И тут взорвался мир...
– И ещё десять рублей за автограф! – громогласно сострила Дарья и сама первая, обнажая крупные, лошадиные зубы, расхохоталась над своей шуткой. – Да, Виктор Алексеевич? С автографом-то будет подороже?..
– Э-э... Автограф бесплатно... – натянуто улыбнулся Виктор. – В качестве бонуса...
– Я... Можно мне?.. – полная женщина поднялась с места и робко шагнула к Виктору. – Мне два экземпляра, пожалуйста... Если можно... Я ещё для своей знакомой возьму...
Сборник расходился хорошо.
Виктор сидел за столиком и, отодвинув на край пустую гжелевскую чашку, подписывал продаваемые экземпляры. Ему было жарко и очень хотелось пить. А ещё хотелось чашечку крепкого ароматного кофе. И лучше – с коньяком.
«Так... Это уже двенадцатый... Или тринадцатый?.. – Виктор, вручил очередной экземпляр взъерошенному худосочному очкарику и вновь взялся за ручку. – Ладно, потом подсчитаю... И ещё двое ждут... Так, что это у нас получается? Больше двух тысяч уже наскрёб?.. Да, пожалуй. Даже с учётом дороги... И на карточке у меня ещё около трёх осталось. Вот и будет пять тысяч... Примите, Татьяна Леонидовна, и больше, пожалуйста, не возбухайте! Как видите, литература тоже может кормить... А то повадилась, понимаешь, духи французские в стену метать... За полторы тыщи денег, между прочим...».
– Ну, что, Витя, а мне книжку подпишешь? – произнёс над ним немножко хрипловатый женский голос.
Виктор поднял голову и обомлел. На него, улыбаясь, смотрела Наталья...
Их бурный роман начался в десятом классе и в десятом же классе и закончился. Безумная, всепоглощающая, какая-то даже первобытная страсть налетела на них в памятно жарком сентябре восемьдесят седьмого, когда под Тверью горели Редкинские болота, и плотный юго-восточный ветер гнал на город сизый, горьковатый, першащий в горле дым. Налетела в дыму, заморочила, закружила в скором золотом листопаде, в водовороте пылких признаний, первых полуобморочных поцелуев и розовых юношеских соплей, пронесла над головокружительной сладкой бездной раннего греха – таящегося, обмирающего от случайных шорохов, прячущегося по чердакам и подъездам, неумелого, вечноголодного, запретного, а потому вдвойне желанного, остудила первыми хрусткими заморозками, ошпарила отрезвляющим ледяным дождём глупых ссор и бестолковых размолвок, потрепала напоследок по ветреным, продроглым пустырям одиноких хождений и безнадёжных телефонных ожиданий – когда время загустевает, как патока, тормозит, останавливается, невзирая на исправно тикающие часы или на мерно падающий в гардинном проёме первый октябрьский снег, и уже вполне ожидаемо, но всё равно неожиданно ударила наконец о глухой бетонный забор расставания, неизбежного и неумолимого, словно приближающаяся зима, того расставания, что принимается уже, как должное, но не приносит облегчения, того, что ставит больше вопросов, чем ответов и оставляет на стылой, стекленеющей грозным, уже безвозвратным ноябрьским ледком, заводи двух лебедей-подранков – совсем ещё молодых и глупых, но уже хлебнувших первого взрослого лиха, уже вморозивших в чёрный коварный лёд свои первые белые перья, двух глупых, гордых подранков, каждый из которых ощущает себя обманутым, покинутым, брошенным, каждый из которых твёрдо и бесповоротно всё для себя решил, но тем не менее готов по первому же звуку, движению, полунамёку отбросить ко всем чертям всю свою глупую, никому не нужную гордость и кинуться, броситься назад – в родные, призывно распахнутые объятия, и каждый из которых готов рыдать и божиться, и клясться, и обвинять во всех своих горестных горестях кого угодно, но только не себя...
Отец у Натальи был офицер – бортинженер на транспортнике Ан-12. Той зимой его спешно и неожиданно перевели из Тверского «Мигалово» к чёрту на кулички – на Дальний Восток, в глушь, в приамурские дебри, в забытый богом Завитинск. Наталья уехала туда обречённо, словно в бессрочную ссылку, увозя с собой всю свою обиду и горечь, и всё ещё горячие обломки их, потерпевшей крушение, незрелой любви. С тех пор они больше не виделись. А через год после её отъезда Виктор получил из Завитинска странную телеграмму: «Выхожу замуж прости если сможешь прощай». Ни до неё, ни после неё, ни одной весточки с Дальнего Востока больше ему не приходило. Виктор тоже не писал. До телеграммы – сто раз собирался, но так и собрался, не смог. А уж после... О чём уж тут говорить...
За прошедшие четверть века Наталья изменилась очень сильно. Честно говоря, встреть её Виктор сегодня просто так, на улице, он бы её, пожалуй, не узнал. Да точно бы не узнал! Русые, льющиеся на плечи волнистым водопадом, просвечиваемые солнцем и отливающие золотом, волшебные волосы Наташки-десятиклассницы превратились теперь в короткий иссиня-чёрный ёжик, только спереди переходящий в скромную прямую чёлочку, прикрывающую чуть тронутый продольными морщинками высокий лоб вечной отличницы. Откуда-то появились небольшие, но слегка оттопыренные уши. Мягкая, девичья округлость лица уступила место угловатым, выступающим скулам и острому, хрящевинному носу, от углов которого сбегали ко всё ещё чувственному рту две глубокие скорбные складки. Даже глаза поменяли свой цвет. Некогда зелёные, сочно-малахитовые, они теперь поблёкли, потеряли внутренний свет и приобрели оттенки шоколадно-коричневого.
Вот только фигура Натальи не изменилась ничуть – такая же по-девичьи стройная, с чуть заметной подростковой угловатостью, даже, можно сказать, с жеребячьей голенастостью, так забавлявшей и так трогавшей в своё время влюблённого юношу Витю Маликова.
– Здравствуй... Наталья, – у Виктора почему-то перехватило горло. – Ты как здесь? Какими судьбами?
– Здравствуй, Витенька. Да вот, в библиотеку зашла, смотрю – афиша: поэт Виктор Маликов. Дай, думаю, гляну – не тот ли это Маликов? Оказалось – тот... Здравствуй... – она наклонилась и коснулась прохладными губами его щеки.
И пахло от неё точно так же! Её любимыми «L'air du temps» от Нины Риччи, когда-то давно – сто лет назад! – впервые привезёнными её отцом из командировки, из тогда почти заграничной Латвии, и подаренными ей на шестнадцатилетие, на зависть всем девчонкам из их шебутного десятого «А». Как он любил этот аромат! Как он сходил с ума, зарываясь в душистые Наташкины волосы и вдыхая его полной грудью! Как он потом тосковал по нему!
Сердце Виктора забухало.
– Нет, ты в Твери откуда? Ты давно здесь?
– Ой, Витенька! Да я уже восемь лет здесь живу. Как отец уволился, так мы сюда и вернулись... А ты теперь, я так поняла, в Москве?
– Да... – Виктор поморщился. – В ней, проклятущей... – он торопливо подписал книжку сунувшемуся сбоку, высокому костистому дедку, втиснул полученные деньги в карман и, взвесив на ладони очередной сборник, вопросительно посмотрел на Наталью: – Возьмёшь?
– Конечно возьму! Сколько он?..
– Брось! – Виктор отмахнулся. – Ещё не хватало мне с ТЕБЯ деньги брать! – он приоткрыл обложку, на секунду задумался и, дальнозорко откинувшись назад, стал что-то размашисто писать на форзаце.
– Поэт Виктор Маликов, – нараспев произнесла Наталья и рассмеялась. – Кто бы мог подумать?!
– Тебе понравилось? – Виктор неопределённо повёл плечом, как бы имея в виду всё, что недавно происходило в этом зале.
– Ой, я ведь в поэзии вовсе не разбираюсь, – самокритично призналась Наталья. – Но ты хорошо читал! – успокоила она его. – Нет, правда, здорово! Иногда даже мурашки по коже!..
– То-то! – кивнул Виктор. – Знай наших!.. – он дописал, захлопнул книгу и протянул её Наталье: – На! Только сразу не читай... Потом как-нибудь... – он неизвестно от чего вдруг смутился.
– Ладно, – быстро взглянув на него, согласилась Наталья и, не раскрывая, сунула книжку в висящую на боку сумочку, – не буду... Ты уже всё?..
– Д-да... пожалуй, – Виктор оглядел быстро пустеющий зал. – Подожди секундочку... Я сейчас! Я тебя провожу...
Он сгрёб со стола в портфель оставшиеся непроданными экземпляры, подойдя, перекинулся парой слов с Дарьей, собравшей вокруг себя немногочисленных членов своего ЛИТО, попрощался со строгой библиотекаршей и, вернувшись к столу, улыбнулся Наталье:
– Ну что, пошли?
– Пошли...
Они вышли из зала и стали спускаться по широкой мраморной лестнице.
– Восемь лет... – раздумчиво сказал Виктор. – Значит, на двадцатилетие выпуска ты уже здесь была. Что ж не пришла? Наши тогда почти все собрались.
– На двадцатилетие?.. – Наталья пожала плечами. – Не знаю... Не помню. Может, уезжала куда. А может... – она тряхнула головой. – Нет, не помню... А скорее всего, просто никого не хотела видеть... Да и сейчас, в общем-то, не хочу... – помедлив, добавила она. – Как-то всё это от меня теперь... далеко. Как другая планета...