Хранить вечно

   У Петроса вдруг заныло плечо. Старая знакомая боль проснулась и мягко заворочалась у основания левой ключицы. Она показалась сейчас Петросу такой близкой и привычной, такой плоть от плоти, исконной, чуть ли не родной, что её захотелось выпустить на ладонь и ласково погладить по жёсткой колючей шёрстке, приговаривая: ну что же ты, дурашка? ну перестань! не шали! не надо!.. Он смотрел в удаляющуюся широкую спину Офира, мял своё ноющее плечо и думал, что, возможно, он больше никогда не увидит этого уже пожилого, но всё ещё столь жизнерадостного толстяка. Верного компаньона. Товарища. Друга... Никогда... Слово это было неприятное, жёсткое, беспощадное. Петрос отбросил его в сторону, но оно вернулось и, расправив чёрные крылья, повисло перед ним, кося жёлтым глазом и поводя из стороны в сторону хищным, загнутым книзу клювом. Тогда он перевёл взгляд на горизонт и стал смотреть, как медленно, но неостановимо плавится и растекается по морю, тяжёлый, уже изъеденный по краям, сплющенный медный диск...

 

   – Эй! Кто там?!.. – рявкнул густой медвежий голос, – Ты что здесь, падла, делаешь?!.. А ну, стоять!!.. – массивная фигура, гремя по камням калигами, выдвинулась из тьмы и, заслоняя звёзды, нависла над Петросом. – Кто таков?!

   Петрос разглядел у своего живота тускло блеснувший наконечник копья.

   – Не гневайся, уважаемый! – залебезил он, усердно кланяясь и стараясь подпускать в голос как можно больше старческой слезливости. – Я ничего дурного не замышляю! Не гневайся на убогого!.. На-ка вот лучше, возьми! Я-то ведь знаю, служба у вас непростая. Трудная служба! Не обессудь! Возьми!

   Он протянул солдату на ладони денарий.

   Легионер отодвинул копьё, сгрёб монету с Петросовой ладони, пристально рассмотрел её, приблизив к самым глазам и, сунув за щёку, проворчал уже почти миролюбиво:

   – Чего ты тут ходишь, старик? Тюрьма здесь. Стало быть, посторонним нельзя... Или кого из твоих сюда определили?

   – Дочка у меня тута, доченька! – снова слезливо запричитал Петрос, сильно сутулясь и по-стариковски тряся головой. – Родненькую мою забрали! А у неё детишки – мал-мала! Внуки мои! Без мамки остались! По ошибке её забрали! Не виноватая она! Не христианка она никакая! По ошибке!.. – он завсхлипывал, засморкался.

   – Ну, будет... Будет тебе! – охранник окончательно прибрал своё копьё к ноге и придвинулся вплотную; на Петроса густо дохнуло полузабытым запахом казармы. – Не убивайся, дед. Коли невиновная – отпустят, – солдат гудел теперь вполне сочувственно. – Верно тебе говорю! Тут всех через дознание пропускают. Так что, ежели кто посторонний попал, невиновный, тому, стало быть, бояться нечего. Ну, может, помурыжат маленько, но потом непременно отпустят! Когда разберутся.

   – Ох, помурыжат, говоришь! Девонька моя! Помилуй и спаси её Юнона Милосердная!.. А, скажи, добрый человек, дознаватель-то этот самый, он кто? Кого мне спрашивать? К кому обратиться?

   – Да из дознавателей-то я никого и не знаю, – солдат, сдвинув на лоб шлем, шумно поскрёб в затылке. – На дознание этих гнид во дворец таскают. То поодиночке, то по несколько штук сразу. Стало быть, сообщников ищут... А ты вот что. Ты к нашему кентуриону обратись. К Сервию Кесту. Он всех дворцовых знает. И у дознавателей бывает по пять раз на дню. Ты у него спроси. И списки все у него. Вот утром он придёт – у него и спроси. Он завсегда сюда с первой дневной стражей приходит.

   – Благодарю тебя, добросердечный! – Петрос низко поклонился. – Обязательно! Обязательно спрошу!.. Только... может, не здесь? Не у тюрьмы. А? Сам понимаешь, и кентуриону не с руки с посторонними здесь разговаривать. Да и тебе попасть может.

   – И то верно... – согласился солдат, он задумчиво пошмыгал носом. – Тогда... вот что. Ты тогда утром, как букины отсигналят, ступай на Аргилетум. Там, недалеко от храма Януса есть термополия. «Голубка» называется. Её шурин Сервия Кеста держит. Косс Рау́к его зовут. Наш кентурион там завсегда завтракает. Здесь караулы сменит, посмотрит, всё ли в порядке – и туда. Стало быть, там его и жди... Только ты смотри, старик, не говори ему, что это я тебя послал!

   – Ну да! Ну да, само собой! – закивал Петрос. – А как я узна́ю-то его? Сервия Кеста вашего.

   – Узнаешь! – гулко рассмеялся солдат. – Его-то ты точно узнаешь! Кентуриону нашему по молодости от бриттов крепко досталось. Они ему под Ду́робривом палицей всю рожу раскроили. Как жив остался – непонятно! Такую козью морду ему состряпали – любо дорого посмотреть! – он снова заржал. – Так что узнаешь, мимо не пройдёшь!

   – Спасибо тебе, добрый человек! – снова поклонился Петрос. – Спасибо!.. А пока позволь, я всё-таки дочку свою повидаю? – он протянул стражнику ещё один денарий. – Я быстро! Спрошу только, здорова ли? Да не надо ли чего?

   Солдат принял монету как должное.

   – Валяй, дед! Спрашивай. Только не здесь. На входе не надо! Вон туда иди. Там, с обратной стороны, окно есть. Стало быть, там спрашивай. Но только, смотри, старый, чтоб тихо! Прознает кто – и мне достанется, и тебе мало не покажется! Мигом сам к своей дочке отправишься!

   – Само собой! Само собой! – закивал, пятясь Петрос. – Не беспокойся, любезный! Я осторожно!.. Спасибо тебе, добрый человек! За всё спасибо!.. Да ниспошлют тебе боги благодать и здоровье!.. Да будет твой дом полной чашей!.. Да не покинет его Веста Защитница!..

   Он, продолжая пятиться и кланяться, завернул за угол, медленно распрямился и стёр с лица закостеневшую фальшивую улыбку. Лярву тебе на спину, а не благодать! Ежа в калигу! Солдафон хренов!..

   Петрос постоял немного, приходя в себя, затем крадучись прошёл вдоль сложенной из грубого неотёсанного камня стены и, завернув за второй угол, оказался с тыльной стороны тюремного здания. Тут же обнаружилось и окно – узкий зарешёченный проём на высоте примерно пяти локтей от земли.

   Петрос огляделся и шёпотом позвал:

   – Эй!..

   Вокруг стояла тишина, лишь слегка разбавленная далёким треском цикад.

   – Эй!.. Есть там кто живой?!.. – снова подал голос Петрос, и снова никто не откликнулся.

   Тогда Петрос нагнулся, пошарил по земле ладонью, нащупал маленький камушек и, распрямившись, кинул его сквозь решётку внутрь.

   – Э-эй!..

   – Кто здесь?!.. Что надо?! – глухо отозвались за окном.

   – Я – Петрос! Петрос Проповедник!.. – зашептал Петрос, прижимаясь животом к холодному камню стены и задирая лицо к решётке.  – Рабби Шауль здесь?!.. Позовите рабби Шауля!

   – Господи! – отчётливо сказали внутри. – Петрос Проповедник!.. Господи, воля твоя!.. Ну-ка помогите! Подсадите меня!.. – за окном что-то задвигалось, зашуршало, наконец чьи-то бледные руки обхватили изнутри прутья решётки и за ними, в темноте, мутно забелело лицо. – Это правда?! Ты точно Петрос Проповедник?!

   – Да! Это я!

   – Поклянись!.. Поклянись самым дорогим!

   – Клянусь! – сказал Петрос. – Клянусь светлой памятью друга моего, рабби Йешу, Помазанника Божьего!

   – Господи! – воскликнул человек и, повернувшись, горячо зашептал внутрь, тем, кто, вероятно, держал его, приподняв на руках к решётке: – Это он! Он! Господи! Свершилось!..

   И внутри глухо отозвались, зашелестели голоса:

   – Он!.. Он!.. Свершилось!.. Спасены!.. Спасибо, Господи!..

   – Эй! – снова позвал Петрос. – Позови рабби Шауля! Он здесь?!

   – Здесь, – отозвался человек. – Но он не сможет подойти. Досталось ему. Лежит... Дознаватель Варро́н лютует. Туда уводят, обратно приносят... Патроклоса, беднягу, так и вовсе чуть не до смерти замучили. Едва дышит. Похоже, не жилец.

   – А ты кто? – спросил Петрос.

   – Я – Андро́никос, – сказал человек. – Андроникос из Тарсоса. Я – двоюродный брат Шауля. Ты не узнаёшь меня?

   Петрос помолчал, глядя снизу вверх на маячащее за решёткой расплывчатое пятно лица.

   – Узнаю, – наконец сказал он. – Конечно, узнаю! Здравствуй, Андроникос!.. Андроникос, скажи, сколько у вас там сейчас человек? Сколько вас в тюрьме?!

   – Много! Очень много! – прижимая лицо к решётке, зашептал Андроникос. – Никто не считал, но много больше сотни. Здесь битком! Не лечь! Лежат только совсем слабые. Да те, кого на дознании покалечили... Петрос!..

   – Да!

   – Ты... Ты спасёшь нас?!

   Петрос переглотнул.

   – Я постараюсь... – хрипло сказал он и тут же, спохватившись, исправился: – Спасу, Андроникос! Конечно!.. Обязательно спасу!..

 

   В термополии «Голубка» было почти пусто, и красный преторианский плащ Сервия Кеста не заметить было трудно. Кентурион сидел за самым дальним столом, лицом к стене, и, растопырив локти, ел.

   – Кентурион Сервий Кест? – подойдя, негромко спросил Петрос.

   Офицер повернул голову, и Петрос внутренне вздрогнул. Это была не «козья морда». Это была маска самой Смерти. Вражеская палица беспощадно перепахала узкое, вытянутое книзу лицо кентуриона. Нос был сломан, вбит страшным ударом вглубь черепа, и от чернеющих дырок ноздрей по щекам во все стороны разбегались грубые перекрученные сизые шрамы. Верхняя губа была рассечена надвое, и в широкой прорехе – покосившимися могильными камнями – чернели бесформенные обломки передних зубов. Можно было только догадываться, какое потрясение испытывали узники Туллианума, когда впервые видели перед собой жуткий лик начальника городской тюрьмы. Должно быть, они думали, что к ним во мрак и холод смрадного подземелья явился посланник свирепого Плутона, чтоб, выбрав себе очередную жертву, утащить её в угрюмое жилище своего хозяина.

   – Ну, я Сервий Кест, – лениво отозвался кентурион. – Чего тебе... почтенный?

   Видно, из-за больших прорех в передних зубах говорил он несколько невнятно, шепеляво, но в этом не было ничего комичного, наоборот, в сочетании с изуродованным лицом его сиплая, с присвистываниями, речь казалась зловещей, звучала недобро, угрожающе.

   – Ты позволишь угостить тебя вином? – спросил Петрос и, не дожидаясь ответа, окликнул хозяина: – Кувшин фалернского сюда! Самого лучшего! И воды! Холодной!.. – он снова повернулся к Сервию. – Разреши присесть?

   – Присядь, – двинул бровью тот и, как будто потеряв всякий интерес к собеседнику, снова принялся за баранье ребро, держа его двумя руками перед собой, над столом, – чтоб не закапать жиром одежду.

   Петрос, оглядевшись, с трудом подтащил к столу тяжеленный дубовый табурет, уселся за стол сбоку от кентуриона и заставил себя вновь посмотреть ему в лицо.

   – Нравится? – не отрываясь от бараньего ребра и не глядя на Петроса, ухмыльнулся преторианец.

   – У меня был брат, – неожиданно для себя сказал Петрос. – Младший брат. Его звали Ашер. Мы служили с ним вместе в Нумидии... Его убили мусуламии. Трагула попала прямо в лицо.

   Сервий Кест перестал жевать и уставился на Петроса серыми водянистыми глазами.

   – И что?

   Петрос пожал плечами.

   – Не знаю... Вспомнилось.

   Кентурион побуравил собеседника взглядом и снова принялся за еду.

   – Бывает, – вяло процедил он.

   Хозяин – шаркающий ногами, толстопузый Косс Раук – принёс и поставил на стол два терракотовых кубка и два кувшина: один – узкогорлый, со следами снятой восковой пробки; второй – широкий, запотевший – с водой.

   – Покрепче? – спросил Петрос, поднимая за ручку узкогорлый кувшин.

   Сервий Кест покачал головой.

   – Наоборот. Мне ещё на службу.

   Петрос щедро разбавил вино и пододвинул кубок кентуриону. Тот взял его, отпил, одобрительно кивнул и снова посмотрел на собеседника.

   – Я слушаю.

   – Ты, насколько я знаю, – комендант Туллианума?

   – Я – кентурион-шесть второй преторианской когорты, – строго поправил Сервий Кест. – И только после этого – комендант Туллианума.

   – Я понял, – кивнул Петрос. – А скажи, кентурион... Вот те люди, которые содержатся сейчас в твоей тюрьме, ты... ты считаешь их преступниками?

   – Я их считаю заключёнными, – сказал Сервий Кест. – А степень виновности каждого из них определяет дознание и суд. Моё дело – охранять, а разбираются пусть другие.

   – Удобная позиция... Но неужели тебе всё равно – преступников ты держишь под замком или невиновных?

   Кентурион пожал плечами.

   – Моё дело – охранять.

   – Хорошо, – сказал Петрос, – я тебе скажу... – он глотнул вина, не почувствовал вкуса и отставил свой кубок на стол. – Вот у тебя сейчас в тюрьме больше ста человек. Так?..

   – Двести семьдесят шесть, – уточнил Сервий Кест. – И ещё, полагаю, человек тридцать-сорок доставят сегодня в течение дня.

   Петрос представил себе три сотни человек внутри, в общем-то, небольшого – шагов двадцать на двадцать – здания тюрьмы и ужаснулся.

   – Господи!.. – прошептал он. – Двести семьдесят шесть человек! К вечеру будет за триста... О чём это я?.. Да! Вот у тебя в тюрьме сидит сейчас без малого три сотни человек. Вся вина которых лишь в том, что они верят в СВОЕГО бога! Скажи! Разве это так плохо, когда человек верит в своего бога?! Разве это преступление?!

   Кентурион догрыз ребро, бросил кость на тарелку, отодвинул её от себя и облокотился на стол.

   – Когда кесарь Клавдий двинулся на Британию... – шаря в зубах языком и то и дело цыкая, неторопливо сообщил он, – я был простым деканом в Девятом «Испанском» легионе... Авл Плавтий тогда нами командовал... Так вот... У меня в контубе́рниуме из восьми солдат... шестеро молились своим богам... И это совершенно не мешало им стойко сражаться и... и доблестно умирать... – Сервий Кест замолчал и полез пальцами в рот. Покопавшись, он выудил из зубов кусочек мяса, внимательно рассмотрел его и, поморщившись, спровадил на пол.

   – Ну вот! – сказал Петрос, не дождавшись продолжения. – Видишь?! Вера в своего бога не делает человека лучше или хуже. Так почему за это надо бросать в тюрьму?!

   – Насколько я знаю, – сказал кентурион, – христиане обвиняются не в этом. На их совести вполне конкретные преступления: нападения на храмы, поджоги, ритуальные убийства...

   – Пожирание младенцев... – в тон ему продолжил Петрос. – Ну ты же опытный командир, Сервий! Ты видел смерть! Ты знаешь людей! Неужели ты веришь всем этим нелепым слухам?! Неужели ты, глядя на тех несчастных, что со всей Ромы свозят в твою тюрьму, на этих стариков, женщин, подростков, неужели ты можешь допустить, что они убивают младенцев и уж тем более пожирают их внутренности?!

   Сервий Кест молчал и медленно цедил вино, глядя на Петроса поверх своего кубка.

   – Чего ты от меня хочешь? – наконец спросил он.

   – Я хочу, чтобы ты помог мне спасти невиновных.

   Кентурион рассмеялся. Выглядело это довольно страшно.

   – Как?

   Петрос оглянулся и, понизив голос, сказал:

   – У меня в Остии стоит корабль. Полностью снаряжённый и готовый к отплытию. Если сегодня во время первой стражи открыть дверь тюрьмы, к утру все эти ни в чём не повинные люди уже минуют А́нтиум.

   Серые глаза Сервия Кеста, не мигая, глядели на Петроса.

   – То есть... ты предлагаешь мне... – медленно сказал кентурион, – выпустить из тюрьмы всех заключённых... а самому вместо них пойти на крест?

   – Нет! – горячо возразил Петрос. – Я предлагаю тебе уйти вместе с нами. Сначала в Ахайу, а потом... А потом – куда захочешь. Я дам тебе денег. Много денег! Очень много денег! Ты станешь богатым! Ты даже представить себе не можешь, каким богатым ты станешь. Ты сможешь поселиться, где пожелаешь! Купишь большой дом! Землю! Женщин! Рабов! Ты до конца своих дней будешь купаться в роскоши!

   – Вот как?! – поднял брови Сервий Кест. – То есть ты полагаешь, что я со своим... неприметным лицом смогу затеряться где-нибудь на просторах империи?

   – С теми деньгами, что я тебе дам, ты сможешь уехать туда, где тебя вообще никто не станет искать. В Парфию. В Эфиопию... В Индию, наконец!

   – Зачем мне Эфиопия? – пожал плечами кентурион. – И тем более Индия. Что я там буду делать?

   – Жить! И, заметь, жить богато! Золото остаётся золотом везде. И в Индии, и в Парфии, и в Эфиопии!

 

<=                                                                                                        =>