Хранить вечно
– Ого! – взялся за бороду Петрос. – Действительно солидно... А не боитесь? Вдруг как не будет в этом году в Йехудее недорода?
– В этом не будет – в следующем будет, – легкомысленно отмахнулся Коби. – А не в следующем, так через год. Агабос ведь не говорил, когда конкретно. Он сказал: скоро. А в Йехудее раз в три-четыре года всяко неурожай бывает. Вон, в позапрошлом году был – помнишь, зерно ещё из Египта привозили? Значит, скоро опять будет.
– Ну, неурожай-то, может, и будет, а как насчёт глада и мора великого?
Коби поёжился.
– Ну, это не дай Бог, конечно. Но... Когда сильный неурожай, то, туда-сюда, непременно кто-нибудь где-нибудь от голода да помрёт. Без этого ведь не бывает... А в общем, вариант-то беспроигрышный: будет голод – Агабос прославится как великий пророк; не будет голода – да кто там года через три-четыре вспомнит, что и где он когда-то там предсказывал?!.. Так что, как видишь, богатые мы нынче, – подытожил Коби. – И денег я тебе могу, сколько захочешь, дать. Сколько тебе принести? Сто денариев?.. Триста?.. Пятьсот?..
Петрос махнул рукой.
– Я ж тебе говорю: мне ничего не надо. Видишь, во что я одет? Прикидываешь, сколько такая одежда стоит?.. То-то же. Так что сам теперь подумай, пораскинь мозгами и... и держи, понимаешь, язык за зубами!
Глаза Коби опять округлились.
– Петрос, ты... ты... Неужели ты... туда-сюда?..
– Всё! Всё! – оборвал его, поморщившись, Петрос. – Я ж тебе сказал, держи свои соображения при себе! Понял?! Здоровее будешь!.. Ладно, заболтался я тут с тобой. Пойду... – он снова, уже торопливо, обнял Коби, поцеловал его в щёку, потрепал по плечу. – Всё! Прощай, брат Йааков! Доброго вам седера!.. И не забудь насчёт Линоса! Вот ему, кстати, деньги пригодятся. ЕМУ лучше денег с собой дай. Да побольше. Они ему точно понадобятся. И в дороге и... там... Ладно, будь здоров!.. И не горюй, брат! Всё образуется! Бог даст, свидимся!.. Прощай! И не поминай лихом!..
– Так почему всё-таки я? – спросил Петрос, когда бига, миновав ярко освещённые и распахнутые настежь по случаю праздника Садовые ворота, нырнула в темноту и мягко покатила по утопающей в пыли Яфской дороге. – Никогда не поверю, что я был у вас единственным кандидатом на это... на эту должность.
Тасаэль по своей новой привычке ответил не сразу.
– Разумеется... – отозвался он, когда Петрос уже подумал, что ответа на заданный вопрос не последует. – Назывались многие... Но царь выбрал тебя.
– Я вижу, что он выбрал меня, – терпеливо сказал Петрос. – Вот я и спрашиваю: почему?..
Бига качалась на неровностях дороги, как сфина на короткой волне. Впереди, то и дело заслоняемые спиной возницы, мелькали факелы передового отряда. Остро несло конским потом. В воздухе, поднятая многочисленными копытами, висела, затрудняя дыхание, невидимая мелкая пыль.
Тасаэль молчал.
- Послушай, Тасаэль, – проникновенно сказал Петрос, – ты пойми, нам с тобой ещё до Кесарии вместе ехать. А потом до Ромы вместе плыть. Я ж с тебя, понимаешь, всё равно не слезу. Ты даже представить себе не можешь, каким я иногда бываю надоедливым и нудным. Так что ты лучше сейчас на все мои вопросы ответь.
– Чего ты от меня хочешь?! – отозвался из темноты Тасаэль, голос у него был глухой и раздражённый.
– Я от тебя всего-навсего хочу услышать ответ на мой вопрос: почему Агриппа выбрал именно меня?
– Ты же спрашивал его самого. Он тебе ответил... Причём вполне подробно.
– Ты знаешь, – сказал Петрос, – ответил он, конечно, подробно. Но всё это как-то... общо. Наверняка, у него были и другие кандидаты, которые целиком и полностью подходили под эти требования... Были ведь?.. Что молчишь?!
– Ну...
– Что «ну»?!
– Ну... были.
– Ну вот я тебя и спрашиваю: почему именно я?.. Почему Агриппа среди множества кандидатов выбрал именно меня?.. Ну, чего молчишь?!.. Эй, Тасаэль!
– Ну откуда я знаю, почему он выбрал именно тебя?!
– Вот прям-таки и не знаешь?!
– Не знаю!
– И не догадываешься?
– И не... Слушай, отстань, а!
– Ни за что! Я ж тебе сказал: я с тебя не слезу!
– Да пошёл ты!..
– Куда ж я пойду?! – несказанно удивился Петрос. – Во-первых, ночь, бига, в Кесарию мы едем – забыл? А во-вторых, царь Агриппа мне строго-настрого приказал с тобой рядом находиться. Неотлучно. Денно и нощно. Пока, понимаешь, груз до места не довезём... Или, может, ты хочешь, – ужаснулся он, – чтобы я ослушался царского приказа?!
– Петрос, ну, чего ты ко мне привязался?! – взмолился Тасаэль. – Отстань, я тебя прошу!.. Пожалуйста!
– Ответь на вопрос – отстану.
– Отстанешь?
– Ну!
– Поклянись!
– Клянусь! – торжественно сказал Петрос. – Клянусь хвостом дохлого верблюда! Клянусь подошвами моих сандалий! Клянусь чесночной отрыжкой нашего возницы! Хватит?.. Или ещё чем-нибудь поклясться?.. Хочешь, своей отрыжкой поклянусь?..
Тасаэль наконец рассмеялся.
– Слушай, – сказал он, – ну, ей-богу! Честное слово, не знаю, почему царь выбрал именно тебя.
– А ты подумай, – сказал тогда Петрос серьёзно. – Подумай... Ты же был всё время с ним рядом. Ты же видел, как он принимает решения. Был же, наверняка, такой момент, когда он остановился на моей кандидатуре. Что-то ведь его подтолкнуло к такому выбору. А?
– Да какая тебе, в конце концов, разница, почему он выбрал именно тебя?! Выбрал и выбрал. Это главное. Радоваться надо! А не то сидел бы ты до сих пор в своей вонючей камере и ждал... неизвестно чего.
– Ничего подобного, – сказал Петрос, – это я теперь жду неизвестно чего. А в камере мне всё было более или менее понятно. И чего ждать мне тоже было понятно. А сейчас... Сейчас сплошные загадки. А я загадок не люблю. Я люблю, чтоб всё было ясно и по полочкам разложено: сюда идти – сюда не идти; это враг – это друг. Понимаешь?.. А у меня пока такое ощущение, что я променял одну тюрьму на другую.
– Тоже сравнил! – возмутился Тасаэль. – Там – каменный мешок, стража, никуда не сбежишь, и впереди суд и, возможно, смерть. А здесь...
– А здесь, – подхватил Петрос, – тесная повозка, та же стража, тоже никуда не сбежишь, и впереди... Кто знает, может, тоже смерть... Только ещё непонятно какая.
– Да почему ты так решил?!
– А почему мне так не решить?! Кто я для Агриппы?! Никто! Мелкая кость для игры в «тали»! А я не люблю, чтоб меня использовали как игральную кость! Или как разменную монету! Отвык я, понимаешь, от этого!.. Кстати, если ты думаешь, что ты для Агриппы значишь больше – ты очень сильно заблуждаешься. В случае чего, он и тебя тоже смахнёт, не глядя. Как крошку со стола!
– Я с Агриппой уже двадцать лет, – сказал Тасаэль, и в голосе его прозвучала обида. – И он никогда...
– И он никогда ещё не давал тебе такого странного задания, – вновь перебил Петрос зятя. – Так?
– Ну, почему?! Я уже не раз плавал в Италию с различными поручениями и...
– И всякий раз тебя сопровождал беглый преступник – по сути, смертник, в последний момент освобождённый из тюрьмы. Да?
– Нет, но...
– Ты подумай, Тасаэль, – мягко, но с нажимом сказал Петрос. – Не торопись. Подумай. Неужели тебе вся эта затея не кажется странной?.. Мне так она, ой, как таковой кажется! Не сходятся, понимаешь, во всей этой истории концы с концами! Не стыкуются! Поэтому я и хочу разобраться. Досконально разобраться. Чтоб знать, чего ожидать. И чего бояться. А разобраться я пока не могу! Потому что... не за что зацепиться! Понимаешь? Я же ведь почти ничего не знаю! Ведь если рисковать, то хотя бы надо знать, ради чего!.. Ты о себе подумай! Мне-то терять нечего. Я и так уже почти всё потерял. А у тебя – семья, дети, дом богатый, положение. И пойми, ты всё это можешь потерять. Враз! В одночасье! Всё!.. Понимаешь?!
– Откуда ты это знаешь?! – недоверчиво и даже слегка испуганно спросил Тасаэль. – Откуда ты это можешь знать?!
– Я не знаю, – устало сказал Петрос. – Я чувствую. Я в своё время очень хорошо научился чувствовать опасность. Шкурой чувствовать. Нутром. Задницей своей многострадальной. И я сейчас чувствую – опасно! Опасная игра затевается, понимаешь? Большая опасная игра! Для меня опасная, а стало быть, и для тебя!.. Поэтому я и прошу – дай мне шанс! Помоги мне хоть в малом! Я ведь тебя не о многом прошу. Я тебя прошу всего-навсего ответить мне на один вопрос: почему именно я?!.. Я уверен, ты знаешь на него ответ... Не спеши. Подумай. Вспомни.
Тасаэль хмыкнул, но промолчал. И молчал после этого целую вечность.
– По-моему... – наконец сказал он с некоторым сомнением в голосе. – Я, возможно, ошибаюсь, но, по-моему, царь остановился на твоей кандидатуре... когда узнал, что у тебя есть сын. Единственный ребёнок... Да-да! – оживился он. – Точно! Я ещё сказал тогда, что жена твоя умерла при родах, но у тебя остался сын. Агриппа тогда очень заинтересовался этим. Его ещё, помнится, удивило, что твоего сына, как и его собственного, тоже зовут Марк.
– Марк... – повторил вслед за ним Петрос. – Ну да, разумеется... Марк... Марк...
Ему вдруг расхотелось задавать вопросы. Любые. И даже просто разговаривать. Он откинулся на спинку сиденья и замолчал.
Бига, переваливаясь на пыльных ухабах, медленно катила сквозь глухую безлунную ночь. Жалобно поскрипывали колёса. Сзади, на месте провалившегося во мрак Йерушалайма, уже ничего нельзя было разглядеть. И по сторонам тоже ничего нельзя было разглядеть – всё скрывала непроглядная равнодушная тьма. И впереди тоже была тьма. И от факелов, жёлтыми ночными бабочками танцующих там, она казалась лишь ещё чернее и ещё безнадёжнее...
2
Неприятность случилась незадолго до отплытия.
Буквально накануне Шавуота охранник-ротозей из состава ночной стражи «Сола́риса» взял да и уронил свой факел прямо на бухты просмолённых канатов, сложенных на корме этой, ещё совсем новой, сладко пахнущей кедровой стружкой онера́рии, названной именем доброго южного ветра. Занялось сразу и жарко, и сгорело бы, без сомнения, всё судно (а может, и не одно – корабли в кесарийской гавани стояли тесно), не окажись по чистой случайности рядом, на берегу, опытного капитана со стоящего неподалёку александрийского зерновоза. То ли капитан страдал бессонницей и среди ночи решил прогуляться по набережной, то ли он возвращался на свой корабль после затянувшейся гулянки в одной из припортовых попин – неизвестно. Но именно он, внезапно возникший из темноты – огромный, бешеный, громогласный, – и организовал тушение пожара силами растерявшихся стражников «Солариса» и подоспевших на выручку экипажей соседних судов. И хотя, по словам Тасаэля, посетившего утром место происшествия, онерария «ещё легко отделалась», урон кораблю был нанесён весьма ощутимый: сгорела бóльшая часть кормы, включая всю пассажирскую надстройку и – главное! – рулевую балку. Ротозея-охранника, разумеется, примерно наказали, «прописав» ему двадцать ударов тяжёлым бичом и переведя с позором из столицы в забытый Богом провинциальный Хефéр, однако помочь пострадавшему судну это, разумеется, уже не могло.
Ремонт корабля затянулся на шесть недель, по истечении которых стало ясно, что добраться до Ромы к августовским календам «Соларис» даже при самых благоприятных условиях уже никак не успеет. К удивлению Петроса, царь Агриппа отнёсся к этому достаточно спокойно. Со слов того же Тасаэля, самодержец даже нашёл в случившемся благую сторону. «На день рожденья подарки дарят все, – заметил царь. – И все стараются переплюнуть друг друга. Там будут целые горы самых разных даров и подношений. А мой подарок прибудет в Рому через несколько дней, когда все страсти уже улягутся. И мой добрый друг Клавдий сможет по достоинству оценить моё внимание к нему».