ОТКРЫТОЕ ОКНО
Август. Письма.
Проходит лето вереницей писем,
пролёты дней звенящи и узки,
и загодя, сквозь сень июльских листьев,
прохладой осень дышит на виски.
Вновь под лампадой лампы мыслям тесно,
вновь обжигают крылья мотыльки.
Опять не сплю. Колышет занавеску
упругость ночи, веющей с реки.
Кому пишу молитв четверостишья?
Кому нужны звенящие слова
и бисерно исписанные листья,
что тихо опадают со стола?
Чернила сохнут, к острию сбегая,
из толщи ночи вспучилась заря...
Письмо ушло, меж пальцев оставляя
задумчивый постскриптум сентября.
Сентябрь. Дуновения.
Жизнь продолжалась и длилась, и снова –
шелестом зыбким прозрачного леса –
лето окончилось тихо, как слово
спетой, но так и не узнанной, песни.
Сколько прошло этих лет краткосрочных!
Жалки, желты календарные листья,
прокомпостированы многоточьем
«поздно...». Осталось лежать и пылиться.
Вкрадчиво, тихо, почти незаметно
входит сентябрь. Неумело и важно,
словно дары уходящего лета,
красные ранцы несут первоклашки.
Как и они, тороплюсь неуклюже
дням и неделям, летящим навстречу.
Снова простужен, и грузом ненужным
ранец поношенный давит на плечи,
сводит слезливой зевотою скулы,
мысли немеют, а дни всё короче.
Шаркая, кашляя, входит сутуло
в дверь понедельник, безжалостно точен.
Дни всё короче, ночи длиннее.
Поздно, ах, поздно –погашены свечи,
боем часов на часы разлинеен,
на подоконник спускается вечер.
Выйти б, глотнуть горьковатого ветра,
ворот распахнутый чувствуя горлом,
крылья расправить и снова поверить
в эти, за дали манящие, горы,
сдвинуть плечом мельтешение суток,
выстроить ввысь их ступенями лестниц!
Шторы раздвинуты, парусом вздуты...
Жизнь продолжается, длится, как песня.
Октябрь. Дожди.
Опять дождит, уже в который раз,
шагая медленно, вразвалку, не спеша,
вершину телевышки пожевав,
по тушам крыш дошли дожди до нас.
Устало сыпались на сонное стекло,
стучали по чердачному листу,
с переплетеньем сирых проводов
сплетя переплетенья серых струй.
Косые нити свешены с небес,
изломаны и – вдруг – заземлены.
Как будто бы в предчувствии зимы
качается шумящий сонно лес.
Ноябрь. Отдельно стоящее дерево.
Ветхие ветви в мольбе протягивая,
стягивая с себя листвы одеяло,
дерево стояло и плакало,
плакало, но стояло.
На пустыре без устали
клало поклоны долу,
голые выказав мускулы,
клялось на выстывшем поле.
Вяз ли, ольха ли, ясень ли?
В сумерках неразборчиво
корчилось странной пляскою,
волосы растопорщивши.
То ли оно раскаивалось,
то ли оно рассказывало,
только, в тоске раскачиваясь,
скрипы несло несвязные.
Стоя в разводьях вечера,
на рубеже безмолвия,
может, безликой вечности
истину тихо молвило?
Голосом понадтреснутым
силилось говор выплести?
Выплеснуть слово резкое?
Песню? Полузабытый стих?..
Криком кричало дерево,
тщетно –ночи прочна тюрьма.
Вторил ему только ветра вой,
слышали – только снег да тьма.
Декабрь. Рождество.
Звёзды, послушайте, звёзды,
слёзно прошу мою скушную выслушать душу.
Скользко идти по бескрайнему льдистому полю,
снова созвездия ваши так тусклы.
Узко, безвременно тесно и зябко,
резко разрезаны звуки на ломтики пауз,
стук к диафрагме прижал чуть дрожащие пальцы,
словно из дома уходит, грустя, Санта-Клаус.
Звёзды, вы словно собрались на траурный митинг,
бросьте, не верьте – ещё никого втихаря не хоронят.
Просто под пальцами вдруг обозначился чётко и резко
пульс, лихорадящий в ритме последней погони.
Гонят, швыряют по свету меня ошалевшие ветры.
Где-то настигнут, надёжно укрыв пожелтевшей листвою.
Грустно, как если бы был я один на планете.
Стыдно, как если бы занял последнее место у Ноя.
Звёзды, не верьте моим обезумевшим начисто пальцам,
строчкам, издёрганным нервно, иль попросту полусонным,
знайте –для главной картины я только замешивал краски.
Звёзды, я вам расскажу
о Мадонне...