Хранить вечно
Ашер вздохнул и не ответил. Он стоял, виновато потупившись, глядя в землю. Тогда Саксум взял лицо брата в ладони, поднял и заглянул ему в чёрные влажные глаза.
– Аши, братишка, помнишь, когда ты был маленьким, ты воды боялся? Ну, не совсем воды – возле берега-то ты вовсю плескался – а открытой воды. Боялся в лодке плавать. А когда отец тебя один раз далеко от берега увёз, ты голову рубахой накрыл и домой просился, плакал – помнишь?.. Отец ругаться стал, а я тебя к себе на колени посадил и дал весло. А ты сперва всё равно боялся, а потом воду стал веслом плескать. И брызгать. И смеяться начал. И уже на обратном пути не боялся. Помнишь?
– Помню, – сказал Ашер. – Я это очень хорошо помню. Ты меня ещё песенку тогда петь научил. Про весёлую рыбку... – он вдруг подался вперёд, почти вплотную, лицо в лицо, и быстро и горячо зашептал: – И знаешь, как я плакал, когда ты в армию ушёл?! В легион этот свой! Я тогда сразу поклялся, что за тобой пойду! И найду тебя! Я ведь два раза из дома сбегал. Один раз даже до Ципо́ри добрался! И вот, видишь, нашёл!.. – он освободился из ладоней брата и встал прямо. – Ладно, Шимон. Я тебе верю. Я знаю – ты умный. И опытный... Я согласен!
– Вот и славно! – обрадовался декурион. – Умница! Я знал, что ты согласишься!..
– Потому что... – сказал Ашер. – Потому что... Мы ведь братья! Правда? Куда я без тебя? – он помолчал. – А ты – без меня. Верно?
Саксум улыбнулся.
– Верно, Аши! Верно!.. Значит, сегодня, во время первой стражи. Примерно через час после заката. Только смотри – аккуратно! Чтоб никто не увидел, как ты собираешься!.. И не говори никому ничего. Упаси господи!
– Хорошо, – сказал Ашер. – Сегодня, во время первой стражи... – он повернул голову и посмотрел туда, где над жёлтой кирпичной стеной, вдалеке, в белёсом осеннем небе, неторопливо плыли серобрюхие плоские облака, и повторил: – Сегодня!..
Однако уйти не удалось.
Незадолго до заката, когда подразделение Саксума уже готовилось выдвигаться к северным воротам для заступления в ночной дозор, к декуриону подошёл Идигер и, тронув за локоть, тихо сказал:
– Саксум-ана́, моя твоя хотеть говорить.
Декурион, седлавший в этот момент коня, нетерпеливо оглянулся.
– Ну, говори!
Нумидиец отрицательно замотал головой:
– Келя́!.. Нет! Моя хотеть говорить эдьме́н-дад... эта... шозе́м... тихо, да. Моя хотеть говорить... эта... моя рот – твоя ухо, да.
Это было что-то новенькое. Никогда прежде Идигер никакой секретности при разговорах со своим декурионом не разводил. Саксум тщательно затянул подпругу, навесил седельные сумки, приторочил к седлу щит, и только после этого, похлопав коня по лоснящемуся крупу, кивнул нумидийцу:
– Пошли!
Они отошли к глухой стене соседнего дома, под которой уже начала сгущаться лиловая вечерняя тень, и остановились среди высоких – почти по пояс – зарослей пыльной полыни.
– Н-ну, я слушаю, – Саксум сорвал с ближайшего куста серо-серебристый венчик и, растерев между пальцами мягкие шершавые шарики, вдохнул пряный горький аромат. – Только давай покороче – нам уже, понимаешь, выходить пора.
Идигер закивал.
– Моя покороче, да... Саксум-ана, моя слышать – три имуха́р говорить. Они хотеть сегодня ночь тахури́... эта... дверь в стена открывать, да. Саксум-ана, они дверь в стена открывать – Такфаринас заходить, нас всех инра́... эта... убивать, да! Нельзя, Саксум-ана! Их всех надо хватать, да!..
– Подожди, подожди!.. – декурион нахмурился. – Что ты бормочешь?! Какая ещё «дверь в стена»?
– Большой дверь в стена! – вновь горячо зашептал Идигер. – Эта... в башня – там, – он показал рукой. – Куда мы ходить, да!
– Ворота, что ли? – догадался декурион.
– Ворота, да! Три имухар говорить: когда четвёртый стража стоять, ворота открывать, да – Такфаринас заходить. Саксум-ана, их надо хватать!
– Да кого «их»?! – рявкнул декурион, но тут же, спохватившись и оглянувшись по сторонам, взял тоном ниже: – Кого «их», дурья твоя башка? Что ещё за имухар? Кто говорил про ворота?
– Имухар... эта... мусуламия, да. Улу́дж и Бади́ш. И ещё одна... эта... ятти́... такой, – Идигер поднял руку над головой, показывая.
– Большой? Высокий?
– Высокий, да! – вновь закивал нумидиец. – Моя не знать, как его называть, да... Ур эшине́р... Он на белый эи́с... эта... конь белый ходить, да. Красивый конь. Один в Тубуск такой.
– А-а, Муна́тас. Знаю... – догадался Саксум. – Так, ясно... Давай ещё раз. Значит, ты говоришь: Улудж, Мунатас и этот... как его?.. Бадиш, они хотят сегодня во время четвёртой стражи открыть ворота и впустить Такфаринаса в крепость? Так?
– Эулля́, – кивнул Идигер. – Впустить, да.
– Какие ворота? В Северной башне? Вон те?
– В Северной, да. Там.
– Ты не ошибаешься? – недобро прищурился декурион. – Ты это хорошо слышал?! Сам?! Своими ушами?
– Хорошо, да! – закивал Идигер. – Сха́ри! Вот эта ухо, да... Они эта... назади тар-аха́мт... назади дом говорить. А моя здесь, за угол, стоять, эис... эта... конь поить и всё-всё слышать, да! Схари слышать! Хорошо, да! Хула́н!
– Ну что ты будешь делать! – Саксум зло сплюнул себе под ноги. – Вот ведь паскудники! Шакалы трусливые! Обосрались уже! Штурмом, понимаешь, ещё и не пахнет, а они уже обосрались!.. Так ты говоришь – Улудж, Бадиш и Мунатас?.. Это что же получается? Это получается – две нумидийские алы из трёх. Так?.. Ах, как это некстати!.. Как, понимаешь, некстати!.. – задумавшись, декурион рвал и мял в ладонях пыльные полынные венчики. – Так, а ну, пошли! – принял он наконец решение и, крутанувшись на носках, быстро, не оглядываясь, зашагал вдоль дома...
Декурия готовилась к выходу. Солдаты, негромко переговариваясь, в последний раз проверяли снаряжение и оружие, затягивали на лошадях упряжь, справляли в кустах под крепостной стеной малую нужду.
– Кепа! – крикнул, проходя, помощнику Саксум. – Я – к приму. Никому никуда не расходиться! Ждать меня! Понял?!
– Понял, – отозвался Кепа, в глазах его мелькнуло беспокойство. – Что-нибудь случилось, декурион?
– Ничего не случилось! – отмахнулся Саксум. – Пока ничего.
Кепа встревоженным взглядом проводил эту странную пару: широко шагающего, со свирепым выражением на лице, декуриона и, с трудом поспевающего за ним, выглядящего изрядно перепуганным, Идигера, но больше ничего спрашивать не стал...
Прим Сертор Перперна сразу же уловил суть проблемы.
– Ты это сам слышал?! – тряхнул он за плечо нумидийца. – Сам?! Своими собственными ушами?!
Тот истово закивал.
– Моя слышать, да! Эулля! Вот эта ухо, да!
Прим – приземистый, квадратноплечий, с большой круглой головой, постриженной неряшливыми короткими ступеньками, – хлопнул себя ладонью по боку и грязно и витиевато выругался.
– Ну что ты скажешь! – обратился он уже к декуриону. – Две алы из трёх! Вот как тут воевать?!.. Союзнички хреновы! Так и норовят в спину нож воткнуть!.. Это ж они хотят нашей кровью свои грехи смыть! Перед Такфаринасом выслужиться... Нет, ну что за подлый народ эти мусуламии!..
Прим хотел ещё что-то сказать, но тут его неожиданно прервал Идигер:
– Келя! Мусаламия не подлый, нет! – он движением плеча сбросил с себя руку Сертора Перперны и гордо выпрямился. – Твоя, прим, икмо́н... эта... плохо говорить, да! Зачем эта говорить?! Имухар эта... разный, да! Я – имухар! Моя отец – имухар! Моя брат – имухар! Ак имухар ака́л ирха́ энни́т!.. Есть хороший имухар, да! Храбрый! А есть другой! Инуба́! Рур дабе́г-ги! Эта... сын шакал, да! Совсем плохой! Икмон! Эулля! Нельзя эта говорить, прим!