Хранить вечно
Во дворе шумели жернова – женщина в грубой домотканой накидке, сидя на низкой скамеечке, с натугой крутила ручную мельницу. Рядом ползал годовалый ребёнок. Две девочки, лет семи-восьми, в четыре руки споро плели тростниковую циновку.
Увидев вошедших, женщина оставила мельницу и поднялась. Девочки, тоже перестав работать, уставились на гостей двумя парами тёмно-карих любопытных глаз.
– Здравствуй, Миха́ль, – сказал Шимон, останавливаясь и снимая с плеча дорожную торбу.
Женщина какое-то время напряжённо вглядывалась в его лицо, а потом всплеснула руками:
– Шимон!
– Узнала, – улыбнулся он.
– Узнала!.. Ой, какой ты стал! Мужик мужиком! А ведь когда на службу ушёл наниматься – совсем мальчишкой-то был! Безбородым ещё!.. Ой, и седина вот!
– Ну, седина, – согласился Шимон. – Куда ж от неё, понимаешь, денешься... Ну, давай, что ли, обнимемся.
– Ага, давай!
Они обнялись.
– Это – жена моя, знакомься, – отстраняясь, показал Шимон. – Хавивой зовут. А это – Рут, её мать... А это – Михаль, жена Андреаса, – представил он женщину жене и тёще. – Стало быть – моя невестка.
Женщины поцеловались.
– А родители где, в доме? – поинтересовался Шимон. – Здоровы?
– Ой!.. – Михаль сокрушённо взмахнула рукой. – А ты ж ведь и не знаешь-то ничего. Помёрли родители-то. В запрошлом годе помёрли. Ага... Отец сперва. По весне. Болел долго. Всё кашлял, кашлял. А перед са́мой Пи́схой взял и помёр... А мать-то следом. Ага... И месяца после него не протянула. Как слегла после похорон, так уже и не встала... Вместе их схоронили. В одной пещерке. Жили вместе и лежат теперь вместе. Ага.
Шимон постоял немного, как будто переваривая весть, а потом медленно двинулся вперёд, прошёл мимо посторонившейся Михаль, подошёл к дому и, распахнув дверь, долго смотрел внутрь, не видя толком ничего и даже не понимая, что он, собственно, хотел там увидеть.
Потом он закрыл дверь и повернулся к невестке.
– А остальные где? Наама? Хана?.. Андреас где? Живы?
– Ой, живы все! Слава Богу! – заторопилась Михаль. – Андреас-то на работе. Вместе с Ове́дом. Ага. Это – старшой наш. Семнадцатый год ему. Помнишь его? Ты, вроде, когда уходил-то, он уже был. Иль не? Ты когда ушёл-то?
– Был. Да. Помню, – сказал Шимон. – Под ногами ползал. Как вот он, – Шимон кивнул на ребёнка.
– Ой, это – младшенький наш. То́ви. Десять месяцев ему. Ага... А это – Рахэ́ли и Ми́ри, – показала она на девочек. – Погодки... А Хана и Наама, те замужем давно. Хана-то за Яна́я Кузнеца вышла. Помнишь Яная-то? Из Кфар-Нахума. Жена его, Йеми́ма, помёрла, а детей у них трое осталось. Так он к нашей Хане-то и посватался. Ага... Она ему ещё троих родила. Хорошо живут. Дружно. Янай-то – мужчина положительный. Богобоязненный. Закон соблюдает. Да и зарабатывает неплохо. Кузня-то у него при дороге. Ага. Купцов много на Дамаск ходит. Кому колесо починить, кому что... А Нааме-то вообще повезло. Ага. Её ведь в новую столицу забрали! В служанки. Прямо во дворец! Ты ушёл, а на следующее лето её и забрали. Начальник какой-то с этой самой Тверии приплывал. Лодка – как три наших дома! Ага! Тогда многих красивых девушек забрали. И Асна́т Элише́ву, и Двору́ Шау́ля Трёхпалого, и ещё других. Мать-то с отцом все глаза поначалу повыплакали – думали, её в позорный дом забирают. А оказалось, совсем даже не туда. Она весточку потом прислала. Что, мол, работает служанкой в богатом доме. И что сыта и одета, и даже деньги плотят. Ага... А потом-то и сама приехала. И жених при ней. Тасаэ́лем кличут. Красивый, статный. Одет богато. Ага... Из Магдалы, сын торговца коврами. Во дворце он там, в Тверии, служит. То ли писарем каким-то, то ли ещё кем – я не поняла. Обручились они тут, в Кфар-Нахуме. А на свадьбу-то родители в Магдалу ездили. В Магдале-то свадьба была. Ага... Живут они с Тасаэлем этим рядом с дворцом. На соседней улице. Андреас к ним как-то ездил. Дом большой, говорит, каменный. Железом крытый. И даже слуга есть. Ага... Два мальчика у них. Это ещё в запрошлом годе было. Сейчас, может, и больше. Может, ещё кого родили... А Ашер в легионеры подался. Ага. Как и ты. Всё бегал, в кентурьёнов каких-то играл. Всё говорил: «Я как Шимон буду! С мечом ходить! Воевать!». А как семнадцать годков исполнилось, так сразу в Кесарию и ушёл, наниматься. Ага... Мать-то против была, а отец сказал: «Коли хочешь – иди. Держать не буду. Может, Шимона нашего где там встретишь». Не встречал-то Ашера там нигде? Не?.. Чего молчишь-то?
– Убили Ашера, Михаль. Пять лет уже как убили... В Африке.
Михаль вскрикнула и зажала себе рот.
– Господи! – прошептала она, на глазах её блеснули слёзы. – Аши нашего маленького! Мальчика нашего! За что ему, Господи, такое?!.. И косточки в чужой земле лежат! Ой, беда-то какая! Ой, беда! – она горестно закачала головой. – Хорошо, хоть родители не дожили. Горе-то, горе!..
– Ладно... – сказал Шимон, подходя и ободряюще гладя невестку по плечу. – Ладно... Будет... Помянем ещё Ашера. И родителей помянем... Ты скажи – куда нам? Поклажу куда? Ослов?.. Да и умыться бы, понимаешь, с дороги.
– Ой, что ж это я?! – поспешно вытирая глаза, засуетилась Михаль. – Всё говорю и говорю. А вы ж с дороги! Давайте в дом! Хавива! Рут!.. Рахэли, Мири, помогите! Несите вещи в дом... Ой, а ослов-то я и не знаю куда. Стойла ж нет. Мы ж скотины-то отродясь не держали. Не в курятник же их... Разве что к дереву привязать. Ага... Вода – вон, в ведре, под дощечкой. Чистая. Утром с ручья принесла. Умывайтесь. И пейте, там и ковшик есть... А я сейчас лепёшек-то напеку. Ага. Я быстро. Домелю вот только зерно и напеку... Андреас с Оведом только к вечеру приходят. Я-то поэтому и не спешила...
Шимон, уже успевший малость осмотреться, подошёл к невестке.
– Что, совсем плохо с едой? – тихо спросил он. – Я смотрю, у вас в доме шаром покати.
– Ой, плохо! – горячо зашептала Михаль, хватая деверя за рукав; на глазах её опять заблестели слёзы. – Плохо, Шими, совсем беда! Лодки-то теперь у нас нет. Утопла лодка. Ага... Прошлой весной утопла. И Андреас мой с ней мало что не утоп. И все сети, всю снасть утопил. Бедствуем теперь. Ага... Андреас к Мэи́ру Рыжему нанялся в работники. А у того-то у самого суп жиже, чем вода. Денег совсем не плотит. Когда рыбой даст. Когда зерном. А деньги-то я уж и забыла, когда мы в последний раз видели... В Храм с прошлой Писхи уже ни пруты не заносили. Я уж рабину-то боюсь и на глаза попадаться. Ага...
– Это ладно, – сказал Шимон. – Это не беда. Я ж теперь богатый, Михаль! У меня ж теперь полный, понимаешь, сундук денег! Мы ж теперь заживём по-человечески! Дом купим. Большой. Просторный. Чтоб всем, понимаешь, места хватило... Лодку купим. С парусом. Рыбу ловить будем. Много рыбы. Продавать... Лавку в Кфар-Нахуме откроем... А может, и в Магдале... – он мечтательно улыбнулся, но потом как-то сразу потух. – Родители вот только, жаль, не дожили.
– Могилку бы им надо подновить, – вздохнула Михаль. – Могилка-то у них совсем никакая. Коль деньги-то теперь есть. Да ко́стницу бы добрую справить. А то не по-людски как-то – всё ещё в саванах лежат. Ага... Кривой Янай вон недорого за костницы берёт. И делает красиво.
– Справим, – твёрдо сказал Шимон. – В лучшем виде всё, понимаешь, сделаем... Ты мне скажи, лавка Э́ли Торговца ещё работает? Та, что возле молельного дома.
– Работает, – закивала Михаль. – Работает. Эли-то самого нет – помёр по осени. Аккурат на Сукко́т. Так там сейчас его старшой заправляет, Эху́д. Ага... Не люблю я его. Эли-то, тот хоть под запись продукты давал. И на рыбу менял. А этот – ни в какую! Этому только деньги подавай. Без денег ничего не даёт, и не проси! Ага. А где ж их возьмёшь, деньги-то?!..
– Ладно-ладно, – прервал её Шимон. – Деньги теперь есть. Было бы, понимаешь, в лавке у него что... Пойду посмотрю. Да и куплю чего надо на первое время. Муки куплю, масла. Яиц. Мяса, может, какого-нибудь. Будет у него там мясо? Куры какие-нибудь или что... Сыра куплю. Да, вина надо купить! Много вина! Праздновать будем! Всех соседей позовём! Мы тут такой стол, понимаешь, накроем – тут таких столов отродясь не видали! Да, Михаль?!.. Ты мне девочек в подмогу дай. А то много всего нести придётся... Подожди! Вот что. Возьму-ка я Аполлона. Не на себе ж, понимаешь, всё это добро из Кфар-Нахума переть...