И тут взорвался мир...
Чай пили с вишнёвым вареньем. Приезжавшая с неделю назад Оксанкина мама притарабанила целых девять литров этого деликатеса, сваренного уже из ягод нового урожая. За поглощением «тёщиной вкусняшки» речь логично зашла о «виновнице торжества».
– Мама звонила, – выкладывая чайной ложечкой на блюдце «улыбку» из вишнёвых косточек, сообщила Оксанка. – В конце месяца опять к нам собирается. Спрашивала – сколько банок помидоров на нас закатывать?
– А ты что сказала?
– А я сказала, что как в прошлом году – шесть.
– Правильно, – одобрил Алексей. – На меньше она не согласится, а больше – нам всё равно негде хранить... – Алексей тоже с удовольствием ел под чай ароматное варенье, но на ложечки и блюдечки не заморачивался, предпочитая сплёвывать ягодные косточки прямо в чашку – косточки исправно тонули, постепенно складываясь на дне в непредсказуемо-затейливую композицию. – Она надолго?
– Сказала – дня на три.
Алексей вздохнул...
Вообще-то, Алексей с тёщей дружил. Татьяна Тарасовна была тёткой хоть и шумной, но весёлой и доброй, заводной, работящей. Отпахав двадцать пять лет диспетчером на железнодорожной сортировочной станции – работе собачьей, требующей как крепких нервов, так и твёрдого мужского характера, – она и после выхода на пенсию командных ухваток не оставила. Супруга своего, мелкотелого и мягкого «Юрика», она «строила» на раз-два, решения всегда принимала самостоятельно, тащила на себе всё домашнее хозяйство, легко управляясь как со швейной машинкой, так и с бетонобойным перфоратором, уверенно и даже лихо водила свой старенький, но ещё крепкий «опелёк». За словом, в том числе и за крепким, в карман не лезла, обожала солёные анекдоты, большие шумные компании, весёлые застолья, где, пропустив рюмочку-другую, любила душевно «поспівати рідни українські пісні» (родом она сама была с Полтавщины). В зяте-лётчике своём Татьяна Тарасовна души не чаяла, профессию его – по её понятиям, сложную и героически-опасную – боготворила, а уж позднего и единственного своего внука, Максима («Максика»), готова была и вовсе денно и нощно целовать в его розовую попу. Причём как в прямом, так и в переносном смысле. На этой почве у Алексея и возникала, пожалуй, единственная причина для идейных разногласий с не в меру горячо любящей своего внука бабушкой. Каждый её приезд оставлял в стенах столь бережно и кропотливо возводимого Алексеем и Оксаной здания строгого родительского воспитания огромные, зияющие тут и там, несообразно-уродливые бреши. Максим в присутствии бабушки становился требовательным, капризным, даже слегка истеричным, начинал выкидывать всяческие фокусы и закатывать шумные «концерты», и всякий раз огромных усилий и терпения требовал процесс «возвращения на землю» родного сына после отъезда любвеобильной «бабы Таты». Каждый год Татьяна Тарасовна поднимала вопрос о том, чтоб любимого внучка привезли к ней – «на витамины», на всё лето, впрочем – на крайний случай, в качестве компромисса – соглашалась и на свой длительный приезд в гости «к детям». Однако Алексей в данном конкретном вопросе проявлял железобетонную непримиримость, давно и выстрадано считая, что лучший родственник – родственник дальний. Потому и моталась «баба Тата» каждое лето на своей скрипучей, потрёпанной «Астре» чуть ли не по два раза в месяц по убитым российским дорогам через пол-Европы: из душного, шумного, насквозь промышленного Липецка – на их тихий и прохладный, родниковый Валдай...
– Что ещё говорила? – Алексей, протянув руку, взял с плиты чайник, добавил себе кипятку и вопросительно посмотрел на жену: – Горяченького подлить?
Оксанка отрицательно замотала головой.
– Ну, что говорила?.. Говорила, что жара замучила. На отца жаловалась – не хочет, говорит, на огороде ничего помогать... Ту-не-я-дец! – удачно сымитировала она зычный голос Татьяны Тарасовны. – Захребетник ледаш-шый! Хлаза б мои на його не хлядели! Да шоб йому повылазыло!..
– Тихо ты! – Алексей, смеясь, тронул жену за локоть. – Макса разбудишь!..
Оксанка испуганно прикрыла рот ладошкой...
Тесть Алексея, Юрий Рудольфович, был, в противоположность своей супруге, мягок и покладист, и превыше всех земных благ ценил тишину и личный покой. Из всей многочисленной и разнообразной мебели, заполняющей очень даже немаленькую квартиру бывшего – областных масштабов! – партаппаратчика, он лично приобрёл лишь одну только вещь – антикварное, ручной работы, настоящее «брюэровское» кресло: неимоверно шикарное, тёмно-коричневое, из тонкой тиснёной кожи «шевро», благородно «масляное», с высокой спинкой, мощными «дутыми» подлокотниками и даже с выдвижной – тоже кожаной! – подставкой для ног; немыслимое по нынешним практичным временам, сибаритски-роскошное кресло, массивное и основательное, как Баальбекская платформа, ласковое, как рука матери, и уютное, как колыбель. В этой своей «колыбели» он и предпочитал проводить всё своё время, решая журнальные кроссворды или почитывая книги – из многочисленных, собранных в высокие застеклённые шкафы, «подписных» собраний сочинений, бывших в советские времена в жутком дефиците и шедших – исключительно для партноменклатуры! – через закрытый обкомовский распределитель.
Сподвигнуть его на какую-либо общественно полезную деятельность могла только жена с её неукротимым характером и термоядерным энтузиазмом. Но даже её кипучей энергии не хватало на то, чтобы удерживать мужа достаточно долгое время на удалённой от любимого кресла траектории. Как потерявший орбитальную скорость спутник, без дополнительного энергетического импульса Юрий Рудольфович по сужающейся спирали неуклонно приближался к своему антикварному седалищу и очень скоро вновь «приземлялся» в «колыбель», повторное извлечение его из которой требовало новых сверхтитанических усилий.
Отдельно ненавидел тесть дачу и все сопутствующие ей садово-огородные манипуляции. Вытащить его на садовый участок не мог даже, казалось бы способный поворачивать вспять русла рек, бывший диспетчер «Липецка-сортировочного». Лишь один раз на памяти Алексея Юрий Рудольфович попытался-таки приобщиться к «чёрному крестьянскому труду», что, впрочем, повлекло за собой весьма неоднозначные последствия.
Дело было четыре года назад, сразу после рождения Максима. Оксанка, измотанная тяжёлой беременностью, закончившейся кесаревым, чуть ползала по квартире. А в авиационном полку, где служил Алексей, в это же самое время затеяли переучивание на новую матчасть, и Алексея, не взирая на обстоятельства, сразу же по выходу из десятисуточного отпуска отправили на месяц в Липецкий центр, на переучивание, с дальнейшей перспективой – по возвращению перегонять в тот же Липецк, на базу хранения, отлетавшие свой срок самолёты. Делать было нечего, посовещавшись, сыграли «алярм», и по встречному маршруту – из Липецка – на подмогу примчалась, на загруженной до отказа сосками, памперсами и прочими детскими причиндалами машине, любимая тёща. Обширное огородное хозяйство своё она, скрипя зубами, оставила на попечение мужа.
Юрий Рудольфович поначалу создавшейся форс-мажорной ситуацией проникся и снизошёл. А поскольку он, помимо всего прочего, был ещё педант и аккуратист, то взялся он за дело с максимально возможным для него тщанием, скрупулёзно следуя оставленным для него Татьяной Тарасовной подробнейшим письменным инструкциям. Во всяком случае, когда Алексей где-то в середине мая впервые попал на тёщин огород, его взгляду открылись безукоризненно прополотые, свежеполитые грядки, тщательно побеленные деревья и аккуратно окученные рядки весёлого картофеля. Сам Юрий Рудольфович – в синем спортивном костюме с гордой надписью «С.С.С.Р.» на спине – стоя на коленках, на постеленной посреди клубничной делянки чистой рогожке, старательно обрезал маникюрными ножничками клубничные усы.
Впрочем, надолго энтузиазма Юрия Рудольфовича не хватило. То ли возложенная на его узкие плечи ноша оказалась слишком уж неподъёмной, то ли тяга к покою пересилила в нём страх перед супругой, сие неизвестно. Но когда Алексей приехал на дачу во второй раз, картина уже не была столь благостной: на запущенных, оплывших грядках радостно зеленел молодой жизнерадостный пырей, то тут, то там из его зарослей выстреливали пышные, как будто посеребрённые, колючие султаны татарника, а на картофельной плантации, на чахлых, объеденных чуть ли не до голых стволиков, картофельных кустах неторопливо созревал уже явно не первый за это лето урожай колорадов. Сам же неудавшийся садовод невозмутимо – с журнальчиком в руках – возлежал в растянутом в теньке, между вишнёвыми деревьями, гамаке, вероятно, заменяющем ему в походных условиях знаменитое антикварное кресло. Алексей так и не узнал, что происходило в семье родителей жены по возвращению домой тёщи, но именно после этих событий в богатом лексиконе Татьяны Тарасовны и появился хлёсткий «захребетник ледащий»...
– Да-а, – покачал головой, припоминая, Алексей. – Рудольфович – ещё тот огородник... Кстати... Вопрос на засыпку... Ты знаешь, что будет, если неодолимая сила встретится с непреодолимым препятствием?
– Что? – с удовольствием спросила Оксанка.
– Будут непредсказуемые последствия! И твои дражайшие родители нам регулярно этот тезис иллюстрируют.
– Между прочим, – Оксанка отправила в рот очередную ягодку, – наш сынуля задал мне сегодня практически тот же самый вопрос. Мама, говорит, а что будет, если слон и кит подерутся? Я говорю: сыночка, да как же они подерутся, если кит в море, а слон на суше? И знаешь, что мне наш юный натуралист выдал?
– Что? – в свою очередь улыбнулся Алексей.
– А если, говорит, их в ванну посадить?
– Пытливый ум у ребёнка, – одобрил Алексей. – И что ж ты ему ответила?
– Что-что... Начала что-то плести про то, что слон и кит, они, мол, умные, что они не подерутся, а, наоборот, подружатся...
– Я всегда говорил, что ты – прирождённый педагог!
– Ой, не знаю, – Оксанка в сомнении покачала головой, – что-то мне страшно за нашу ванну...
– Да ладно, – успокоил её Алексей, – чего ты боишься? До ближайшего слона от нас ехать да ехать. А до ближайшего кита – и того дальше.
– Ты знаешь, как-то это не утешает, – опасливо повела плечами жена. – Сам же только что говорил про непредсказуемые последствия... – она допила свой чай, отставила пустую чашку и, отогнув штору, выглянула в окно. – Ой!.. Дождь!
– Ты смотри! – Алексей глянул на часы на микроволновке. – «Шаман»-то почти не ошибся. Он на час ночи дождь давал... Слу-ушай! Это что?! Третий час уже?!.. Всё! Хватит чаёвничать! Пошли люлю!..
Они поднялись. Алексей помог Оксанке убрать со стола, спрятал в навесной шкафчик, на верхнюю полку – подальше от вездесущего Макса – варенье, а потом, подойдя сзади к моющей возле раковины посуду жене, обнял её и стал целовать в ложбинку на шее, туда, где, в общем-то прямые Оксанкины волосы завивались в непослушные тёмно-каштановые спиральки.
– Лёшка!.. – жена обмякла в его руках. – Я так не могу... Я упаду...
– Падай, – сказал Алексей.
– А кто посуду тогда домоет?
– Да леший с ней, с посудой... Потом...
– Потом... – послушно повторила она, и, закрыв кран, развернулась к нему лицом; их губы встретились...
За окном мерно и неторопливо шумел дождь.
– ...Лёшка... Сумасшедший! Перестань!.. Пойдём в постель...
– Подожди... – его рука никак не могла справиться с непослушным пояском на халате. – Подожди... Иди сюда...