ОТКРЫТОЕ ОКНО
***
Удивленье и смех, стук забытый твоих каблучков,
сердце, сделав кульбит, подпирает ударами горло.
На ладони ладонь.
–Мне везёт!
–Это здесь не при чём.
Просто снова весна зимний лёд с наших улочек стёрла.
Просто снова весна, просто снова так трудно дышать,
просто снова качает над бездною глаз твоих тёплых.
Разомлевший бульвар за собой нас ведёт не спеша,
и стекает легко майский дождь с размалёванных стёкол.
Да, всё то же кафе, да и ходики те же глядят
со стены, разговор размеряя на строки и строфы,
и качается в такт невесомая память-ладья,
уплывая во тьму тонким паром над чашечкой кофе.
Как свежо и легко! Сколько зим пережил этот парк?
Здесь стояла скамья... Да, я помню. (Как трепетны пальцы!)
Слышишь? Тот же оркестр! И на свет, мимо призрачных пар,
мимо тлеющих звёзд, сквозь дурманящий запах акаций.
Подожди, карусель, разве наш не просрочен билет?
Не теряй головы! Ах, куда мы, куда мы, куда мы?!
Жаркий ветер в лицо и горячий неоновый свет,
и восторг и испуг твоих губ под моими губами.
Всё быстрей и быстрей. Разгоняй, карусель, колесо!
В дробном стуке сердец в забытьи мы над миром несёмся,
полусумрак квартир и прозрачную осень лесов
прожигая насквозь невесомыми струнами солнца...
Только что-то не то, вот фальшиво аккорд извлечён,
вот не строит рояль, и оркестр постепенно смолкает,
вот последний скрипач опускает в смятенье смычок
и уходит со сцены, пожав безнадёжно плечами.
Вот и всё. Просто сон. Горизонт стал устало синеть.
Ах, не надо спешить возвращаться к прожитым страницам.
И в потёках ресниц, на хрустящем снегу простыней
остывает любовь так бездумно расстрелянной птицей.
На маскараде.
«Маска, я вас знаю!..»
Из обвинительного заключения
Зарезан заживо закат,
туман струится из лощин,
и скалы смотрят свысока,
накинув чёрные плащи.
И в этот час в утробе сна,
как жар полуденный, горяч,
мотив весеннего листа
пропел невидимый трубач.
И я пошёл на этот зов,
плеская на спины коктейль,
в густой толпе твоё лицо
боялся встретить и хотел,
и в масок пёстрой толкотне
упрямо брёл из зала в зал
и вдруг в распахнутом окне
знакомый профиль твой узнал.
И вот сошлись душа с душой,
к барьеру робко сделав шаг,
и пульсы музыки чужой
дробились грохотом в ушах,
и взгляд об взгляд звенел слегка,
и мысли путали следы,
и прядь, упавшая с виска,
дрожала золотом литым,
и на возникшем вдруг ветру
кольнула льдистая игла,
но, отсекая всё вокруг,
твоя ладонь в мою легла...
Недолго длился этот сон,
недолго шло тепло от рук,
то, что казалось мне лицом,
коварной маской стало вдруг,
и с хрустом треснуло стекло,
и чёрный смерч промчался вскачь,
и под шершавою стеной
упал расстрелянный трубач.
***
Я забетонировал свои больные нервы,
запротоколировал эмоции и чувства,
взвесил и просеял сгусток суток серых,
разгребал и сетовал –
пусто...
С хрустом рассыпались ветхие надежды,
вежливо под пальцами скользили неудачи,
вдруг из сизой пыли выпал человечек,
я к нему с расспросами –
плачет...
Прячет меж ладошек заплаканные щёки.
Тощие коленки, глазёнки, как у галки...
Что же мне с ним делать,
с этим худосочным?
Выгнать, дверь захлопнув?
Жалко...
–Чей ты, лилипутик маленький и тёплый?
Отчего на сердце
вдруг что-то стало таять?
Кто же ты, комочек невесомой плоти?
Кто ты, человечек?!..
–Память...
***
А волосы пахли духами и дымом,
и губы встречали несмелые губы,
и сыпалось время насквозь, а не мимо,
грядущей разлукой царапая грубо.
Знобило. Дрожали под пальцами плечи.
Срывались губами табу и запреты.
Взорвавшийся нежностью снежистый вечер
истаял горчащим дымком сигаретным.
И проводы в ночь по скрипучему снегу,
и взгляд на прощанье вбирающий, робкий.
И утро вползало с молочного неба –
юродивым калечным из подворотни.