Хранить вечно
Когда рабби Шауль уже дочитывал главную часть вечерней молитвы – «Молитву стояния», возле одного из окон вдруг произошло движение, кто-то слабо вскрикнул, и по тесно стоящим прихожанам, как круги по воде, прокатилось тихое взволнованное: «Па́троклос!.. Патроклос упал!..» А случилось вот что. Юный Патроклос, служащий при Нероне виночерпием и пришедший на молитву, воспользовавшись тем, что кесарь нынче был в термах, стоял во время молитвы возле са́мого окна, да, видать, сомлев от духоты, сначала присел на подоконник, а потом и вовсе вывалился наружу. Никто не осмелился прервать чтение, но рабби сам остановил молитву и, стерев ладонью пот с лица, устало сказал: «Братья! Нечистый нашёл способ, чтоб искусить нас. Молитву закончим позже. А сейчас, прошу вас, выйдите все! А несчастного юношу принесите сюда!»
Патроклос лежал во дворе под окном, раскинув тонкие руки и неестественно подвернув одну ногу под себя, и признаков жизни не подавал. Из уголка его рта тонким ручейком стекала кровь. Многие поэтому и подумали, что он уже умер, и не решались прикоснуться к мёртвому телу. Но рабби Шауль, выглянув в окно, крикнул: «Ну же! Несите его сюда скорее! Он же ещё живой!..» Юношу бережно подняли на руки и перенесли в дом. «Отойдите все!» – приказал рабби, когда Патроклоса внесли в комнату и аккуратно положили на пол. Он опустился перед юношей на колени, осторожно ощупал его, заглянул зачем-то в рот, а потом вдруг резко и сильно надавил ему несколько раз на грудь. Патроклос с хрипом втянул в себя воздух, закашлялся, мучительно двигая ногами, и, застонав, открыл глаза. «Господи, воля твоя!.. – загомонили вокруг. – Рабби исцелил мёртвого!.. Чудо! Чудо свершилось! Спасибо, Господи!!..» Радость охватила всех. Все обнимались, смеялись, многие тут же, упав на колени, принялись славить Господа. Бледного Патроклоса, уже сидящего под стеночкой, поздравляли, трепали по плечу и даже целовали. Юноша, прокусивший себе при падении язык, лишь слабо кивал в ответ да вяло размазывал уже начинающую подсыхать кровь по шее и подбородку. Сидеть он долго не смог – у него сильно кружилась голова, и его, по распоряжению рабби, отнесли на жилую половину, умыли и уложили в постель. Молитву заканчивали с радостным энтузиазмом, с горящими глазами; горечь отъезда вдруг сменилась всеобщим восторгом, предвкушением скорого прихода Помазанника Божия Йешу, грядущего Царствия Небесного. Последние слова молитвы: «...в сей день Господь будет един и имя Его едино!» прозвучали не с обычной затаённой надеждой, а жизнеутверждающе, чуть ли не с угрозой, со строгим предупреждением всем гонителям истинной веры.
Расходились нехотя. Долго прощались, как перед затяжной разлукой, хотя должны были встретиться уже наутро – по дороге в Остию или на корабле...
– Я с Йерухамом во дворе возле лестницы стоял, – помаргивая воспалёнными глазами, рассказывал Гидон. – Договаривались, как поедем. Мы одну телегу хотели на двоих нанять. Смотрим, Патроклос сверху спускается. Бледный, как мел, мотает его, за перила двумя руками держится. Мы ему: ты куда?! чего встал?! лежал бы ещё! А он: не могу, во дворец надо, хватятся меня. И пошёл – шатается, как пьяный. Под аркой остановился, стошнило его. Больше я его не видел... – медник вздохнул и облизнул потрескавшиеся губы. – А утром солдаты пришли. Йерухама взяли. И Тита Пу́денса. И ещё многих наших... И не наших тоже брали. Я так думаю, они и сами не знали точно, кого надо брать. Ко мне заглянули. А я ещё до рассвета встал, пайку затеял – заказ от Йехуды Мизинца надо было до отъезда закончить и отдать. Ну, сами знаете, что такое пайка – дым до потолка, вонь такая, что глаза щиплет. Вот и у меня так было. Это, наверно, меня и спасло. Заглянули ко мне солдаты, поморщились, носы позажимали и пошли на верхние этажи, и многих там взяли: и Йерухама, и Херодиона, и братьев Бар-Эхуд. А с четвёртого этажа вообще всех взяли. Оттуда кто-то, не посмотрев, горшок с нечистотами вылил, да прямо на них. Ну, они и взбеленились – похватали всех без разбору: и мужчин, и женщин, и детей даже, тех, кто постарше... – медник замолчал, с тоской глядя перед собой и быстро помаргивая слезящимися глазами.
– Я одного не понял, – не дождавшись продолжения, осторожно спросил Офир, – а Патроклос-то тут причём? Почему ты связываешь эти два события – падение из окна Патроклоса и приход солдат?
Гидон встрепенулся.
– А, так я ж не дорассказал! – заторопился он. – Уже потом, около полудня, Фест Гала́т приходил. Он тоже при кесаре служит. Постельничий. Тоже из наших. Он и рассказал, что во дворце ночью было. Патроклос-то на службу всё-таки опоздал...
Патроклос к обеду всё-таки опоздал. Кесарь Нерон, проголодавшись в термах, сразу отправился за стол. Всегда подозрительный к любым переменам, он тут же поинтересовался: почему это вдруг вино ему подаёт новый виночерпий? Тут ему и доложили, что Патроклос, мол, умер – погиб, разбился, выпав из окна, – уж неизвестно, как дошло столь быстро до дворца это известие, не иначе, птицы на крыльях принесли. А впрочем, что там говорить, Рома – что большая деревня: в одном конце чихнёшь – в другом слышно; слухи здесь порхают от дома к дому, что твои летучие мыши. Не успел кесарь переварить это известие, как ему доложили другое: мол, Патроклос-то, оказывается, жив. Падать, может, он, конечно, из окна и падал да, видать, не разбился, а если и разбился, то, надо полагать, волею богов ожил, да вот же он, сам посмотри, Венценосный! Нерон лишь руками на них замахал – прочь, прочь подите! Не хватало мне ещё тут оживших покойников! Побледнел даже. Но потом глядит – и вправду, живой виночерпий его, и на покойника никак не походит. Тут, видать, любопытство его разобрало. Приказал он Патроклоса к нему подвести и спрашивает: «Сказали мне, Патроклос, что ты нынче из окна выпал и сильно разбился, так ли это?» «Так, кесарь, – отвечает тот, – разбился я сильно, можно сказать насмерть, умер почти, ангелов уже перед собой видел небесных и пение их сладостное слышал». «А как же ты живой теперь?! – изумился Нерон. – Или оживил тебя кто?» А Патроклос возьми и брякни: «Истинно так, кесарь! Помазанник Божий Йесус оживил меня! Помазанник Божий Йесус – Царь грядущий! Царь во веки веков!» Кесарь ажно маслиной поперхнулся: «Ты что болтаешь, глупец?! Какой ещё Царь веков?! Я есть царь!.. Или ты не признаёшь власти моей?!» Ну, тут все притихли, жевать перестали, смотрят. А Патроклос и говорит, видать головой-то сильно ударился: «Царство твоё, кесарь, – говорит, – есть сосуд хрупкий. Наподобие кувшина глиняного. Толкни его – он и упадёт, и разобьётся. А Царствие грядущее, от Отца нашего Небесного – есть царство вечное и неколебимое в веках!» Нерон задышал тяжело, краской налился и спрашивает – сипло так, с присвистом спрашивает, многие из присутствующих знали этот его голос, страшные вещи этот голос его предвещал, сама смерть, должно быть, таким голосом говорит: «Уж не ты ли, мерзавец, – спрашивает, – собираешься столкнуть со стола мой кувшин?!» А несчастный отвечает: «В этом нет надобности, кесарь. С приходом Помазанника Божьего Йесуса все царства земные сами рассыплются в прах. И твоё царство постигнет та же участь». Тут многие даже уши стали себе затыкать, чтоб речей подобных не слышать. А Нерон помолчал, подышал через нос и говорит: «И ты считаешь власть этого своего Йесуса сильнее моей? Как же так? Ведь я могу сделать с тобой, что захочу. Я могу убить тебя. Я могу убить тебя быстро, могу убить тебя медленно. Могу убить тебя тогда, когда мне заблагорассудится: сегодня, завтра... вчера. Насколько я знаю, и Йесуса твоего – как ты там называешь его? – помазанника божьего, его ведь тоже убили. Люди, между прочим, убили, не боги, обычные люди, – взяли и распяли на кресте по приговору префекта Иудейского. Так как же власть этого твоего Йесуса может быть выше моей власти, власти великого императора?!» «Власть твоя – от мира сего, – тихо сказал Патроклос. – Убить меня – да, ты можешь. Но воскресить из мёртвых, как воскресил меня Помазанник Божий Йесус, тебе не по силам». После этого Нерон молчал долго. Очень долго. А потом говорит префекту Квинту Лонгину: «Возьмите его. И всех их возьмите. Я вижу, зараза эта до сих пор жива. Не додавил я прошлый раз этот гнойник! Возьмите его и выбейте из него имена всех его подельников! Всех его единомышленников! Всех до единого!! Чтоб через три дня даже духа христианского в городе не осталось!! Жгите, пытайте, но разыщите их всех!! Всех!! И в первую очередь – главарей ихних!! Кто у вас главный?!! Говори, сволочь!!..» – заорал он на Патроклоса. Но несчастный юноша, осознав, что своими речами неосторожными разбудил зверя, лишь замотал головой и попятился. «Ну ничего! – заверил его Нерон. – Скажешь! Скажешь как миленький! Взять его!! И на дыбу!! Пытать, пока всех не назовёт!!.. Мразь!! Подонок!! Аппетит испортил!..» – Кесарь швырнул на пол кубок с недопитым вином, встал с ложа и быстрым шагом, ни на кого не глядя, удалился в покои...
– Господи! – покачал головой Петрос. – Бедный мальчик! Они же с него кожу с живого сдерут!
– Судя по тому, что взяли Шауля и многих других, уже содрали... – хмуро сказал Офир. – Уплывать вам срочно надо, вот что. Наверняка, они уже и про «Гесиону» знают.
– Да, – согласился Петрос, – наверняка... – он оглянулся на судно, где уже заканчивалась погрузка, и снова повернулся к Гидону: – Где твоя семья?
Медник махнул рукой.
– В городе ещё. Я их всех к родственникам пока спровадил. На Квиринал. А сам сюда поспешил. Упредить.
– Это ты правильно сделал, – одобрил Петрос. – Солдат по дороге не видел?
– Нет, – помотал головой Гидон. – Не больше, чем обычно.
– Всё равно ждать нельзя! – сказал Офир. – Они в любой момент могут нагрянуть.
– Да... Да... Нельзя ждать... – Петрос задумчиво копался в бороде. – Вот что... – обратился он к меднику. – Ступай в город, забирай семью и приводи сюда... Или, может, ты думаешь где-нибудь в городе отсидеться? У тех же родственников.
– Да какое там! – отмахнулся Гидон. – Где уж тут «отсидеться»! Найдут! Всех моих соседей взяли!.. Да и нечего мне теперь делать в Роме. Лавку мою, само собой, разорят. Так что одна мне теперь дорога – в Коринфос... Брат у меня там. Поможет.
– Правильно решил! – одобрительно кивнул Петрос. – Так что давай, забирай семью – и сюда.
– А корабль не уйдёт? – боязливо спросил медник. – А то мы теперь разве что к завтрашнему вечеру сюда поспеем.
– Этот уйдёт, – сказал Петрос. – Но ты не волнуйся, вас будет ждать другой корабль, – он повернулся к Офиру. – Что там у нас с «Поллуксом»?
Тот развёл руками:
– «Поллукс», в общем, исправен. Но он же не снаряжен. И половины команды нет. Разбежались ещё по осени кто куда. А после ремонта новых пока не набирали.
– Займись, – попросил его Петрос. – Срочно займись. Видишь, что твориться! Людей спасать надо!.. – он кивнул Гидону: – А ты ступай! Ступай! И всем нашим, кого встретишь, скажи, что в Остии их ждёт корабль. «Поллукс». Он вон там стоит – почти у самого маяка... И скажи всем, чтоб не медлили! Пусть, понимаешь, поторопятся! Послезавтра на закате корабль уйдёт на Коринфос... – он снова повернулся к Офиру. – Успеешь?
Тот кивнул.
– Успею...
Гидон, загребая драными сандалиями горячую пыль, ушёл.
– А ты? – спросил Офир. – Ты как, на «Гесионе» или на «Поллуксе»?
– На «Поллуксе», – решительно сказал Петрос. – За два дня ещё многое можно успеть. Как стемнеет, в город поеду. Попробую кого-нибудь из арестованных вызволить.
– Как?! – воззрился на него Офир.
– Как всегда, – улыбнулся Петрос. – За деньги. Не родился, понимаешь, ещё тот тюремщик, который не согласится обменять пару-тройку заключённых на звонкую монету.
– Ты там это... – повёл своей лопатообразной бородой Офир. – Поосторожней. Тебя-то там в первую очередь ищут. Не забывай.
– Ладно, – сказал Петрос, – не волнуйся. Им в последнюю очередь придёт в голову искать меня возле тюрьмы.
– Это верно, – согласился Офир. – Но всё равно. Случаи бывают разные. Не увлекайся. А то... знаю я тебя.
– Не волнуйся, – повторил Петрос. – Жди меня послезавтра на «Поллуксе». Но учти! Со мною ли, без меня, но послезавтра на закате «Поллукс» должен из Остии уйти!
– То есть как это, без тебя?! – возмутился Офир. – Чего вдруг, без тебя?! Ты это прекрати!
– Ничего-ничего, – потрепал его по плечу Петрос. – Сам говоришь: случаи бывают разные. Мало ли чего. Так что не жди! Ни одного лишнего часа не жди! Понял?! Солнце в море упало – и всё! В путь! Людей спасай! Твоя задача – вывезти всех уцелевших в Коринфос! Всех, кто успеет добраться до корабля!.. А за меня не беспокойся. Сам знаешь, если что, у меня есть, где отсидеться... – он замолчал и огляделся. – Никак ветер переменился...
Ночной бриз, пока ещё лёгкий, неокрепший, но уже вполне ощутимый, зашелестел растрёпанными причёсками тонконогих пальм, закрутил низкие пылевые смерчики на углах портовых зданий и безжалостно погнал их к морю, к обрезу каменной причальной стенки, где от борта «Гесионы» уже убрали грузовой трап, и где полуголые рабы сидели, свесив босые ноги к пенной прибрежной воде, и, щурясь на тонущее в море, багровое солнце, передавали друг другу кувшин с тёплой кисловатой поской.
– Да... – Офир повернул голову и втянул ноздрями воздух. – С берега... Пора.
Петрос взглянул на медленно покачивающую мачтой «Гесиону».
– Пойду с Марком попрощаюсь. И с внучками... А ты, будь добр, найди какую-нибудь повозку. До города. Я-то своего Кварта ещё днём отпустил. Кто ж знал...
– Я тебе свою бигу пришлю.
– А ты?
– Ничего, я разберусь. Тебе нужнее.
– Ладно... «Поллуксом» займись.
– Да. Я понял. Сразу же.
Офир потоптался.
– Обнимемся?
Петрос удивлённо взглянул на него.
– Зачем это? Послезавтра ж увидимся!
– Не знаю... – Офир опустил глаза. – Боязно мне за тебя. Ты уж там как-нибудь... поаккуратней.
– Ничего, – сказал Петрос. – Мы, понимаешь, потихонечку. Полегонечку... Ничего... Ну, коли хочешь...
Он шагнул к Офиру. Они обнялись.
– Всё!.. – Петрос похлопал друга по гулкой необъятной спине и отстранился. – Всё! Ступай!.. И не бойся за меня! Двум смертям не бывать. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет...
Офиру аж рот повело на сторону от этих слов.
– М-да... – спохватился Петрос. – Что-то я... не того. Ляпнул, понимаешь, не подумавши... – он напряжённо рассмеялся. – Да иди уже ты! Видишь, я глупости всякие говорить уже начал. Иди! Терпеть не могу прощаться!
Офир виновато улыбнулся, сделал рукой неопределённый жест и, повернувшись, торопливо зашагал прочь.