Пробуждение
Так вот. Открыл майор Толикову сумку и копается в ней. Как в своей. А Толик стоит и соображает – показывать или не показывать «набрюшник» ментам? А потом подумал, что если не показать, то вдруг ощупают и найдут, и тогда будет гораздо хуже. Ну, он тогда куртку расстегнул, «набрюшник» свой снял, и протягивает его сержанту. Тот взял, в сумочку заглянул и тут же со скучающим видом обратно её подаёт. Вроде как и нет там ничего интересного. Ну, у Толика малость отлегло. Ну всё. Больше никаких претензий к Толику не предъявляли. Вещи ему все, паспорт вернули и даже извинились... Сам майор и извинился. А этот сержантик шмыгливый, так тот даже к выходу проводил. «Любезный, – Толик говорит, – такой стал». Ну, Толик из отделения вышел, воздуха чистого после ихнего гадюшника полной грудью вдохнул и – бегом – на вокзал...
До отправления к тому времени оставалось минут пятнадцать. Ну, Толик решил себе на дорожку журнальчик какой купить, он у меня без этого не может. Ну вот, стоит он возле киоска, в журналах копается и тут чувствует – его кто-то сзади за рукав трогает. Толик оборачивается и видит перед собой молодого человека. Одет прилично, интеллигентного вида, очёчки круглые такие. «Простите, – говорит. – Вы мне не поможете?..». Ну, Толик-то мой – лопух лопухом. «Да-да, – говорит. – Слушаю вас...»... Вот я ему тоже тогда высказала по этому поводу всё, что думала. А он мне: «Ты это брось! – говорит. – Что ж мне теперь от всех встречных-поперечных шарахаться? На попрошайку вокзального он был не похож. Мало ли какие проблемы у человека!»... Вот, Тань, и я про то же – куда там чужие проблемы решать, когда своих полон рот... Ну, что дальше... Этот очкастый Толику говорит: «Вы знаете, – говорит, – что все московские вокзалы крышуются?». Так шепотком спрашивает, чуть ли не интимно. Толик мне потом говорил: «Я, Жан, от такого неожиданного вопроса даже слегка растерялся. Журналист, что ли? – думаю. – Передача "Глас народа" какая-нибудь?..». Он даже заоглядывался, думал телекамера где-нибудь стоит. А сам этому очкастому в ответ: мол, что-то такое слышал, вот только не думаю, что всё это правда. А тот ему: «Крышуются, крышуются, – говорит. – Можете не сомневаться. Вы, – говорит, – даже себе не представляете, какие деньги ежедневно уходят с каждого московского вокзала туда...» и пальчиком вверх тыкает. Толик всё ещё в тему не въезжает. «И что?..» – спрашивает. «А то, – говорит очкарик и ручками виновато так разводит, – что с вас причитается одна тысяча долларов... Потрудитесь, – говорит, – внести...». И тут до Севрюгина до моего дошло! «Всё, Жанка, – он мне потом рассказывал. – Как по голове что-то ударило! Вся мозаика сразу в картинку сложилась, всё на место встало. Ну, – думаю, – хана! Спалили нашу малину! Ходу, Толик, ходу!..». Он деньги за журнал, что в руке держал, на прилавок кинул, сумку подхватил и – к выходу на перрон. Продавщица орёт: «Мужчина! Куда вы?! А сдача?!..». Так Толик даже не оглянулся. А тут, откуда ни возьмись, опять этот очкастый. Пристроился рядом и ласково так спрашивает: «Куда ж ты бежишь, дурачок? Ты ж даже до вагона не дойдёшь – тебя прямо на перроне порежут...». А потом как завизжит: «Ну-ка стой, ты, сука!!!» и Толика моего за плечо – хвать!.. Ужас, да?!.. Ну, Толик вырвался и только шагу прибавил. А потом слышит за спиной очкастый кому-то говорит: «Да он уходит! Уходит!.. Что мне делать?!». Толик обернулся, а тот стоит, мобилу к уху прижимает и Толику вслед смотрит. И очёчки его круглые зло так поблёскивают. Ну, Толик думает: «С кем это он?..» и тут же смотрит – метрах в тридцати, возле лестницы на второй этаж, давешний его сержант, шмыгливый этот, топчется и тоже к уху телефон прижимает. И шею из воротника тянет, по залу глазами шарит – будто ищет кого-то. И тут они с Толиком моим глаза в глаза и встретились. Мент аж подпрыгнул. И заулыбался, заулыбался так, ну, ровно охотник, когда дичь выследит. Толик думает: «Всё! Обложили!..». Он мне, Тань, говорил, что именно вот тогда, в тот самый момент вдруг понял, что если его под любым предлогом там, на выходе из вокзала, остановят, то денег наших квартирных он уже точно больше никогда не увидит. Да и на поезд свой тоже вряд ли уже попадёт. Он мне это как сказал, я, Тань, малость не описалась. Полночи потом не спала, всю валерьянку в доме выпила...
Ну, а что мент? Дубинку на боку поправил и – к Толику наперерез... Хорошо тут из-за угла толпа туристов каких-то повалила. То ли шведы, то ли финны. Болельщики хоккейные, похоже. Ну, повалили они, повалили и оказалась прямо у мента на пути. Шумят, хохочут, скандируют что-то. Мент полез было через их толпу да так там и застрял. А Севрюгин мой этим воспользовался и – нырк – в двери. А там бегом, бегом – через перрон, к своему поезду и – в первый попавшийся вагон.
Ну, в купе он своё, естественно, не пошёл... Да мало ли, Тань. Они могли и в купе его достать. Билет-то смотрели – вагон и место знают... Пошёл он в вагон-ресторан и проторчал там до самого закрытия. А потом взял в буфете две бутылки водки и постучался к первому попавшемуся проводнику... Ой, Тань, да за две бутылки водки любой другом станет... Да все они, мужики, в этом смысле одинаковые!.. Короче, уже к Твери проводник этот в зюзю был. Просто пластом лежал. А Толику только того и надо было. Он мне говорил, что в купе этом служебном заперся и так там до самых питерских пригородов, как мышка в норке, просидел...
Ой, Тань, я после этой истории две недели сама не своя была. Толика боялась даже мусор вынести отправить. Сама ходила.
А ментов этих поганых я теперь на дух не переношу. Я и раньше их не очень-то жаловала, а теперь – вообще... Точно-точно, Тань! Те же бандиты. Только в погонах...
Анализируя в дальнейшем всё случившееся с ним в тот вечер на Ленинградском вокзале, Севрюгин пришёл к выводу, что его тогда спасла только неопытность шмыгливого сержантика. Неопытность и жадность. Будь этот «оборотень в погонах» чуток порасторопней, или поделись он информацией о содержимом Толиковой сумочки... да вот, хотя бы со своим мордатым начальником, – участь Севрюгина была бы предрешена. ОСОБЕННО поделись он информацией с начальником! Уж тот бы такого жирного гуся ни за что бы не упустил! Да он бы наизнанку вывернулся, но изыскал бы тысячу и ещё один повод, чтобы не выпустить Севрюгина из отделения, он бы взял этого «фраера» в такой крутой оборот, он бы навешал на него всего и столько, что – мама не горюй, и в итоге выпотрошил бы его, как бройлера, то есть до самого наираспоследнего цента...
Так что о повадках «родной» милиции Толик знал не понаслышке и привлекать оную к делу, где и без того пахнет жареным, он – упаси господи! – не собирался.
«Значит так... – рисуя обратным концом вилки на пластике стола сложные геометрические фигуры, напряжённо размышлял Толик. – Каков наш план?.. "Есть ли у вас план, мистер Фикс? ". Откуда бы это? Что-то страшно знакомое!.. Ну, да ладно. Так есть ли у нас план?.. План у нас есть. Флэшку долой – это раз. Тихой сапой на работу – два... И телефонные звонки – это три... Так?.. Вроде так... Нет. Давай-ка, ещё раз обмозгуем всю ситуацию...».
– Анжела, солнышко... – попридержал он проплывающую мимо официантку. – А сделай-ка ты мне, пожалуйста, ещё одну чашечку кофе...
Выйдя на крыльцо, Севрюгин огляделся. «Клювоносого» нигде не было видно. В промокшем насквозь скверике вообще не было видно ни одного прохожего. Да оно и понятно: все работающие – давно уже на работе, а для праздношатающихся – погода явно не та. Дождь тем временем почти совсем прекратился – из низких, медленно волочащихся по крышам домов, сизо-чернильных туч сыпалась лишь мелкая водяная взвесь. Ветер тоже утих. В его отсутствие воздух загустевал, пропитывался влагой, начинал струиться пока ещё чуть заметными белёсыми полосами тумана. Толик стёр ладонью успевшую осесть на лицо водяную пыль и, старательно огибая лужи, двинулся к остановке.
Дорожка хоть и была асфальтовой, но грязи на неё – с поперечных, пересекающих её грунтовых тропинок – было натаскано изрядно. В грязь были втоптаны окурки, обёртки конфет; повсюду белела семечная шелуха. «Воистину... – подумал Толик. – В России только два состояния чистоты: "вся грязь замёрзла" и "вся грязь подсохла"... Рубим, рубим окно в Европу, а всё только окошечко на один глаз получается. Для подглядывания. Как в деревенском сортире...»...
Злосчастный «семнадцатый» возле автобусного павильона уже не стоял. О недавнем происшествии напоминали лишь осколки фары, небрежно отброшенные с проезжей части к бордюру и тускло поблескивающие там на мокром асфальте. На остановке ожидали очередного автобуса несколько пассажиров – в основном пенсионного возраста. Толик посмотрел на часы. Десять ноль шесть. До прихода автобуса оставалось четыре минуты...
Из потока машин вынырнула и затормозила рядом с павильоном жёлтая, а точнее – грязно-жёлтая маршрутка. Дверь её, гремя, откатилась, и из салона выбрались двое мужчин. Поднимая на ходу воротники, они торопливо двинулись в сторону сквера. «Маршрут К-3. Ст. метро "Садовая" – Аэропорт "Пулково-2"», – прочитал Севрюгин надпись на боковом стекле маршрутки. «Ого! Эк её занесло! Это ж – другой конец города!..» – успел ещё удивиться Толик, но тут проходивший мимо один из пассажиров маршрутки – здоровый, бугаеобразный парень – коротко, но сильно ткнул его кулаком под дых. Мощный удар буквально переломил Севрюгина пополам. Толик задохнулся. Он выронил из подмышки папку, ноги его подогнулись, и он бы непременно упал, если бы не был подхвачен с двух сторон. Сильные руки приподняли его над землёй и быстро понесли к маршрутке. Толик даже не пытался сопротивляться – воздуха в его лёгких не осталось, он, судорожно разевая рот, всё пытался вздохнуть, безучастно наблюдая под собой убегающий назад асфальт и две пары ног по сторонам – в крепких ботинках, отмеряющие быстрые широкие шаги. Его вкинули в машину, дверь, громыхнув, захлопнулась, и маршрутка, стремительно набирая скорость, рванула вперёд. Всё действие заняло от силы десяток секунд.