Хранить вечно
Обоз подошёл к Роме в десятом часу дня.
– Сюда... – показал Тасаэль на большую, вытоптанную до голой земли, площадку справа от дороги. – Здесь остановимся. Всё равно нас до заката в город не пустят, – и, повернувшись назад, закричал, замахал руками: – Сваливай!!.. Направо!!.. Эй! Сюда давай!!.. Привал!!
Возницы, соскочив с телег, принялись торопливо заворачивать волов. Обоз, пыля, скатился с дороги и, преодолев обширный участок жёлтой, с засохшими следами копыт и тележных колёс, закаменевшей почвы, остановился под чахлыми кустами, доживающими свой незавидный век на краю пустыря, что протянулся на добрых три стадия вдоль некогда мощной и высокой, а теперь обветшавшей и полуразрушенной старинной городской стены. Эта стена, построенная в незапамятные времена славным царём Анком Мáркием, окружала Яни́кул – холм на западном берегу Тибра, с древнейших времён служивший Роме форпостом на правобережье, заселённом в ту пору воинственными враждебными племенами.
– Волов не распрягать!! – крикнул возницам Тасаэль. – Никому никуда не расходиться!! Ясно?!!.. Всем ждать!!.. – и, повернувшись к Петросу, распорядился: – Ну, ты тут присматривай – что да как. А я – в город. Дойду до дома Агриппы, скажу, что мы прибыли. Чтоб, не ровен час, спать не полегли.
Он ушёл, а Петрос, выставив по краям обоза двоих часовых, улёгся под кустом, постелив плащ прямо в рыжую пыль. День клонился к вечеру. Остывающее солнце висело над Авре́лиевой дорогой, то и дело заслоняемое резвыми, бегущими в сторону города, лёгкими облачками. По дороге, тоже в сторону города, двигались многочисленные путники, спешили с поклажей рабы, катились конные экипажи. Все торопились в столицу великой империи. Все дороги сходились к Роме.
Длинное путешествие подходило к концу. Не думал, не гадал Петрос, что путь от Кесарии до Ромы окажется столь трудным и опасным. Это уже было не путешествие, это была, понимаешь, целая жизнь – короткая, но насыщенная; и всё, что было до неё, вспоминалось теперь как нечто отдалённое, поблёкшее, полузабытое. Мало кому из тех, кто полтора месяца назад вышел в море на «Соларисе», удалось прожить эту маленькую жизнь до конца, достичь конечной точки маршрута. Из двадцати четырёх человек отряда, в последний день июля отправившегося вместе с Петросом из Кесарии, до Ромы добрались только четверо. Девять человек, включая декана-два Гийору, погибли в неравном бою возле мыса Кармель. Ещё трое умерли позднее от полученных в этом бою ран. Четверых раненых пришлось оставить на Кипре, в Пафосе. Двух человек смыло волной во время шторма. Кстати, тогда же пропал с корабля и единственный слуга Тасаэля Дивикон. У берегов Корсики от рук бунтовщиков погиб декан-один Арон. И ещё одного солдата, заболевшего лихорадкой уже на италийской земле, оставили на попечение еврейской общины в Русе́лле. Петрос вздохнул. То, что он сам выжил в этом путешествии, он считал чудом. Самым настоящим чудом. Видать, кто-то там, наверху, заботился о нём, для чего-то берёг его глупую жизнь, прикрывал ладонями от смертельных сквозняков. Уж не рабби ли Йешу, праведник и страдалец, замолвил за него перед Всевышним словечко?..
От Корсики до Италии «Соларис» добежал за один день. Переход получился недолгим, но нервным. В трюм через повреждённую на камнях обшивку днища сочилась вода. Её постоянно откачивали, вычерпывали, люди выбивались из сил, но, несмотря на все старания, вода продолжала неуклонно прибывать. Благо, ветер чуть подвернул к западу, и онерария шла к италийским берегам почти по кратчайшему пути. Как бы то ни было, но к тому моменту, когда «Соларис» вошёл в устье Арна, воды в трюме было уже по колено. Разумеется, ни о каком дальнейшем плавании речи быть не могло – корабль требовал капитального ремонта. Капитан Мильтиадис выбросил онерарию на отлогий песчаный берег недалеко от Грáдо – большого оживлённого порта – по сути, торговых ворот Пизы, расположенного чуть ниже города по течению реки. Найти в близлежащих деревнях десяток грузовых телег не представило никакой сложности, и уже через день, на рассвете, обоз с ценным грузом двинулся по Аврелиевой дороге в сторону Ромы.
– Доброго вам пути! – напутствовал их напоследок меднолицый капитан. – Поплывёте назад, в Палестину, – привет царю Агриппе. А меня не ждите. Мне тут, скорее всего, и зимовать придётся...
Волы не умеют спешить. Поэтому дорога от Пизы до Ромы заняла две недели. Петрос поначалу немало опасался за целостность груза – оставшихся людей было явно недостаточно для охраны длинного и неторопливого обоза. Но всё обошлось – на Аврелиевой дороге было спокойно, лихие люди здесь давно уже не промышляли. Оно и понятно – охранялась одна из основных имперских дорог тщательно: то там, то тут мелькали на ней конные легионерские патрули, а почти на каждом постоялом дворе дежурила дружина виги́лов, набранных, в основном, из местных жителей...
– Эй, командир! – окликнул Петроса стоявший неподалёку от него часовой. – Тасаэль идёт.
– Подъём!!.. Подъём!! – ещё издали прокричал начальник экспедиции, хлопая в ладоши. – Всем – подъём!! Трогаем!!..
Все засуетились. Закричали погонщики. Заскрипели огромные колёса. Замотали грустными мордами подгоняемые и понукаемые волы.
– Мы не рано? – поинтересовался у зятя Петрос. – Солнце ещё высоко... Или ты договорился, чтобы нас через ворота пропустили?
Тасаэль ответил не сразу. Он был явно чем-то озабочен и думал о своём.
– Что?.. А, нет, ни о чём я не договаривался. Мы не в город.
– Не в город?! – удивился Петрос. – А куда?
– Увидишь, – уклончиво ответил Тасаэль.
Обоз пересёк Аврелиеву дорогу и медленно покатил по разбитому просёлку, что, змеясь, тянулся на север вдоль городской стены. Петрос зажал пальцами нос.
– Господи! Ну и вонища!..
Кругом громоздились груды мусора и отходов – старые, уже густо поросшие бурьяном, и совсем свежие, насыпанные, похоже, только вчера. Невыносимо смердело падалью и какой-то тошнотворно кислой гнилью.
– Куда ты нас завёл?! – не разжимая пальцев, прогундосил Петрос. – Мы не в Гиномскую долину, часом, попали?.. И вообще, начальник, куда ты нас ведёшь?.. И неужели так пахнет Великий Город?! – несмотря на вонь, ему было почему-то весело, всё происходящее виделось ему сейчас в комичном свете.
Тасаэль на вопросы по-прежнему не отвечал и лишь покрикивал на возниц, вынуждая их подгонять свои воловьи упряжки.
Наконец зловонный мусорный пустырь остался позади, просёлок вывел на широкую мощёную дорогу, отходящую от северных ворот Яникула и пролегающую по высокому берегу Тибра.
За Тибром лежала Рома. Точнее, за Тибром лежало Марсово Поле. Оно занимало всю левобережную пойму у подножья городских холмов и отсюда, с высокого правого берега, просматривалось всё, от края до края: от великолепного белоколонного здания Театра Помпея на юге, до вздымающегося впереди, на севере, за речной излучиной, островерхого зелёного конуса Мавзолея Августа. Сам город лежал дальше – на холмах. Он выглядывал окнами многоэтажных инсул из-за старой, но всё ещё могучей Сéрвиевой стены, он шелушился коростой красных черепичных крыш, он разбегался морщинами узких извилистых улиц, он торопливо карабкался по склонам холмов, увенчанных портиками надменных величественных храмов. Особо выделялся среди них великолепный Храм Юпитера Капитолийского, высоко вознесённый над окружающими строениями отвесным обрывом одноимённого холма и ослепительно полыхающий в лучах заходящего солнца своей двускатной позолоченной крышей.
Петрос испытывал двоякое чувство. С одной стороны, он понимал, что перед ним лежит столица Великой Империи, завоевавшей и поработившей полмира, раскинувшейся от жарких африканских песков до холодной Британии и от неприступных Кавказских гор до неизведанного Атлантического океана, и от этого понимания, от осязаемой близости этого величия у него перехватывало дыхание и учащался пульс. Но с другой стороны, он всё ещё ощущал в ноздрях тошнотворную вонь городской свалки, он своими глазами видел полуразрушенные стены Яникула, скученность и вопиющую ветхость городских инсул, запущенное, неряшливо поросшее травой и кустарником, поле старого гипподрома на Марсовом Поле. Он даже умудрился заметить, что с одного из кровельных листов на крыше Храма Юпитера слезла позолота и теперь там, среди сверкающего золотого великолепия, вызывающе зеленела неаккуратная медная заплата. Там, за Тибром, роскошь и нищета, показная пышность и выпирающая из всех щелей убогость непрерывно ссорились, соперничали друг с другом, враждовали, вступали в непримиримый конфликт, воевали и убивали друг друга, но всё равно, неразлучные, жили вместе, зачастую в обнимку, обнесённые по периметру высокой крепостной стеной...
– Сюда!!.. Заворачивай!!.. – раздался неподалёку командный окрик Тасаэля. – Влево!! Влево давай!!
Петрос очнулся. Обоз снова сваливал с большой дороги на пыльный просёлок, поворачиваясь спиной к Тибру, а стало быть, и к городу.
– Ничего не понимаю!.. – пробурчал себе под нос Петрос и, нагнав начальника экспедиции, взял его под локоть. – Так мы куда? Ты, часом, не заблудился? Город-то – там!
Тасаэль хмуро высвободил руку.
– Я не заблудился. Успокойся.
- Так куда мы тогда идём?!.. Ты же сам говорил: нам надо в город, на Эсквилинский холм, в дом Агриппы-младшего. А теперь что?!
– Ничего... Обстоятельства поменялись.
– Какие ещё обстоятельства?!
– Обыкновенные.
– Да ты можешь сказать по-человечески?!
Тасаэль остановился и резко повернулся к Петросу.
– А ты можешь потерпеть?! Полчаса! Не задавая дурацких вопросов! Всего лишь полчаса! Можешь?! Нет?!
Петрос даже попятился.
– Да я-то... могу... Собственно, какие проблемы...
– Вот и потерпи! Подожди! Сейчас придём на место – всё узнаешь!
– Ладно... – повёл плечом Петрос. – Наше дело, в принципе, телячье: нам сказали – мы пошли.
Тасаэль повернулся и снова зашагал по старой просёлочной дороге. Петрос, озадаченно почесав затылок, двинулся следом.
Теперь дорога вела мимо заброшенной стройки. Стройка была огромной. Кто-то когда-то затеял здесь строить что-то великолепное, что-то грандиозное, с размахом, но, не закончив, отступил, бросил. Стены, сложенные из тщательно отшлифованных желтоватых блоков тибу́рского туфа – с изящными арками и колоннами, увенчанными резными капителями, – были выведены до уровня третьего этажа, и всё говорило о том, что это была далеко не окончательная высота здания. Длина сооружения тоже поражала – оно уходило вдаль как минимум на четыре стадия и занимало практически всю долину у подошвы холма. С другой стороны дороги тянулся высокий забор, за которым вверх по холму убегал виноградник, по всем признакам некогда богатый, ухоженный, но теперь тоже заброшенный, запущенный, зарастающий сорным кустарником и дикой травой.
Петрос снова нагнал Тасаэля.
– Послушай, а что это? – показал он зятю на незавершённую стройку.
– Гипподром... – не поворачивая головы, рассеянно ответил тот. – Прежний кесарь, Гай Калигула, затеял строить здесь новую арену. Старая его, видите ли, не устраивала... Да, как видишь, не достроил.
– Терпение кончилось? Или кирпич? – попытался пошутить Петрос.
– Калигула кончился... – раздражённо отозвался Тасаэль, он покосился на шурина. – Ты бы лучше, чем по сторонам глазеть, присматривал за погонщиками, а то, не ровен час, отстанет кто-нибудь.
– Я ему отстану! – угрожающе пообещал Петрос и остановился, чтобы дождаться хвоста колонны.
Вскоре забор, окружавший виноградник, кончился, и обоз, огибая холм, свернул вправо, на северо-запад – на какую-то уже совершенно козью тропу, едва угадываемую под ногами. Слева потянулось старое кладбище – давно заброшенное, заросшее буйной травой и могучими раскидистыми пиниями. Могильные плиты – растрескавшиеся, сколотые, обильно поросшие мхом и лишайником – скособоченно торчали из травы, испуганно выглядывали из-за стволов деревьев. Иные были вовсе повалены или, накренившись, вросли в землю до почти уже нечитаемой, едва различимой надписи.
– Куда это мы?! – несколько испуганно спросил Петроса Ра́фи – молодой солдат, один из двоих, шедших в арьергарде обоза.
– Не знаю, – отозвался Петрос. – Начальник ведёт. Ему виднее.
– Ну?!.. – удивлённо покрутил Рафи лопоухой головой. – А здесь не опасно?
Рафи был как раз тем самым лучником, чей меткий выстрел в памятном сражении у мыса Кармель спас Петросу жизнь. В бою – само хладнокровие, сейчас Рафи больше напоминал перепуганного мальчишку. Несмотря на тёплый и даже жаркий вечер, он зябко ёжился и с нескрываемым опасением поглядывал в сторону угрюмого заброшенного погоста.
– Нет, – попытался ободрить его Петрос, – не опасно. Какой-нибудь лиходей-одиночка или даже мелкая банда на такой большой караван не сунутся, забоятся. А что-нибудь более серьёзного, какой-нибудь засады здесь ждать не приходится. Засады, их ведь, понимаешь, загодя ставят, да на больших дорогах, да когда знают, что кто-то пойдёт. А здесь уже сто лет никто не ходил. И ходить не будет... Это только мы, дураки, в эту глушь зачем-то прёмся.
Солдат печально вздохнул.
– Я-то думал, что уже всё – пришли... А тут опять куда-то...
– Ничего, – успокоил его Петрос. – Скоро уже. Теперь уже скоро... А потом – на корабль и домой.
– Ну?! – обрадовался Рафи. – А когда?
– Как только, так сразу, – заверил его Петрос. – Небось, в Остии нас уже «Соларис» дожидается. Сядем – поплывём!..
Рафи снова вздохнул. Вздыхал он выразительно. Петрос никогда раньше не замечал, что вздохом можно сказать так много, почти как словами. Во всяком случае, интонации у вздохов молодого солдата были всякий раз разные. Теперь он вздохнул мечтательно.
– Дома-то ждёт кто? – спросил его Петрос.
– Жена, – тут же отозвался солдат. – Брюхатая.
– Первенцем?
– Ну!.. На Суккот рожать.
– Во как! – одобрительно кивнул Петрос. – Приплывёшь домой – а там сын!
Рафи причмокнул и вздохнул опять. На этот раз – затаённо-восторженно.
– Стой!!.. – донеслось от передних телег. – Пришли!!.. Подгоняй под разгрузку!!
Петрос ускорил шаг и, продираясь сквозь густые кусты, которыми зарос край тропы, пробрался в голову колонны. Первые корзины уже снимали с телег и волокли сквозь заросли к большим, в рост человека, прорубленным в склоне холма квадратным проёмам. Это была старая каменоломня. Заброшенная выработка, где много лет назад добывали туфовый кирпич. Теперь здесь царило запустение. Каменные отвалы густо поросли мхом и травой. По толстым колоннам между проёмами ползли вверх по склону бесчисленные лианы. Тропа здесь кончалась. Дальше – длинной грядой беспорядочно перемешанных камней и полусгнивших древесных стволов – громоздился, уходя далеко в лес, язык давнишнего оползня.
Тасаэля Петрос нашёл внутри каменоломни – в огромном зале с низким потолком, поддерживаемом многочисленными грубыми колоннами, оставленными строителями в процессе выработки. Через широкие проёмы в зал обильно проникал розоватый закатный свет. Дальний конец зала тонул в непроглядной тьме. Начальник экспедиции распоряжался размещением корзин. Их ставили в два ряда вдоль внешней, самой светлой, галереи. Здесь когда-то бывали люди. Об этом говорили старые кострища, следы копоти на потолке и многочисленные рисунки и надписи на колоннах – большей частью похабного характера.