Проза

отношения с бабушкой установили внуки. Двоих сыновей вырастила, выучила  Женя. Как её послушные дети решились на такое  втайне от матери? Но однажды приехали из отпуска и заявили, что разыскали бабушку в Новополоцке, побывали у неё в гостях, и теперь она приедет с ответным визитом.

    Надо ли говорить, каким  потрясением стала эта новость для Женьки. Ночи превратились в одну длинную бессонницу, перемежающуюся  короткими нервными снами-воспоминаниями. То она видела себя маленькой девочкой, навзрыд плачущей и причитающей: «Хочу к папе». Хотя папа был рядом, и мачеха, называемая мамой, присутствовала при этой истерике.Ребёнок просил того, по чему истосковался, и что не знал, как назвать. Отец, может быть, и догадывался, что плачет дитя по той, с кем совсем недавно были одним целым, потому что не ругал, не наказывал, а растерянно пытался успокоить дочь.

     То всплывала сцена после драки с соседской девочкой. Женька удивлённо подслушивала из-за забора, как её отец вместо того, чтобы ругать своего нахулиганившего ребёнка, защищает ее перед соседом:

     – Ты мою дочку не тронь. Твоя Верка так Веркой и останется, а моя Женька вырастет и Евгенией Фёдоровной станет, вот увидишь.

     То вспоминала, как они идут куда-то с той, кого она привыкла называть мамой. И Женька, нарядно, наряднее многих, одетая (мачеха неплохо шила, даже на заказ) суёт ей настойчиво свою руку. И рука повисает в воздухе. Мачеха не то что не хочет приласкать девочку, она просто не понимает, не замечает даже, что для Женьки  это сейчас важнее всего на свете. Важнее, чем её красивое новое платье и обещанные в праздник гостинцы.

   И день настал. Гости появились на пороге. Сумбур первых минут, взаимные,  на автомате, расшаркивания-раскланивания, представления-обнимания. В брате, так поздно и неожиданно появившемся в её жизни, она не чувствовала брата, родную душу. Возможно, это и пришло бы потом, кто знает. Но сейчас была важна только ОНА. 

     Потом обед. Женя умела готовить, хорошо знала модную теперь в россии азиатскую кухню, сказались несколько лет, прожитых ею после окончания института в Киргизии. Но тут расстаралась особо. Даже сыновья её, привыкшие к маминым вкусняшкам, нахваливали шутливо: «Ну, Фёдоровна, ты дала сегодня стране угля». А подруге она  скажет в том телефонном разговоре: «Представляешь, так всё было вкусно, так удалось, даже ели без хлеба. И она уехала…».

     Когда дети предложили поехать на озеро, на любимую многими Бдыньку, и в машине не хватило одного места, Женька с радостью отказалась. «И она останется, –  со сладким замиранием в груди и со страхом одновременно подумалось ей, – побудем вдвоём  наконец-то. Она не может этого не хотеть». Но мать первой и очень даже легко для своих лет впорхнула в машину. «Она у нас как мотылёк», – вспоминала Женя уже потом не очень доброжелательную реплику невестки. И они уехали.

     На речке, поджидая подругу, Женька старалась ни о чём не думать. Так легче. Пусть в голове будет совсем пусто, даже звенит, как в железной бочке. И поймала себя на том, что мурлыкала без выражения давно забытые и когда-то так любимые отцом строчки: «Поедем, красотка, кататься, давно я тебя поджидал». Через печаль усмехнулась: «Надо же, что вспомнилось. Вот и дождались, папа. Только катаемся не мы».

    Над клейким красным цветком, который в их местности называли бессмертником, хотя книжное  название он имел другое, порхали две яркие бабочки. И столько заразительной  прелести было в их танце. Как будто жить им не несколько коротких дней, а вечность.

      «От этих хоть глазу радость. А, может, и правда – мотылёк? Порхает, где случилось. Как мотылька судить? А ехала-то зачем? И я, дура, размечталась. Жизнь мало учила?».

      –  Фу, ну и жара, – обмахиваясь нелепой шляпкой, сообщила и без того очевидное подошедшая подруга, – ну, что там у тебя, выкладывай?

     – Да так, ничего, забудь, не обращай внимания.  Проехали. Бабочки, вон, смотри, как   легко живут. 

     *Бурки – зимняя обувь из фетра или толстого сукна.

<=