... Спасибо тебе! Что пришёл, что предупредил... Спасибо!
– Да, чего уж там... – смущённо кивнул Шауль. – Я ведь всё понимаю... Знаешь, не надо нам больше ссориться. Одно ведь дело делаем. Йешу-учитель, Помазанник Божий, завещал нам жить в мире и любить друг друга, как братьям! Разве не так?!..
– М-да... Йешу... – Петрос задумчиво покачал головой. – Йешу, он – да... Ты вот что. Ты времени зря не теряй. Нерон он ведь может в запой уйти, а может и не уйти. На это рассчитывать нечего. Так что оповести всех. Пусть собираются. И завтра же к вечеру пусть все уже будут в Остии, на «Гесионе». С вечерним бризом и уйдём...
– Денег дашь?
– ...Что?
– Денег, говорю, дай. А то ведь расходы большие предстоят. Людей собрать, снарядить. Опять же, продуктов в дорогу закупить надо.
Петрос посмотрел в выпуклые, подёрнутые слёзной плёнкой глаза собеседника и вздохнул.
– Сколько?
– Три тысячи сестерциев, думаю, хватит.
– Хорошо... Подожди меня в атриуме.
Он прошёл в таблинум, достал из окованного железом сундука ларец с деньгами и, отсчитав тридцать ауреев в кожаный кошель, вынес его Шаулю.
– Держи.
– Благодарю! – Шауль с поклоном принял деньги. – Благодарю тебя, любезный Петрос! Да благословит тебя, Господь! Да продлит он твои светлые дни! Да прибудет тебе сторицей от щедрот твоих!..
– Ну, всё, всё! – поморщившись, прервал этот елейный монолог Петрос. – Всё! Иди!.. Пан! Проводи гостя!.. Шауль! Смотрите, не затягивайте со сборами! Завтра на закате «Гесиона» должна выйти из Остии!..
Когда за Шаулем Малым закрылась дверь, Петрос вернулся в таблинум и вызвал к себе секретаря.
– Слушай сюда, Тесе́й! Слушай внимательно и запоминай! Первое... Отправь сейчас же кого-нибудь к Линосу на Яникул. Помнишь ведь, где он живёт?.. Ну вот. Объясни, как найти. Пусть Линос сейчас же придёт сюда. Сейчас же! Без промедления!.. Второе... Сам отправляйся в Остию. Верхом. Возьми Арга. Нога у него зажила?.. Ну вот и хорошо! В Остии найдёшь Офира. Он сейчас где-то там должен быть. В гостиницу у маяка зайди. Если там нет, то тогда в термополии «Волтурн» жди его. Он всегда туда обедать приходит. Скажешь Офиру, чтоб срочно готовил «Гесиону». Никакого груза! Всё лишнее – долой! Человек триста повезём. Может, чуть больше. Чтоб завтра к вечеру всё было готово!.. Начнёт спрашивать, скажи, что дело серьёзное. Ждать нельзя. Скажи: всё, как после Большого Пожара. А может, ещё и хуже. Короче, скажешь, приеду – всё расскажу... Теперь... Рабам скажи, чтоб собирались. Уезжаем... Все!.. Да, все и насовсем!.. Лишнего ничего не брать! Только самое необходимое! Чтоб на две телеги все вместились!.. Выезжаем завтра перед рассветом... Всё понял?.. Ну всё, ступай!..
Тесей ушёл.
Петрос некоторое время стоял посреди кабинета, размышляя, потом отодвинул дверь и выглянул в атриум.
– Мэлех!
– Да, господин!
– Что с завтраком?
– Остыло всё. Сказать, чтоб снова подогрели?
Петрос пошкрябал в бороде.
– Н-нет. Не надо... Принеси мне сандалии – к Марку схожу... Там, кстати, и позавтракаю.
– Да какой там завтрак?! – возмутился старик. – Дело к полудню! Марк с госпожой рано встают – у них от завтрака-то, поди, одни крошки остались!
– Ничего, – сказал Петрос. – Что-нибудь найдут! Мясо какое-нибудь холодное. Сыр с вином... Да мне и есть-то что-то не очень хочется, – он втянул ноздрями воздух и вновь уловил приторно-сладкий запах майорановой воды. – Пропал у меня аппетит, понимаешь!..
От дома Петроса до дома Марка по прямой было, от силы, шагов сто. Но узкая лесная дорога, огибая язык старинного оползня, сплошь заросшего непроходимыми колючими зарослями ежевики, делала петлю длиной не менее трёх стадиев.
Петрос медленно шёл в тени могучих раскидистых пиний, с удовольствием вдыхая густой, настоявшийся запах прожаренных солнцем хвойных иголок. Небо над пиниями было высокое, промытое, чистое. Ночная гроза давно растеклась, утянулась за восточные холмы, растворилась в ослепительной небесной голубизне. Полуденное солнце, вися над самой головой, старательно раскаляло мир. То и дело выкатывались из леса на дорогу мягкие обволакивающие волны зноя, как будто там, в лесу, за деревьями, тяжело и жарко дышал какой-то неизвестный, утомлённый духотой, огромный и неповоротливый зверь. Оглушительно трещали цикады. Изредка где-то над верхушками деревьев пронзительно вскрикивал ястреб.
В самой дальней точке дорожной петли от дороги в лес уходила неприметная узкая тропа. Петрос свернул на неё.
Тропинка, немного поплутав между золотисто-коричневыми, в обхват, стройными стволами пиний и утонувшими в высокой сухой траве тёмными покосившимися могильными плитами, вывела на небольшую полянку, где под яркими вертикальными лучами солнца ослепительно-снежно белели четыре свежих мраморных надгробия: одно – повыше и три – пониже.
Петрос подошёл к высокому и привычно опустился на колени.
– Здравствуй, Сати...
Позапрошлой осенью он на двух кораблях уплыл вместе с Офиром в Гиппо-Регий с грузом мечей, кольчуг, шлемов, бандажных заготовок для колёс, а также разнообразного строительного инструмента: лопат, кирок, мотыг, топоров, пил, – в Африке всё металлическое стоило чрезвычайно дорого и расходилось нарасхват. Он уплыл в добром настроении, в расчёте на большую прибыль, на жирный купеческий куш. Он уплыл, а в Рому пришёл чёрный мор.
Болезнь напала на город, как шайка коварных пиратов нападает на ничего не подозревающую, мирно спящую рыбацкую деревушку. Она врывалась в дома и разила наповал растерявшихся, насмерть перепуганных жителей. Она была неразборчива. Ей было всё равно, кого убивать – мужчину или женщину, беспомощного младенца или согбенного старика, благородного патрисия или са́мого бесправного раба. Рома была захвачена, повержена и растоптана. Умирали семьями. Умирали домами. Вымирали целые инсулы и кварталы. Специально созданные команды рабов едва успевали вывозить и сжигать трупы. Боги были глухи к мольбам ещё живых и стонам умирающих. Они отвернулись от Города. Перепуганные жители в панике бежали прочь, бросая дома́, вещи, заболевших, но всё ещё живых родственников. Кесарь Нерон, оставив Рому на попечение магистратов, спешно выехал в Кампанию. К зиме город опустел. По самым скромным подсчётам, лишь за три осенних месяца в Роме и его окрестностях от страшной болезни умерло больше тридцати тысяч граждан. Неграждан, женщин, детей и рабов никто, разумеется, не считал вовсе.
В числе этих неучтённых многих и многих тысяч оказалась жена Петроса и все три их дочки: Леа́, Ни́ка и очаровательный пятилетний ангелочек Симо́ния – последний ребёнок, поздняя любовь, поскрёбыш.
Чёрный мор выкосил и всех рабов их дома, включая и белокурого великана Тургара. Когда в апреле следующего года Петрос вернулся из плавания, он застал в опустевшем доме только страшно постаревшего, седого, как лунь, Мэлеха.
Странно, но семья Марка счастливо избежала скорбной общей участи. Как будто чёрный мор, сглодав всех обитателей дома его отца, не смог переползти через поросшую колючим кустарником осыпь. Или поленился пройти лишних полмиля по утоптанной лесной дороге. А может, он просто насытился, наелся, собрав свою страшную дань с несчастного соседнего дома?..
Петрос с трудом поднялся на ноги и обошёл остальные надгробия, трогая рукой тёплый, нагретый солнцем, как будто живой белый камень и вчитываясь в прорезанные в мраморе скупые надписи:
LEAE. SIMONI SAXI F.
NIKAE. SIMONI SAXI F.
SIMONIAE. SIMONI SAXI F.
Потом он опять вернулся к первой плите.
HIC REQ IN PACE
SATI. SIMONI SAXI UXORI
«Здесь покоится с миром...»... Покоится с миром... Покоится... Ей там покойно. Спокойно. Хорошо... А я?.. А мне?..
Петрос прислушался к себе. Наверное, его сейчас должны были захлёстывать, переполнять, разрывать на части чувства: горечь, скорбь, боль, отчаянье. Безысходность. Но он ничего такого не ощущал. Внутри было... каменно. Каменно и глухо. Как будто всё его тело было плотно залито, заполнено затвердевшим «бутовым камнем», который с недавних пор стали повсеместно применять в строительстве домов и акведуков. Или, как безглазые статуи на Форуме, целиком вытесано из вот такого же белого надгробного мрамора. Слепого бездушного камня. И, пожалуй, если соскрести с груди кожу, на этом мраморе можно было бы резцом тоже выбить какую-нибудь подобающую надпись. Петрос попытался придумать некую простенькую эпитафию, пару каких-нибудь глупых затасканных строчек, что-то вроде: «ветеран, благочестие и храбрость которого...». Или: «муж могучий и мудрый, чья слава и облик доблести...». Но голова его тоже оказалась забита скользкими кусками мрамора, они тяжело ворочались под черепом, иногда глухо постукивая друг об друга, и стук этот болезненно отдавался в висках.
В траве прошуршала мышь. Пронзительно вскрикнул над головой невидимый в ослепительном зените ястреб.
– Прощай, Сати... – сказал Петрос. – Наверно, больше не свидимся... Прости меня... Если сможешь, конечно... Прощай!
Говорить было больше нечего. И не о чем. И делать здесь тоже было нечего. И разошедшееся не на шутку солнце припекало плечи и немилосердно жгло непокрытый затылок.
Петрос в последний раз погладил гладкий тёплый камень и, больше не оборачиваясь, быстро зашагал прочь...
– Нет! – сказал Марк. – В Рому я больше не вернусь! Да и вообще в Италию. Душно здесь! Понимаешь?!
Петрос понимал. Жить и дышать в Нероновой Роме действительно с каждым годом становилось всё труднее.
– И куда ты тогда? – спросил он. – В Коринфосе останешься?
– Нет, – покачал головой Марк. – Коринфос – это провинция, болото. Я уж тогда в Александрию вернусь... Там – настоящая жизнь! Там – настоящие люди! Знаешь, сколько у меня там друзей?!.. Там я смогу заниматься делом, которое мне нравится! Настоящим делом!
– Друзей у тебя и здесь много, – сказал Петрос. – А настоящим делом можно заниматься где угодно. Было бы желание.
– Отец! – Марк даже всплеснул руками. – Ну что ты меня уговариваешь, как маленького! Мне уже, слава Богу, не десять лет! И даже не пятнадцать! У меня, если помнишь, уже своих детей четверо!
– Я-то как раз помню об этом, – спокойно возразил Петрос. – Это ты́ об этом всё время забываешь. О том, что у тебя семья. О том, что у тебя жена и дети. И о том, что у тебя здесь дом! Здесь! А не в Яфе и не в Александрии. Куда ты там денешься со своими четырьмя детьми?!.. И, я смотрю, у вас скоро пятый будет? Хадаса-то опять брюхатая?
– Что, заметил?.. – Марк встал и прошёлся по комнате. – Да, на Хануку понесла... Всё солёное в доме съела. Похоже, опять девку родит... – он остановился перед Петросом. – Не бойся, отец, в Александрии мы не пропадём. Там община крепкая. На первых порах поможет. А потом, через годик-другой, когда здесь всё уляжется, можно будет сюда вернуться и дома́ продать. И землю.
– Это – вряд ли, – покачал головой Петрос. – Дома – вряд ли. Полагаю, люди Нерона здесь камня на камне не оставят. Ни от моего дома, ни от твоего. Всё по кирпичикам рассыплют, до самого, понимаешь, основания.
– Зачем? – не понял Марк.
– Ну как же! Они же здесь Агри́ппины драгоценности найти рассчитывают! Подарки для кесаря Клавдия!
– Дурачьё! Да что они тут найдут?! Какие такие царские подарки мы здесь прятать можем?! И, главное, где?!
– А это уже не важно, – покачал головой Петрос. – Донос поступил, а значит, у Нерона есть повод поживиться. И он такого случая не упустит. Он сейчас вообще никаких случаев не упускает! Ему деньги сейчас, как воздух, нужны! Ты же видишь, Новый Дворец недостроенный стоит. Позолоты на крышу не хватает. А статуя! Которую грек этот, Зено́дорос, перед дворцом отливает. Ты её видел?! Там пока только ноги по колено готовы, но там же, понимаешь, один палец на ноге – с твою Шу́ли ростом! Представляешь, сколько на это бронзы ушло?! А сколько ещё уйдёт! А деньги на это всё где брать?!.. Налогами всех задавил! Завещания в свою пользу переписывает!.. А ты говоришь! Да он отсюда вывезет всё! И дома разберёт по кирпичику!.. Он бы их с удовольствием вообще конфисковал в свою пользу, а потом продал. Да кто ж их, понимаешь, купит в этой глуши, на отшибе? Да ещё возле кладбища!.. Хотя кто его знает! Может, ещё и продаст! Назначит кого-нибудь провинившегося из магистратов и заставит купить. За бешеные деньги!