Хранить вечно

Обоз вышел из Холмовых ворот и растянулся по Соляной дороге стадиев на десять: вслед за повозкой, в которой под усиленной охраной везли Петроса, ехало несколько верховых, в том числе Эпафродитос, префект претория Тигеллин и городской префект Квинт Лонгин; далее, в колонну по четыре, двигались две манипулы преторианцев – с полным вооружением и даже со своими значками подразделений; следом неспешно тащились полтора десятка запряжённых волами грузовых телег.

Петрос, откинувшись на уложенном мягкими подушками сиденье, с наслаждением подставлял лицо под лёгкий ветерок, гулявший над дорогой. В городе, в раскалённых ущельях улиц, было невыносимо жарко и душно. Застоявшийся воздух там был тяжёл и пропитан миазмами и входил в лёгкие неохотно, словно густой липкий кисель. А здесь, за пределами городских стен, оказывается, ещё летали вольные ветра, шелестели листья деревьев, и убийственная полуденная жара уже не казалась столь безжалостной и убийственной.

У Петроса на душе было хорошо и спокойно. Он ощущал себя победителем. Час назад, когда он со связанными за спиной руками ещё сидел на Ивовом холме, под стеночкой, у входа в казарму второй преторианской когорты, туда прибыл кентурион Сервий Кест и доложил префекту Тигеллину о том, что приказ Кесаря исполнен и все заключённые, содержавшиеся в тюрьме, отпущены на свободу. Туллианум пуст. Бывшие узники препровождены к Родниковым воротам и выдворены за пределы города. Тигеллин повернул голову к изнемогающему на солнцепёке Петросу.

– Слышал?..

Тот кивнул.

– Доволен?..

Петрос кивнул ещё раз.

– Всё? Твои условия выполнены? Едем за золотом?

На этот раз Петрос заставил себя разлепить сухие запёкшиеся губы:

– Да... Всё... Можно ехать.

К Петросу Сервий Кест, разумеется, не подошёл и ничего ему не сказал и лишь, закончив разговор с Тигеллином, задержался долгим взглядом на арестанте, после чего, поджав изуродованные губы, еле заметно покачал головой, выражая этим жестом то ли недоумение, то ли удивление.

Впрочем, Петросу сейчас было глубоко наплевать на чувства начальника городской тюрьмы. Равно как и на чувства кого бы то ни было ещё в этом городе. На их удивление или недоумение. На их одобрение или неодобрение. На их уважение, ненависть, восхищение или негодование. Он своё дело сделал! Он закончил, подытожил, довёл до логического завершения некое большое дело, некий тяжёлый, изматывающий неблагодарный труд, и от этого ощущал огромное облегчение, удовлетворённость и даже предчувствие какого-то близкого празднества: то ли радостной встречи; то ли щедрой награды; а может, просто свободы – большой безграничной свободы, возможности, сбросив тесные узы, куда-то вольно лететь, как летит сейчас над дорогой этот крылатый горячий июньский ветер. Дело было сделано. Огромный неподъёмный пласт был в конце концов поднят и перевёрнут, сокрыв под собой тысячи и тысячи дней и ночей, десятки тысяч событий и происшествий, встреч, расставаний, объятий, драк, смертей, утренних пробуждений, застолий, хитроумных или вполне бессмысленных разговоров. Труд был закончен, последний штрих был нанесён, резец и молоток убраны в ящик, и теперь оставалось лишь, отойдя немного в сторону и отерев пот со лба, оглядеть сквозь медленно оседающую пыль свой, теперь уже полностью состоявшийся, неказистый шедевр, своё прекрасное уродливое детище – сморщенный горько-сладкий плод столь долгой и столь мимолётной жизни...

Когда закончились тянувшиеся вдоль дороги загородные виллы и истомлённые солнцем, желтеющие виноградники, а слева, за деревьями, показались серые развалины древней Анте́мны, Петрос приказал поворачивать вправо – на хорошо утоптанную полевую дорогу. Дорога заканчивалась возле свалки – не очень большой, но очень вонючей, откуда через густые кусты разбегались многочисленные едва заметные тропки. Все они вели к старым заброшенным каменоломням.

Места здесь были хоть и глухие, но вполне обитаемые. В старых выработках находили прибежище бездомные скитальцы, городские нищие, мелкие рыночные воришки. Забредали сюда и беглые рабы.

Появление солдат вызвало среди немногочисленного населения каменоломен настоящую панику.

– Облава!!.. Облава!!.. – полетело со всех сторон, и десятка три человек – разного пола и разного возраста, немытых, нечёсаных, в неописуемых лохмотьях – бросились наутёк, выскакивая, как тараканы, из тёмных щелей и разбегаясь, треща кустами, по окрестностям. Некоторые умудрялись при этом ещё и уносить на себе свой немудрёный скарб. Преторианцы откровенно веселились, наблюдая этот скоротечный исход. Беглецам улюлюкали и свистели вслед.

– Ну что? Где? – спросил Петроса Тигеллин, останавливаясь возле первой полуосыпавшейся выработки и оглядывая уходящий вверх, густо заросший кустами и деревьями склон.

– Где то здесь, – беспечно отозвался Петрос. – Ищите.

– Что значит «ищите»?! – не понял префект. – Где искать?!

– Здесь, – мотнул головой Петрос. – Где-то здесь... – и, помолчав, добавил: – Точнее не помню.

– Надеюсь... ты шутишь? – напряжённым голосом спросил Тигеллин; на его широком лице проступило совсем неуместное для столь важного вельможи выражение детской обиды и растерянности.

– Да какие уж тут шутки, – повёл плечом Петрос. – Дело-то серьёзное... Помню, что где-то здесь. В одной из пещер. Но точнее сказать не могу. Забыл... Стар я стал, понимаешь, память подводит.

– Ах, ты!..

Префект претория шагнул вперёд, и мир перед глазами Петроса вспыхнул и перевернулся. В ушах у него зазвенело, и сквозь этот звон слышны были отдалённые слабые голоса:

– Изуродую!!.. Сердце вырву!!.. Пёс!!.. Пёс!!..

– Оставь! Ты убьёшь его!.. Остановись!..

– Опомнись, Тигеллин!.. Остынь, тебе говорят!..

Что-то тупо и почти безболезненно толкало Петроса в грудь и в живот, а во рту было горячо и солоно и какие-то твёрдые и острые крошки мешали, перекатывались, царапая нёбо и язык.

Когда удары прекратились, Петрос немного полежал, приходя в себя, а затем перевернулся на живот, подтянул под себя колени и, поднявшись на четвереньки, выплюнул на сухую затоптанную траву окровавленные обломки зубов.

– Последний раз... меня так били в Хиеросолиме... в преториуме Понтия Пилата... – не поднимая головы, сообщил он. – Но я тогда был молод и мог дать сдачи. А ты, префект, я гляжу, горазд бить слабых и беспомощных... Это, к твоему сведению, признак трусости... Ну, или импотенции. И если жена на тебя не жалуется, то выходит...

Новый пинок швырнул арестанта на землю.

– Прекрати!.. – донёсся до Петроса голос Эпафродитоса. – Прекрати, тебе говорят!

– Убью!!.. – ревел Тигеллин, вырываясь из рук советника. – Убью падлу!! Пусти!!..

– Ну, убьёшь! И что?! Кто нам тогда покажет, где золото?!

– Да ты что, не понял ещё до сих пор?! Нету тут никакого золота! Издевается он над нами!

– Откуда ты знаешь?! Он, может, просто цену себе набивает?! Хочет, чтоб мы для начала полазили тут, по этим вонючим гадюшникам!

– Ищите-ищите... – прошамкал беззубым ртом Петрос, снова утверждаясь в коленно-локтевой позиции. – Здесь оно... Вон там, вроде, дальше по склону. Вторая или третья выработка отсюда. Там как будто больше нагажено.

Новую вспышку ярости со стороны префекта претория Эпафродитосу удалось сдержать лишь с помощью Квинта Лонгина.

– Мы теряем время! – придерживая Тигеллина за руки, сказал городской префект. – Отдавай приказ солдатам. Пусть обыскивают пещеры. Подряд. Одну за другой.

– Ты понимаешь, что говоришь?! – воскликнул префект претория. – Одну за другой! Да их тут, быть может, сотни! И как обыскивать?! У нас и факелов стольких нет!

– Мы теряем время! – повторил Квинт Лонгин. – Значит, посылай за факелами.

– Да, сидеть нечего, – поддержал городского префекта и Эпафродитос. – Время идёт! Надо искать!.. А с этим, – он кивнул на Петроса, – мы ещё поговорим...

Когда отзвучали все необходимые команды, и красные преторианские плащи рассыпались вдоль изъеденного многочисленными выработками зелёного склона холма, Квинт Лонгин подошёл к сидящему на земле Петросу и, опустившись рядом на корточки, тихо спросил:

– Скажи, зачем тебе понадобилось это представление?

– Прости, префект, – улыбнулся разбитыми губами Петрос. – Я попросту тяну время. Я хочу дать возможность освобождённым из Туллианума уйти как можно дальше от города. Боюсь, кесарь Нерон не сдержит, как обычно, своего обещания и, как только золото окажется в его руках, пошлёт за ними погоню... Так что пусть доблестные преторианцы полазят немного по пещерам. Не всё же им, понимаешь, на парадах красивым строем ходить.

Квинт Лонгин одобрительно хмыкнул.

– А ты хитёр, Петрос Проповедник! Хитёр и смел... Ну что ж. Действительно. Пусть полазят. Им это будет полезно. Да и с этого петуха Тигеллина не помешает спесь сбить... Но я надеюсь, золото всё-таки где-то здесь? Надеюсь, у этого спектакля будет счастливый финал?

Петрос вздохнул.

– Давай не будем торопиться, префект. Давай досмотрим это представление до конца... Вместе досмотрим.

Квинт Лонгин распрямился и свысока глянул на копошащегося у его ног грязного окровавленного арестанта.

– Ты затеял опасную игру, старик, – качая головой, холодно сказал он. – Очень опасную игру! И, честно говоря, я уже не вижу в этой игре для тебя благоприятного исхода.

– Это смотря, что считать благоприятным исходом, – ответил Петрос и, кряхтя, принялся подниматься на ноги...

К Ватиканскому гипподрому Петроса привезли уже после захода солнца.

По правому берегу Тибра растекались душные лиловые сумерки, сквозь которые чёрными молниями проносились вылетевшие на охоту летучие мыши. Ветра не было. Могучие платаны вдоль дороги стояли, устало опустив свои натруженные за день, отяжелевшие от пыли листья-ладони. Ровные ряды виноградников на склоне холма казались строчками огромной многостраничной керы, разобранной на отдельные дощечки и разложенной прямо на земле – быть может, для кого-то там, наверху, умеющего читать эти тайные знаки. Пахло сухой травой, горячей пылью и сгоревшим маслом – три раба-лампадария, перенося с места на место короткую стремянку, зажигали факелы, закреплённые с интервалом в десять шагов по всей длине внешней стены стадиона. На западе, за холмом, всё ещё медленно бледнело, растекалось, гасло закатное зарево. И где-то там, на западе, легко скользила по тёмно-синим вечерним волнам стремительная «Гесиона», с каждым мгновеньем унося спасшихся христиан всё дальше и дальше от опасных италийских берегов. Там было свежо и ветрено. Там скрипела мачта, и пенные брызги взлетали из-под носа корабля и влажными хлопьями опадали на палубу. Там ровными напряжёнными голосами гудели ванты, и желтоклювые чайки, кружась за кормой, жалобно кричали, предчувствуя неизбежную скорую разлуку. Думать об этом, представлять это себе было несказанно приятно.

Гипподром ревел. Видимо, там, за высокими стенами, проходил очередной заезд колесниц, и десятки тысяч глоток, надсаживаясь, гнали вперёд летящих по вытоптанному полю наездников. Под всеми арками выходов со стадиона дежурили рослые преторианцы. Они стояли цепью – по шесть человек в ряд, – полностью перегораживая проход. Это говорило о том, что Кесарь ещё находится на гипподроме – согласно специальному эдикту, покидать кому-либо ристалище раньше императора было категорически запрещено.

Петроса, как куль, вывалили из повозки и даже не стали привязывать к столбу – самостоятельно подняться на ноги он уже не мог. После того как окончательно выяснилось, что золота в старых каменоломнях нет, вздорного старика, вздумавшего шутить над первыми лицами государства, уже ничего не могло спасти от расправы. Тигеллин и Эпафродитос в четыре кулака и в четыре ноги, наверное в течение получаса отводили душу, «вбивая ум» в дерзкого арестанта. Префект Квинт Лонгин участия в избиении не принимал, но и не мешал экзекуторам, давая понять, что и он категорически не одобряет столь безрассудного поведения хоть и убелённого сединами, но, видимо, не отличающегося большим умом гражданина.

После недолгих, но горячих пререканий (никто не хотел оказаться в роли гонца, принёсшего владыке дурную весть) с докладом к Нерону нехотя отправился Тигеллин – всё же это именно ему и его солдатам было поручено найти и доставить императору сокровища царя Агриппы. Красные преторианские плащи, казавшиеся в наступивших сумерках тёмно-пурпурными, раздвинулись, пропуская сквозь строй понурую фигуру своего начальника, и тут же вновь сомкнулись за его спиной.

Гипподром в последний раз взревел, выдохнул и глухо зарокотал – заезд закончился, и зрители теперь делились впечатлениями, радовались победе любимой команды или же негодовали, подсчитывая поставленные на кон и проигранные деньги.

Петрос лежал прямо на земле, на правом боку, и рассматривал уходящую высоко вверх, украшенную беломраморными барельефами стену стадиона. Рассматривать приходилось одним левым глазом – правый совершенно заплыл от меткого пинка Эпафродитоса. Правому уху досталось тоже. Оно ничего не слышало и при ощупывании казалось большой и мягкой влажной лепёшкой. Болел затылок, болел низ живота и сильно, острыми толчками, от которых перехватывало дыхание, болел левый бок – видимо, префект претория и советник всё-таки сломали своему «воспитуемому» несколько рёбер.

Строй преторианцев в ближайшем проходе вновь раздался в стороны, образовав что-то типа короткого коридора, и сквозь этот тёмно-пурпурный коридор в сопровождении личной охраны – четырёх могучих, похожих друг на друга, как братья, белобрысых германцев – быстрым шагом проследовал кесарь Нерон. Префект Тигеллин с кислым выражением на лице покорно семенил следом. Сидящие рядом с Петросом охранники вскочили. Квинт Лонгин и Эпафродитос подобрались и повернулись навстречу принцепсу.

– Ты! – подойдя вплотную, ткнул пальцем в сторону Петроса Нерон. – Ты всё-таки посмел обмануть меня, гнусный старик! Говори, мразь, у тебя действительно нет золота?! Или ты просто водишь нас всех за нос?!

Даже в сумерках было заметно насколько бледен принцепс. Узкие полоски его губ казались на фоне лица совсем чёрными.

– Увы, кесарь... – отозвался Петрос, с трудом повернув голову к императору. – Хиеросолимского золота больше нет... Те двадцать четыре аурея, что нашли при мне, были последними монетами из сокровищ царя Агриппы... Я всё растратил... Прости, но я тебя действительно обманул.

– А я не верю!! – наклоняясь к Петросу, закричал Нерон. – Не верю!! Слышишь?!.. – он распрямился и, играя желваками, оглядел присутствующих; в глазах его сверкали молнии. – Я не верю ни единому слову этого грязного иудея! Золото есть! Оно где-то спрятано! Я... Я это чувствую!..

Все, опустив глаза, молчали.

– Золото есть! – упрямо повторил Нерон. – И я его найду! Пусть для этого мне придётся обшарить все окрестности Ромы и вытянуть из этого проклятого иудея все жилы одну за одной!.. – он тяжело подышал. – Вот что... Осталось ещё два заезда. Ночных, факельных. Я намерен досмотреть их до конца. После этого я вернусь, и тогда мы уже всерьёз займёмся этим... – он пощёлкал пальцами, – этим мошенником! А пока вздёрните его на крест! Распните его! Пусть повисит, подумает! Повспоминает! Может, на кресте к нему как раз и вернётся память! Или благоразумие! Ведь любому глупцу должно быть понятно, что лучше умереть быстро и безболезненно, чем долго и мучительно подыхать под пытками! Учти, иудей! – вновь обратился он к арестанту. – Мои люди умеют пытать! И, заверяю тебя, они найдут такую пытку, которую сможет долго выдерживать твоё больное сердце! Ты будешь умирать у меня медленно! Очень медленно! Ты ещё проклянёшь тот час, когда вздумал шутить с кесарем Нероном!.. А пока повиси на кресте! Повиси, повспоминай!