Хранить вечно
Шимон пригнал сфину из Магдалы в пятый день недели, девятого числа месяца ада́ра – последнего месяца зимы...
Приближение весны чувствовалось. Природа пробуждалась после зимней спячки, после трёх месяцев унылых моросящих дождей и сердитого холодного ветра. На северо-востоке, за тёмно-синими волнами предгорий ещё совсем по-зимнему белела снежная голова священного Хермо́на, а изборождённые глубокими морщинами склоны холмов на том берегу Кинеретского озера уже окрасились в нежный розовый цвет – там зацветали маки. Противоположный, западный, берег, на котором, собственно, и располагались и Кфар-Нахум, и Магдала, и Тве́рия представлял собой обширную равнину, которая после сезона дождей с первым теплом превращалась в самый настоящий цветочный ковёр – пёстрый и благоуханный. Здесь доминировал красный. Среди россыпей кланяющихся каждому воздушному дуновению, гранатовых цветков неприхотливой ветреницы сочно пламенели ярко-алые лютики, сдержанно розовели и лиловели тяжёлые колокола благородных тюльпанов. Впрочем, попадались целые поляны, где преобладал белый или жёлтый. На зелёных озёрных склонах, подобных изумрудному обрамлению огромной пронзительно-синей водной чаши, сдержанно выступали из высокой прибрежной травы утончённые жёлтоглазые нарциссы. И над всем этим пёстрым великолепием, словно лоскуты волшебного тумана, плыли окутанные нежной бело-розовой дымкой пушистые кроны цветущего миндаля.
Шимон любил весну. Любил с самого раннего детства. Будучи ещё мальчишкой, он по весне часто убегал за деревню, в луга, и притаскивал оттуда домой целые рассыпающиеся охапки сладко пахнущих разнообразных цветов, после чего щедро дарил их маме, сёстрам и даже соседям. Андреас даже порой подшучивал за это над ним, дразнил «нюхачом» и «цветочным горшком», а вот Ашер, тот, наоборот, всегда разделял весенние восторги старшего брата и, едва научившись ходить, стал сопровождать своего «Си́ми» в недальних, но интересных цветочных походах.
Возле дома родителей Шимона росло два миндальных дерева. Расцветали они в конце швата – начале адара, символизируя своим радостным пышно-кисейным цветением окончание опостылевшей всем зимы. Деревья эти пропали лет десять тому назад – засохли.
Тот год, по словам Андреаса, выдался небывало знойным, засушливым. Ха-Йарде́н, питающий Кинеретское озеро, страшно обмелел, вода в озере отступила от берегов на несколько десятков шагов, обнажив чёрный донный песок. На отмелях, распространяя зловоние, гнили и разлагались под беспощадными лучами жгучего солнца бурые комья водорослей. А в «плохой», почти запретной, северо-восточной части озера, полностью подтверждая дурную репутацию тех гиблых мест, по словам отважившихся заплывать туда рыбаков, над поверхностью воды выступила вершина зловещей и загадочной чёрной пирамиды, сейчас же получившей название Дьявольской.
Шимон очень жалел погибшие миндальные деревья, двор без них сделался пустым и неуютным. Именно вспоминая их, он посадил два миндальных саженца возле могилы родителей, у погребальных пещер на голом, поросшем лишь колючей травой, кфар-нахумском кладбище, – он помнил, что маме когда-то тоже очень нравился цветущий миндаль.
Несколько миндальных деревьев цвело сейчас и во дворе нового дома, который Шимон купил месяц назад в Кфар-Нахуме. Дом стоял на центральной площади города, возле здания общинной молельни. Был он большой, двухэтажный, с просторным, хотя и запущенным, двором-перистилем, обрамлённым по периметру галереей с роскошной беломраморной колоннадой.
Это был единственный в Кфар-Нахуме дом, выстроенный по романскому образцу: на крепком высоком фундаменте, сложенный из гладко обтёсанных известняковых блоков, с роскошным входным портиком и двускатной терракотовой крышей. Дом этот принадлежал начальнику кфар-нахумской таможни, присланному сюда пять лет назад из столицы. Начальник этот забрал дело круто, пошлину брал полной мерой, но не забывал при этом и про себя. Купцы платили ему золотом, серебром и разнообразным товаром, который предприимчивый чиновник с прибылью сбывал через принадлежавшие ему лавки в Магдале, Цфате, Тверии, Ципори и даже Кесарии. Жил он широко, разъезжал по окрестностям на италийской биге, запряжённой парой шикарных идумейских жеребцов, жён имел трёх, а рабов, кажется, вовсе не считал – вся округа помнила случай, когда двоих своих невольников он случайно запер в погребе и вспомнил о них лишь на пятый день. Конец его поборам, его торговле да и ему самому положил прошлой весной зловещий и неуловимый Барух Мститель, посетивший однажды ночью дом начальника таможни с непрошенным визитом и беспощадно вырезавший всю его семью – всех трёх жён и восьмерых малолетних детей. Самого́ же чиновника разбойник отвёл на городскую окраину и там распял на том самом, знакомом Шимону с са́мого раннего детства, огромном дубе.
С тех пор дом стоял необитаемым. Местные жители обходили его стороной, считая осквернённым, нечистым. Вновь назначенный начальник таможни селиться в нём тоже не пожелал, предпочтя огромному дому небольшую глинобитную хижину недалеко от здания таможни. Дом перевели в разряд казённого имущества и как-то забыли. Шимон ещё в самый первый свой визит в Кфар-Нахум положил глаз на пустующее строение. Суевериями он не страдал, к разговорам об осквернённости дома относился скептически. Шимон навёл справки о бесхозном доме, всё разузнал, поговорил по душам с новым начальником таможни, побеседовал с рабином (более чем щедрый взнос в пользу общины сделал этот разговор вполне дружеским), после чего отправился в столицу и, немало помыкавшись по высоким кабинетам, всё же приобрёл дом за невероятную для здешних мест цену – восемьсот сиклей серебром.
Новый поход, на этот раз в Магдалу – для покупки лодки – Шимон, захватив с собой Андреаса с его сыном, предпринял в последний день швата.
Сфина обошлась ему в двадцать четыре тысячи прут, и Шимон пока ещё не пожалел ни о единой потраченной им пруте. Лодка была практически новая и очень большая: пятнадцать локтей в длину, четыре – в ширину, с двумя парами вёсел и высокой центральной мачтой, которая могла нести квадратный – площадью в целую бейт-рову́ – парус, сшитый из двенадцати полос грубой льняной ткани. Корпус сфины был собран из хорошо подогнанных кедровых досок, прибитых кованными железными гвоздями к дубовым брусьям рёбер, и тщательно просмолён. Кроме денег Шимон отдал хозяину сфины пять модий фиников (пригодился-таки товар чернобородого сидонского купца!), за которые тот целую неделю (кроме, разумеется, субботы) обучал Шимона, Андреаса и Оведа тонкостям обращения со своенравным лодочным парусом. Там же, в Магдале, купили и новые рыболовные снасти.