И тут взорвался мир...
– И что? – Виктор аккуратно пристроил пальто жены на вешалку.
– Что-что?! Пришлось принять! – Татьяна сорвала с рук перчатки и швырнула их на трюмо. – А куда мы денемся?!..
– И что, дорогая шуба? – полюбопытствовал Виктор.
– «Avanti», норка – девятьсот восемьдесят тысяч! – (Виктор присвистнул). Жена плюхнулась на банкетку и принялась стаскивать с ног сапоги: – Мы за всю ночь кассу так и не покрыли! Отрицательная прибыль! Представляешь?!..
– То есть, если деньги мерить кучками, то у вас – ямка, – попытался каламбуром разрядить обстановку Виктор.
– Нет, вы поглядите на него! – всплеснув руками, тут же по-новой завелась жена. – Он ещё и хохмит! Шутник тут, понимаешь, выискался!.. А то, что нам завтра за детсад пять тысяч платить, а денег в доме – шаром покати, на это ему наплевать!..
– Ну почему наплевать...
– А где ты собираешься деньги брать, горе-писатель?!.. – супруга кинула сапоги в угол и, вскочив, стремительно двинулась в спальню, Виктор, проклиная свой неугомонный язык, поплёлся следом.
– Где деньги возьмёшь, спрашиваю?! – жена распахнула дверцы шкафа и принялась столь яростно срывать с себя одежду, как будто ей прямо сейчас предстояло лечь на вражескую амбразуру. Грудью. Обнажённой. – У всех мужья как мужья... – приглушённо пробормотала она, стягивая через голову джемпер. – А тут... Что ж ты, зараза... где ты там зацепился?!.. Ты с «Окнапласта» деньги струсил?.. – супруга наконец справилась с непослушной одёжкой.
– Пока нет... – замялся Виктор. – Я им звонил вчера, они сказали – на следующей неделе...
– Они тебя следующими неделями уже второй месяц кормят! – оборвала его жена. – И ещё два года кормить будут! Ты что не знаешь – им пока судом не пригрозишь, они ни копейки не отдадут!.. Давай, езжай сегодня же к ним, прямо к главному – слышишь?! – прямо к главному! Сегодня! И кулаком по столу!..
– Танюш... – Виктор постарался говорить поубедительней. – Ты ж знаешь – я сегодня в Тверь еду...
– А вот в Тверь свою распрекрасную ты как раз бы мог и не ездить! – Татьяна раздражённо запихивала снятые шмотки в шкаф. – Там же тебе ни копейки не дадут. А ещё и на дорогу потратишься! Ведь не дадут же? Нет?! Чего молчишь?!..
– Танюш... – Виктор вздохнул. – Ну, там же встреча с читателями... Афиши уже висят... Я ведь худо-бедно, но пока ещё – член союза писателей, поэт...
– И худо, и бедно! – супруга из-за дверной створки смерила его колючим взглядом. – И худо! И бедно!.. Я пока что-то не вижу шестизначных гонораров, поэт!.. Впрочем, как и пятизначных тоже... Вижу только вечное нытьё и неспособность заработать на жизнь... Значит так... – она захлопнула шкаф и встала перед Виктором, натягивая домашний халат с решительностью хирурга наконец отважившегося на рискованную, смертельно опасную операцию. – Сегодня же едешь в «Окнапласт». Слышишь? Сегодня же! И без денег чтоб не возвращался!.. Заказывали рекламу в стихах? Заказывали! Получили? Получили! Пожалуйте – денежки на стол!.. Всё!! – видя слабую попытку мужа возразить, повысила она голос. – Всё! Чтоб пять тысяч нынче же лежали вот здесь, – она похлопала ладонью. – На тумбочке! Как хочешь!.. А потом уже можешь ехать в свою любимую Тверь... Как раз управишься, – жена изобразила на своём лице некое подобие любезной улыбки, – до обеда – «Окнапласт», после обеда – Тверь. Утром – деньги, вечером, сам понимаешь, – стулья!.. И не спорь! – вновь повысила она голос, видя слабую попытку мужа возразить. – Не спорь! Не люблю! – и, словно ставя точку в разговоре, резко, со «вжиком» – так, что Виктору даже почудился запах палёного шёлка, – затянула поясок халата...
Виктор вышел из дома в начале одиннадцатого. На улице было серо и промозгло. Резвая колючая позёмка, извиваясь, стлалась по чёрному бутылочному льду мостовых, путалась в голых, мелко дрожащих кустах, зло, по-собачьи, бросалась за проносящимися по проспекту машинами.
Контора «Окнапласта» находилась у чёрта на куличках, на другом конце Москвы – за МКАДом, в Митино. Ехать было неудобно – через всю Москву, с двумя пересадками на «Таганской» и «Киевской», и там ещё – по синей линии – до самого конца. Обратно, из Митино к «Трём вокзалам» тоже не получалось напрямую – надо было либо перескакивать на красную ветку на «Арбатской», либо переходить на вечно переполненную кольцевую на той же «Киевской». О том, чтобы успеть, как он ранее планировал, на электричку до Твери в 13.24 не могло уже быть и речи. Оставалась единственно возможная – в 15.02. Она прибывала в Тверь в 17.19, и он тогда впритык успевал на своё мероприятие.
«Впритык, всё впритык...» – раздражённо думал Виктор, торопливо вышагивая по Волгоградскому в сторону метро «Кузьминки». Заехать домой пообедать после «Окнапласта» он уже тоже никак не успевал, поэтому и портфель с книжками ему пришлось сразу тащить с собой. Портфель оттягивал руку. Перчатки Виктор в запарке оставил дома, и теперь у него отчаянно мёрзли пальцы. Минус был небольшой – градуса три-четыре, но влажность и ветер совместными усилиями делали своё дело.
Возле метро, как обычно, было грязно и многолюдно – вокруг киосков роились бомжеватого вида люмпены и разная гопота; рядом со своими, водружёнными на санки, железными бачками топтались голосистые продавщицы пирожков и хот-догов, похожие в своих тулупах и надетых поверху, белых передниках на толстых, неуклюжих пингвинов; возле самых станционных дверей шмыгали сизыми носами худосочные раздатчики всевозможных рекламных листовок и осипшие зазывалы разнообразных сотовых операторов.
Виктор отбился от назойливых промоутеров и облегчённо нырнул в узкие двери дышащей влажным теплом подземки.
Внизу, на станции, было светло, тепло и чисто, и – что особенно порадовало Виктора – относительно малолюдно. «Это я удачно зашёл, – подумал он, подходя к краю полупустой платформы и заглядывая в мерцающую рельсовыми отблесками глубокую темноту тоннеля. – Подгадал...». Утренний поток пассажиров уже схлынул, а обеденный пока ещё не начинался.
Темнота дохнула тёплым резиновым ветерком. В бархатном мраке, за вдруг обозначившимся перегибом дороги, начало медленно разгораться тусклое жёлтое зарево. Потом над рельсами ярко вспыхнула сдвоенная электрическая звезда. Виктор неспеша отошёл от края. Через минуту из квадратной норы тоннеля с визгом выскочила электричка и застучала, басовито застонала, притормаживая, останавливаясь и расставляя вдоль платформы своё длинное, ярко-синее, суставчатое тело.
В вагоне Виктор сразу прошёл в самый конец и сел на последнее сидение, поставив портфель на колени и плечом привалившись к торцевой стене. На оставшиеся рядом с ним два свободных места пока никто не претендовал. «До ″Баррикадной″ поеду, – решил он, – хоть посижу лишних четыре остановки. А то на кольцевой на этой не то, чтобы сесть – встать как следует не дадут; вечно не знаешь – то ли пробираться вглубь, чтоб не вынесли где не надо из вагона, то ли торчать возле самых дверей, чтобы, не дай бог, не проехать...»...
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция ″Текстильщики″», – гордо, как будто он сам строил эту станцию, объявил механический баритон. Вагон дёрнулся. В окне проплыл барельеф с пускающими пузыри серебристыми рыбками, замелькал, ускоряясь, бледно-кремовый сайдинг станционных стен. Поезд гулко ухнул в тоннель. Виктор прикрыл глаза...
Всё-таки они поругались. Как он ни уворачивался, как ни старался не обострять, Татьяна повод всё же нашла.
Он как раз стоял в коридоре, уже в пальто и в ботинках, и запихивал в портфель последние экземпляры своего сборника, когда из спальни вышла жена. Выражение её лица ничего хорошего не предвещало.
– Это что?.. – спокойно и даже несколько равнодушно спросила она. – Что это такое, я спрашиваю? – и протянула ему какую-то бумажку.
Виктор посмотрел.
– Счёт за телефон... – пожал он плечами. – Вчера принесли. А что?..
– Я вижу, что это – счёт за телефон... – постепенно разгоняя интонацию, подтвердила супруга. – Я спрашиваю, почему здесь такая сумасшедшая сумма? – она потрясла бумажкой в воздухе и трагическим шёпотом завершила: – Полторы тысячи рублей!..
– Тысяча четыреста двадцать... – по инерции поправил Виктор, и ничего больше добавить уже не успел – Татьяна взорвалась:
– Он мне ещё уточняет! Уточнитель! Не дура – вижу! – как всегда в минуты сильного гнева с логикой у неё перестало ладиться. – Я спрашиваю – как ты умудрился наговорить столько?! Что это за номер?! – она потыкала в листок наманикюренным ногтем. – Восемьсот сорок рублей за один разговор! Это с кем ты так горячо общался, – она пригляделась, – ...восемнадцатого?!.. – Татьяна успела принять душ и с раскрасневшимся лицом и намотанным на голову полотенцем напоминала сейчас Виктору злого индийского божка.