Хранить вечно
Идигер наконец остановился, чтоб отдышаться. Саксум и Сертор Перперна с изумлением смотрели на разгорячённого нумидийца. Ноздри того раздувались, чёрные глаза грозно сверкали, узкое скуластое лицо полыхало раскалённой бронзой.
– Ого! – хмыкнул прим. – А он у тебя, оказывается, ещё та штучка! Ты смотри, как его разобрало!
– Он прав, – сказал декурион. – Он прав, прим. Они, и вправду, разные. Мы все разные. Нельзя всех мерить одной меркой... Он, между прочим, в своё время на Пагиде бился до последнего. Не струсил, не побежал, как многие, понимаешь, доблестные легионеры. Носители романского духа, понимаешь!.. А стоял и дрался!.. Он, кстати, тогда Кепе жизнь спас... Извини, – обратился он к Идигеру и неловко потрепал его по плечу. – Прим погорячился. Ты – молодец! Ты – хороший имухар!
– Ладно, – пробурчал тогда и Сертор Перперна. – Имухар так имухар... Ты это... не обижайся, парень... Это я так – сгоряча... – он потрепал Идигера по другому плечу, помолчал, а потом вновь повернулся к Саксуму. – Ну что, декурион, по-моему, в нашем маленьком городке запахло жареным. Тебе так не кажется?
– Кажется, – сказал Саксум. – Ещё как кажется! Что будем делать?
– Как что? – удивился прим. – Тут и думать нечего! Пошли к префекту!..
Они гуськом шли по узкой кривой немощёной улочке, и Саксума вновь поразило то, как преобразился за последние дни город. Жители Тубуска по-своему переживали осаду и готовились к предстоящему штурму. Все окна в домах на первом этаже были плотно закрыты деревянными ставнями, а в окнах верхних этажей – почти ни в одном – не горел свет. На протянутых через улицу многочисленных верёвках не сушилось, как раньше, разноцветное бельё. И сами улицы городка были в этот вечерний час непривычно пустынны и тихи. Большинство лавок и магазинчиков было закрыто. Не тянуло вдоль улиц вкусными запахами от многочисленных, стоящих прямо у стен домов, жаровен. Не спешили, перепрыгивая через помойные лужи, возвращающиеся домой, запоздалые прохожие. Вообще, в городе теперь было поразительно тихо. Нигде не звучала музыка. Не раздавалось разудалое пение, весёлые крики и звонкий женский смех из закусочных и попин. Не переговаривались над головой, высунувшись по пояс из окон, словоохотливые соседи. Лишь откуда-то издалека доносился торопливый стук молотка припозднившегося медника, спешащего, вероятно, закончить срочный заказ. Да звучал в быстро густеющих сумерках одинокий встревоженный женский голос: – Парке-ени-ий!.. Парке-ени-ий, домо-ой!..
На Главной площади тоже было почти пусто, лишь за столиком возле единственной открытой попины сидели за кувшином вина четверо молчаливых легионеров из первой кентурии, да у коновязи возле преториума пожилой темнокожий раб вяло тёр скребком одинокую серую лошадь.
Часовой на входе в преториум при виде прима грохнул калигой в пол и вскинул подбородок.
– Эти – со мной, – бросил ему, проходя, Перперна.
Они миновали вестибюль, где на скамьях, стоявших вдоль стен, отдыхала дежурная смена и, войдя в само здание, пошли по анфиладе штабных комнат, уже почти пустых в это вечернее время.
На входе в комнаты префекта дорогу им заступил молодой рослый легионер:
– Не велено!
– Кем не велено? – удивился прим. – Ты что, солдат?!
– Не велено! – угрюмо повторил легионер и, набычившись, исподлобья уставился на визитёров.
– Ты слышал, декурион? – даже как-то растерявшись, оглянулся прим на Саксума. – Не велено!.. Эй, парень! – он поднял руку и костяшками пальцев постучал легионеру, который возвышался над ним почти на целую голову, в начищенный до зеркальности шлем. – Как может быть мнé не велено?! Я – Сертор Перперна! Командир третьей турмы! Ты что, меня не узнаёшь?!
– Не велено! – в третий раз повторил часовой, отстраняя голову от пальцев прима. – Никому не велено! Приказ корникулярия.
– Что?! – изумился прим. – Какого ещё корникулярия?! Это с каких это таких пор корникулярий здесь командует?! Ты что, мальчик?! Да у меня к префекту дело срочное! Ты можешь это понять?!.. А ну, пусти!..
Он двинулся было квадратным своим плечом на часового, но в этот момент дверь приоткрылась и в коридор неслышно выскользнул Манк Ульпий. Полное лицо корникулярия было бледным, вокруг глаз темнели широкие траурные круги.
– Тихо!.. – хриплым шёпотом сказал он, осторожно прикрывая за собой дверь и опираясь на неё спиной. – Чего вы тут расшумелись?! Префекту плохо!
Прим замер.
– Ты что?.. Это... Как «плохо»? В каком смысле «плохо»?
– В таком... – устало сказал Манк Ульпий. – Не знаешь, как людям бывает плохо? – он похлопал себя ладонью по груди – Сердце.
– Ох, ты ж!.. – расстроился Перперна и опять оглянулся на Саксума, на этот раз нерешительно. – Что ж делать-то?
– Ничего не делать, – сказал Манк Ульпий, он вялой ладонью потёр лицо – старый, предельно уставший, совершенно невыспавшийся человек. – Идите. Завтра придёте. С утра. Может, ему, если поспит, к утру полегчает.
– Да ты что! – вновь вскинулся прим. – Какое утро! Тут такие дела творятся, а ты – утро! Извини, корникулярий, но дело срочное! Сердце, не сердце – а что-то делать надо немедленно! – он вновь решительно двинулся вперёд.
– Подожди!.. – движением руки остановил его Манк Ульпий. – Хорошо... Но только ты один. Остальные пусть ждут здесь. Ты ведь можешь один?
– Могу-могу! – нетерпеливо отозвался Перперна, он оглянулся на своих спутников. – Здесь подождите пока. Если что – позову... – он нетерпеливо затеребил Манка Ульпия: – Пойдём, пойдём, корникулярий! Дело срочное! Сейчас сам всё узнаешь!
Они вдвоём с начальником канцелярии протиснулись в дверь, плотно прикрыв её за собой. Саксум отошёл к стоящему у окна столу и, присев на скамью с резными – в виде вставших на дыбы львов – ножками, уставился в вечереющее тёмно-синее небо. Идигер нерешительно двинулся к противоположной стене, где, помедлив, опустился на корточки и замер в своей обычной позе – нахохлившись и повесив кисти рук между коленями. Оставшись у дверей в одиночестве, упрямый часовой потоптался на месте, потом, покосившись на Саксума, сделал шаг назад и в сторону, прислонил к стене своё короткое копьё-пи́лум, после чего и сам привалился плечом к дверному косяку.