Хранить вечно
Народу на Марсовом Поле собралось немного – казнь состоялась в полдень, в самый зной, и мало кому захотелось тащиться по раскалённому булыжнику, по солнцепёку на другой конец города, чтобы ещё и «погреться» возле огромных жарких костров.
Чудом спасся от сожжения юный Патроклос. Во время дознания ему перебили ноги, и когда в Туллианум пришли солдаты – забирать осуждённых на казнь, он лежал в дальнем углу тюремной залы и, разумеется, на своё имя, выкликнутое старшим караула, к дверям не вышел и, вообще, сразу не отозвался. А потом в возникшей суете про него попросту забыли. Впрочем, полноценным спасением это вряд ли можно было назвать. Просто бывший царский виночерпий получил ещё один день жизни. Казнь всех остальных заключённых отложили на следующий вечер – кесарь Нерон распорядился провести назавтра скачки на новом гипподроме у Ватиканского холма, и пожелал возвращаться после представления во дворец по дороге, освещённой живыми факелами.
Петрос узнал о состоявшейся казни ближе к вечеру, когда всё уже было кончено, и на Марсовом Поле дымились, остывая и потрескивая, десять пепелищ, распространяя вокруг себя тошнотворный запах горелого мяса.
Ему удалось – он успел! – выкупить у палачей тела обезглавленных, и в тот же вечер всех четверых похоронили в небольшом склепе на берегу Тибра в десяти стадиях от города, там, где Остийская дорога, упираясь в реку, поворачивает на юг...
А сейчас они несли в Туллианум хлеб и сыр для заключённых. Они несли несчастным еду, как делали это вот уже двадцать пять ночей подряд, и Петрос понимал, что нынешний поход – последний. Он поэтому и не взял с собой Кирикоса – мало ли чего, смерть есть смерть, и люди перед смертью ведут себя по-разному, и кто знает, что пришлось бы увидеть и услышать нынче у здания тюрьмы впечатлительному юноше.
На сегодняшнюю ночь в Туллиануме оставалось двести восемьдесят девять человек: триста восемь было арестовано с начала дознания, пятеро за минувшие дни умерли, не выдержав пыток или заболев, четырнадцать человек казнили вчера. Никого из арестованных следствие не признало невиновным и не посчитало возможным освободить из-под стражи: ни двенадцати-тринадцатилетних подростков, схваченных под горячую руку вместе с их родителями; ни согбенного старца Авира́ма, которого в тюрьму и то несли на руках, поскольку он давно не мог ходить сам; ни беременную жену Товии Алмазника, Цилу́, огромный живот которой уже не позволял женщине сидеть. Ни тех, кто даже близко не имел отношения к христианской общине и попал в тюрьму по злому навету или по случайности. Двести восемьдесят девять человек должны были нынче вечером стать живыми факелами, чтобы осветить Венценосному кесарю дорогу от Ватиканского гипподрома до Золотого Дворца...
– Ну что, дядя Петрос, отдохнул? Пойдём? – подал голос старший из братьев, Фотиос.
– Да... Да... – Петрос, кряхтя, поднялся и взялся за свой мешок.
– Дядя Петрос, давай я понесу, – предложил Парис. – Мне не тяжело. Я и с двумя мешками справлюсь.
– Справишься, – согласился с ним Петрос. – Вон ты какой здоровяк – быка на плечах поднимаешь. Только всё равно не надо. У каждого должна быть своя ноша. Лучше помоги поднять. Ну-ка!..
С помощью юноши он взвалил свой мешок на плечо и медленно двинулся к воротам.
Стража обнаружилась сразу за аркой – в маленьком дворике, отделяющем внешние ворота от внутренних. За время своих ночных походов Петрос перезнакомился уже со всеми караульными, нёсшими службу у Родниковых ворот. Сегодня дежурила смена Гая Эксо́мниса.
– А! Почтенный Петрос! – обрадовался преторианец. – А я уже подумал, что ты сегодня не придёшь. Зачем переводить еду на тех, кому жить осталось до вечера? – он хохотнул.
– Ничего... Пускай нынче тоже поедят. Сытому-то всё легче... Ничего... – бормотал Петрос, привычно отсчитывая в ладонь солдата глухо позвякивающие монеты – плату за молчание и лояльность: сестерций – лично ему и по дупондию – каждому из караульных.
– Что ж ты, почтенный Петрос, мешок-то сам тащишь?! – удивился Гай Эксомнис, получив деньги и преисполняясь от этого участием и заботой. – А где этот твой малец, шустрый такой? Как его?.. Кирикос, кажется?
– Кирикос, – подтвердил Петрос, снова утверждая мешок на плече. – Да он... Он, понимаешь, ногу натёр. Сильно натёр. Не ступить.
– Что ж он так!.. – опечалился старший смены. – Ну, ничего. Эй, Спу́рий! Давай-ка, подсоби почтенному Петросу! Прими у него мешок!
– Не надо! – попытался отделаться Петрос от неожиданной помощи. – Я донесу, ничего!
– Надо-надо! – не унимался Гай Эксомнис, чуть ли не насильно снимая с Петроса его ношу и перекладывая её на плечо подбежавшего молодого солдата. – А то где это видано, чтоб почтенные старцы такие тяжести таскали?! Давай, Спурий! Донесёшь мешок до Туллианума, поможешь почтенному Петросу и – стрелой назад. Понял?! Да не торчи там, возле тюрьмы, не глазей, а то тюрьма она – того, дело заразное! – он снова хохотнул.
Сразу за вторыми воротами небольшая процессия свернула направо и по узкой вымощенной дорожке, что полого спускалась вдоль внутренней стороны городской стены, вышла к Туллиануму.
Сначала Петрос даже не понял, почему остановились, как вкопанные, шагавшие до этого широко и мерно, братья, почему молодой Спурий, наткнувшись на их каменные спины, уронил к ногам мешок и забормотал, ёжась и испуганно поводя из стороны в сторону своей лопоухой головой: «О, боги!.. Что же это?!.. Огради, святая Юнона Заступница!..» А потом он услышал вой. Вой, от которого у него у самого перехватило дыхание и в животе проснулся и заворочался огромный шершавый кусок льда. Многоголосый, приглушённый толстыми стенами вой, разносящийся в ночной тишине от здания тюрьмы, – плач и стоны обречённых на смерть людей.
– На-ка!.. – Петрос сунул в ледяную руку Спурия монету и, развернув солдата за плечи, подтолкнул его назад, в сторону ворот. – Ступай!.. Ступай! Нечего тебе здесь!..
Дважды просить не пришлось. Спурий, даже не посмотрев на зажатые в ладони деньги, шмыгнул, втянув голову в плечи, в тень от городской стены и мгновенно растворился в темноте.
Петрос подобрал с земли свой мешок и подтолкнул братьев:
– Пошли!.. Пошли. Чего уж тут... – он огляделся. – Что-то Эбурна не видать...
Племянник Сервия Кеста обнаружился сразу за углом. Он сидел на земле, прислонившись спиной к тюремной стене, отбросив в сторону своё копьё и зажимая руками уши. Его трясло. Завидев Петроса, солдат вскочил и бросился к нему.
– Как же э... это?!.. – заикаясь и размазывая слёзы по лицу, запричитал он. – Да разве ж т... т... так можно?!.. Да разве ж а... а... они не люди?!..
Петрос обнял его за плечи.
– Люди, – сказал он. – Они как раз люди. Нелюди – там, – он кивнул туда, где за Форумом, на фоне звёздного неба, вздымалась высвеченная луной громада Золотого Дворца. – Запомни это, сынок! Накрепко запомни! Навсегда... – он рукавом вытер солдату мокрое лицо. – Всё... Успокойся. Успокойся и ступай на пост. Мало ли, кто придёт... Всё. Иди, Эбурн!
Юноша подобрал с земли копьё и, всхлипывая, отправился к дверям тюрьмы.
С тыльной стороны тюремного здания звук сделался громче. Он выплывал из узкого зарешёченного окна и тёк вверх по склону Капитолийского холма – к величественному, увенчанному многочисленными статуями, храму Согласия.
Петрос поднял лежавшую у стены палку и осторожно постучал по решётке. В окне почти сразу появилась чья-то голова.
– Петрос! Петрос! – зашептал человек, прижимаясь лицом к решётке. – Это я! Херодион! Петрос, это ты?!
– Да, – сказал Петрос. – Я.
– Петрос! – голос человека дрожал и срывался. – Петрос, нас всех казнят! Рабби Шауля уже казнили! И Аристархоса! И Трофимоса! И ещё других! Петрос! Как же это?! Ты же говорил! Ты обещал! Петрос! Что же ты, Петрос?! Ты же обещал!!..
– Помолчи! – строго сказал ему Петрос. – Послушай меня!.. – сердце его вдруг дёрнулось, затрепетало, как пойманная в ладонь птичка, и он закашлялся. – Слу... Слушай меня, Херодион!.. Успокойся и передай всем, чтоб тоже успокоились. Я просто не знал, что кесарь вернулся в Рому. Я узнал, когда уже было поздно. Понимаешь?!.. Поздно уже было!.. Но вы не бойтесь! Я обещаю! Слышишь?! Я обещаю, что больше не пострадает ни один человек! Ни один! Я слово даю!.. Сегодня же вас всех выпустят. Слышишь меня?! Сегодня вы все окажетесь на свободе!.. Вас в Остии уже ждёт корабль. Большой быстроходный корабль! «Гесиона». Сегодня вы все уплывёте из Ромы!..
– Но... Как же?! «Гесиона» же ушла! – в голосе Херодиона прозвучало недоверие. – Она же ещё тогда ушла на Коринфос!
– «Гесиона» уже в Остии, Херодион! Три дня как вернулась. Им повезло с ветром... Так что успокой людей! Скажи, что Петрос Проповедник о вас помнит и он вас не оставит. Что он обещает. Что всё будет хорошо! Сегодня вы все уплывёте на Коринфос! Слышишь, Херодион?! Все до единого!.. Вы выйдете сегодня вечером из Остии с попутным ветром и поплывёте на запад. Прямо на заходящее солнце! Ветер будет плотным, и вы поплывёте так быстро, что чайки станут отставать от корабля. Ты плавал когда-нибудь на корабле, Херодион?.. Нет?.. Тебе понравится!.. А потом, когда берег скроется из виду и море окутает тьма, вы повернёте на юг. Плаванье будет спокойным, штормов в это время года не бывает, и через десять дней «Гесиона» бросит якорь в Коринфосе... Ты слышишь меня, Херодион?!
– Да!.. Да! Я слышу тебя, Петрос!.. – тихо отозвался из окна Херодион. – Слышу! – он плакал.
– Так что всё будет хорошо! Я обещаю!.. А пока принимайте хлеб... Фотиос! Парис! Давайте!..
Парис привычно опустился под окном на четвереньки, а Фотиос, взгромоздясь вместе с мешком ему на спину, принялся сноровисто переправлять через решётку хлебные лепёшки. Чьи-то руки принимали их и передавали дальше, вглубь тюрьмы. Внутри глухо зазвучали голоса, несколько раз отчётливо прозвучало: «"Гесиона»"! Коринфос!.. Петрос! Петрос сказал!..» Вой постепенно затих. Вслед за хлебом внутрь тюрьмы перекочевал и сыр. Петрос подобрал с земли пустые мешки, свернул их и сунул под мышку.
– Уходим! – хмурясь и стараясь не смотреть в сторону окна, кивнул он братьям.
– Петрос!.. – окликнули его из-за решётки. – Петрос, подожди!
– Что? Кто это?
– Это я – Йерохам! Ты помнишь меня? Я был помощником рабби Шауля... Не уходи, Петрос! Погоди! Тут... Тут разговор к тебе есть! Просьба!
Петрос нехотя вернулся к окну.
– Слушаю тебя, Йерохам.
– Петрос! У нас тут много необращённых. В том числе и язычников. Каждый третий, почитай. Солдаты ведь брали всех без разбору. А дознаватель Варрон, он ведь даже не спрашивал, христианин ты или нет. Знаешь такого-то? А он тебя знает? И всё! Достаточно! Значит, тоже причастен!.. Петрос! Они все хотят обратиться в нашу веру! Слышишь?! Они хотят принять смерть христианами!..
– Постой! – перебил его Петрос. – Я ведь сказал, что никто больше не умрёт! Я же сказал, что сегодня всех выпустят!
– Да! Да, конечно! – поспешно согласился Йерохам. – Я слышал. И про корабль слышал. И про попутный ветер... И про чаек... Но... Ты пойми, Петрос, они... Они бояться! Им страшно, Петрос!
– Так успокой их! Поговори с ними! Скажи: всё будет хорошо! Петрос Проповедник вас вызволит!
– Петрос! – помолчав, негромко и как-то обречённо произнёс Йерохам. – Я всё понимаю... Конечно, ты всех спасёшь. Мы... мы все верим в это. Конечно же, ты поговоришь с кесарем, и он... одумается. И всех сразу помилует. И мы все уплывём на «Гесионе» в Коринфос. Конечно... Но... Но я прошу тебя! Благослови их, Петрос!.. Пожалуйста!
Петрос сжал челюсти так, что у него заскрипели зубы. Птичка в груди вновь ожила и затрепетала, и он снова закашлялся.
– А ты?.. – подавляя кашель и с трудом выталкивая наружу слова, спросил он. – Почему ты сам не благословишь их? Ты же был помощником рабби!
– Да! – сказал Йерохам. – Я был помощником рабби. Всего лишь помощником. А ты – апостолос! Ты – друг и ученик рабби Йешу! Ты видел его. Ты видел живого Помазанника Божьего! Ты слышал его голос! Ты говорил с ним!.. Поэтому... Господи! Да кому как не тебе?!
Петрос растерялся, он вдруг ощутил себя маленьким и беспомощным. И ещё – подлым! До невозможности подлым! Он чувствовал себя сейчас, как пойманный за руку мелкий базарный воришка. У него даже уши горели!
– Но... Но как?! Я – здесь, вы – там!.. И миква! Нужна же миква! Господи, нельзя же без миквы!.. Я... Я не знаю, Йерохам! Я не знаю, как!
– Ну придумай что-нибудь! Ты же... Ты же апостолос! – с отчаянной настойчивостью, почти возмущённо потребовал заключённый.
– Хорошо... – сказал Петрос, сдаваясь. – Ладно... Ладно, Йерохам! Я... Я всё сделаю. Я благословлю... – он покусал губу. – Хорошо... Пусть они подойдут к окну... Йерохам! Ты слышишь?!.. Пусть они подходят к окну. По одному. По очереди... Фотиос! Парис! Помогите мне!..
Младший из братьев снова опустился на четвереньки, и Петрос с помощью Фотиоса взобрался ему на спину. Он ухватился за холодные прутья решётки и оказался лицом к лицу с Йерохамом.
– Воды! – сказал Петрос. – Вода нужна. Хотя бы немного. Есть у вас вода?
– Да!.. – воскликнул Йерохам и канул в темноту. – Да! Сейчас!
Вскоре с той стороны на окно поставили донышко от разбитого кувшина. И почти сразу же из темноты к решётке приблизилось чьё-то лицо.
– Благослови, отче!
– Как зовут тебя, сын мой? – Петрос изо всех сил старался, чтобы голос звучал уверенно и спокойно.
– Акива́.
Петрос окунул пальцы в осколок кувшина и начертал на лбу Акивы две буквы: перечёркнутую вертикальной чёрточкой, лежащую на боку галочку и неровный косой крест – «алаф» и «тав» – Исток и Устье, Начало и Конец.
– Омывшись, очистишься от скверны... Омывшись, очистишься от грехов... Омывшись, чист будешь пред Богом... – что-то мешало Петросу говорить, какой-то комок стоял у него в горле, и он после каждой фразы пытался его проглотить, но у него не получалось. – Приветствую тебя в нашей общине, брат Акива!
– Спасибо, отче!
Акива исчез, и на его месте сразу же показалась голова другого человека.
– Благослови, отче!
– Как зовут тебя, сын мой?
– Гилья́д.
Пальцы окунаются в воду – «алаф» и «тав».
– Омывшись, очистишься от скверны. Омывшись, очистишься от грехов. Омывшись, чист будешь пред Богом. Приветствую тебя в нашей общине, брат Гильяд!..
Ещё одно лицо.
– Благослови, отче!..
«Алаф» и «тав».
– Омывшись, очистишься от скверны. Омывшись, очистишься от грехов... Приветствую тебя в нашей общине, брат Йошафа́т!..
– Благослови, отче!..
– Омывшись, очистишься... Приветствую тебя в нашей общине, брат Янай!..
– Благослови, отче!..
– Благослови, отче!..
– Благослови, отче!..
– Приветствую тебя в нашей общине, брат Эйра́н!..
Вода в осколке кувшина кончилась, и Петрос попросил принести ещё. У него затекли ноги и сильно болела спина.
– Фотиос, придерживай меня!.. – попросил он; сильные руки старшего из братьев упёрлись ему в поясницу. – Парис, ты как там?
– Я – нормально... – отозвался юноша. – Всё хорошо, дядя Петрос, не беспокойся.
Наполненное водой донышко от кувшина вновь встало на окно за решёткой.
– Благослови, отче!
– Как зовут тебя, сын мой?..
Петрос стал экономить. Он окунал теперь в воду только один палец и чертил на челе обращаемого лишь одну букву «тав» – маленький косой крест.
– Приветствую тебя в нашей общине, брат Цадок...
– Приветствую тебя в нашей общине, брат Шимон...
– Приветствую тебя в нашей общине, брат Бээри...
– Благослови, отче!