Хранить вечно
2
После того как за отставным прим-декурионом закрылась дверь, советник Паквий ещё долго сидел за своим столом и, отрешённо глядя перед собой, задумчиво постукивал пальцами по гладкой полированной поверхности столешницы. Было тихо, лишь вяло шелестели за окном сонные деревья да время от времени сухо потрескивали угли в остывающей жаровне. В окно влетела летучая мышь, потрепетала крыльями под потолком и, сделав несколько стремительных кругов над светильником, вновь канула в ночь. Советник встал. Резкое движение отозвалось острой болью в спине. Паквий замер. Вот ведь некстати! Спина не беспокоила его уже несколько недель, и тут – на тебе! Наверное, опять меняется погода. Паквий, кряхтя, выбрался из-за стола и, приноравливаясь, осторожно прошёлся по комнате. Ничего, терпимо. Неприятно, но терпимо. Ладно, спина спиной, а дело делать надо. Спина, она своя, родная, она подождёт.
– Бэни! – окликнул он слугу.
В дверном проёме тут же возникла почтительно согнутая фигура.
– Да, господин.
– Вот что. Позови-ка мне Кальва.
– Слушаю, господин.
Слуга исчез. Паквий постоял над жаровней, глядя на мерно мерцающие угли, потом вернулся за стол, достал из ящика чистую керу и, пододвинув поближе трёхногий бронзовый светильник, принялся быстро писать.
Спустя четверть часа в комнату – как обычно, задев головой притолоку, а мечом косяк, – шагнул личный опцион советника необъятный Валерий Кальв.
– Вызывал, трибун?
– Да, проходи... Бэни, можешь быть свободен.
– У господина будут какие-нибудь пожелания? – осторожно осведомился слуга. – Обед? Терма?
– Потом, Бэни, потом. Ступай.
Слуга, поклонившись, попятился и, выйдя, плотно прикрыл за собой дверь. Паквий осторожно откинулся на спинку стула и, подняв голову, встретился взглядом с глядящим на него откуда-то из-под потолка Кальвом.
– Сесть не предлагаю, – сухо сказал ему Паквий, – мебели жалко... – как всегда в присутствии своего опциона, он испытывал лёгкое раздражение человека, при рождении сильно обделённого богами. – Слушай, как ты всё-таки с бабами спишь?! Они ж хрустеть под тобой должны, как орех под молотом!
Кальв усмехнулся.
– А я их сверху сажаю. Они на мне сверху скачут – только повизгивают... Надеюсь, трибун, ты позвал меня не только для того, чтоб узнать о моих постельных успехах?
Советник улыбнулся. Всё-таки опцион ему нравился – боги редко награждают человека одновременно и силой, и умом. Валерий Кальв был как раз таким исключением.
– Ладно, – сказал Паквий. – К делу... Значит так. Первое. Сейчас же отправь несколько человек к дому Каиафы. Под видом бродяг или паломников. Все выходы из дома – под наблюдение. Если из дома выйдет человек в тёмно-синей накидке – тут же взять и ко мне. Тёмно-синяя, расшитая золотом накидка, подпоясанная чёрно-белым поясом. Запомнил?.. Второе. Если до утра от Каиафы этот человек не выйдет, завтра на рассвете отправляйся в Кривой переулок. Там есть дом с синей калиткой. Возьмёшь всех, кто будет находиться в этом доме. Всех! Включая женщин. Особо меня интересует человек по имени Йешу Бар-Абба. Запомнил? Кривой переулок, дом с синей калиткой, Йешу Бар-Абба... Брать живьём! Только живьём!.. Учти, сколько народу в этом доме – неизвестно. Зато известно, что все они вооружены. Хорошо вооружены. Так что возьми с собой не меньше двух контуберний. А лучше – трёх. Чтоб не один мятежник не ушёл! Понял?.. Теперь дальше... Что у нас по кандидатурам первосвященников?
Опцион пожал могучими плечами.
– Кроме тех, о которых я уже докладывал трибуну, пока больше ничего.
– А что ты мне можешь сказать о Йешу бар-Йосэфе? По прозвищу «рабби-галилеянин». Слышал о таком?
Кальв кивнул.
– Слышал, трибун. Причём неоднократно. По отзывам моих людей, он хорош. Он очень хорош. Но... Трибун ведь сам понимает – он не левит. Он – «рабби-галилеянин». А «Из Ха-Галиля может ли быть что доброе?», – процитировал он на арамейском.
– Хорошо. Ну, а если кроме того, что он не левит и что он галилеянин, – прищурился Паквий на опциона. – В остальном, говоришь, он хорош?
– Ну, если «кроме того»... – Кальв задумчиво поскрёб гладко выбритый подбородок. – Да, в остальном он хорош. Если «кроме того», то он, пожалуй, лучшее, что мы имеем на сегодняшний день.
– Обоснуй.
Кальв выставил перед собой лопатообразную ладонь и загнул мизинец.
– Во-первых, он умён... Во-вторых, – к мизинцу присоединился безымянный, – он прекрасно знает иудейские законы. По крайней мере, получше многих храмовых книгочеев. А потому он практически неуязвим в диспутах. Во всяком случае, во всех тех спорах, о которых я знаю, он вышел победителем... В-третьих, – Кальв загнул безымянный палец, – он лоялен Роме...
– Даже так?
– Да, – кивнул опцион. – Он очень спокойно относится к власти кесаря. Он принимает её как должное. Он не раз прилюдно высказывался в том смысле, что лучше платить кесарю дань, но продолжать жить в своей стране и верить в своего бога, чем попытаться не платить дани и лишиться разом и страны, и веры. «Отдайте кесарю кесарево, а богу – богово», – так он говорит.
– Да, он умён, – поразмыслив, согласился советник. – Этого у него не отнять. Будь все местные рабины такими же, как этот галилеянин, у нас бы не было в Палестине никаких проблем... Что-то ещё?
– Да, трибун. В-четвёртых, – Кальв разогнул обратно мизинец, изобразив левой рукой «козу» – «четыре». – Он некорыстолюбив. Он долго жил у кумранитов и поэтому совершенно равнодушен к личной выгоде.
– То есть бессребреник? – уточнил Паквий.
– Да, – кивнул Кальв и, посмотрев на свою «козу», разжал ладонь и опустил руку. – Это всё.
– Очень хорошо, – подытожил советник. – Очень... – он побарабанил пальцами по столу; взгляд его упал на керу. – Да! Вот ещё что. Завтра ведь у иудеев шестой день недели? Так?.. Так вот, завтра за час до полудня встретишься с Элькано́й...
– Это который эконом в доме Ханана? – уточнил Кальв.
– Да. Он. Пойдёшь на Верхний рынок в попину Ади́на Горбатого. За час до полудня туда должен подойти Элькана. Покажешь ему это, – Паквий взял со стола керу и протянул её опциону. – Керу ему с собой не отдавай – пусть читает при тебе. У него заберёшь его донесение. Понял?
Кальв кивнул.
– Всё понял?
– Всё понял, трибун.
– И главное, – Паквий строго посмотрел на опциона. – Йешу Бар-Аббу мне завтра сюда! – он согнутым пальцем постучал по столешнице. – Живым! Ясно?
– Ясно, трибун... Можно идти?
– Ступай.
Когда огромный Кальв, чуть не снеся все косяки, вывинтился из кабинета, советник, постоянно прислушиваясь к своей спине, вылез из-за стола и снова принялся мерить комнату шагами.
– Неплохо... Неплохо... – бормотал он. – Ну что ж, есть с чем идти к префекту... Бэни!
Слуга возник, как суслик из норы.
– Да, господин.
– Через час – обед. Через два – терма... В терму пришлёшь Гортензию и... эту... новенькую, чернявую...
– Пнину́?
– Да, её.
– Что-то ещё?
– Нет, всё, иди... И не забудь согреть постель!
– Слушаю, господин.
Паквий ещё несколько раз задумчиво прошёлся по комнате туда-сюда, потом вернулся к столу, снял лисью безрукавку, бережно повесил её на спинку стула и, взяв с полки перевязь с мечом, надел её через голову, туго затянув широкий поясной ремень – старая армейская привычка не позволяла идти к начальству не по форме. После чего задул светильник и вышел из кабинета.
Длинными гулкими залами, в которых охраняемая одинокими факелами спала ночная тьма, он перешёл в южное крыло дворца. Здесь были покои Понтия Пилата. У закрытых двустворчатых дверей, ведущих в комнаты префекта, неподвижными изваяниями застыли два каменнолицых легионера. Из стоящего в углу под высоким светильником кресла навстречу советнику поднялся начальник личной охраны префекта кентурион Юлий Репо́рта – невысокий, жилистый, с длинными хваткими руками и узким волчьим лицом.
– К префекту, – коротко сказал ему советник. – Срочно.
– Префект отдыхает.
– Очень срочно, – повторил Паквий.
Начальник охраны испытующе посмотрел на советника. Паквий выдержал взгляд.
– Хорошо, – сдался Репорта, – я доложу.
Он скрылся за дверью и почти тотчас вернулся.
– Через четверть часа, – сообщил он. – На Большой террасе.
– Отлично, – сказал Паквий. – Я там и подожду.
Бесконечной чередой переходов, огибающих покои легата, он вышел к широкой лестнице, ведущей во внутренний сад дворца, и, поднявшись по ней, двинулся по длинной галерее, охватывающей весь сад по периметру. Здесь было совсем темно и одуряюще пахло цветами.
Широкую, огороженную резной каменной балюстрадой площадку за южной садовой галереей, откуда открывался изумительный вид на лежащий внизу город, во дворце называли Большой террасой. Здесь тоже не было факелов, но белые квадраты мраморного мозаичного пола отчётливо выделялись на тёмном фоне, как будто бы светились изнутри.
Паквий пересёк террасу и, подойдя к балюстраде, облокотился на гладкие прохладные перила. Внизу лежал Хиеросолим.
Город угадывался мерцающими россыпями костров, тонкими факельными цепочками, едва заметными очертаниями ближайших площадей и улиц. На северо-востоке, на другом конце города, на Храмовой горе, тихо догорал Жертвенник Всесожжения. Самой Храмовой горы видно не было, поэтому казалось, что робко пляшущий огонёк просто висит в воздухе, как маленькая ярко-оранжевая бабочка, которую вот-вот унесёт дуновением ночного ветра.
Было тихо. Город спал. Из его непрестанно и монотонно гудящей днём утробы сейчас не доносилось ни звука, лишь где-то справа, далеко, наверное в Нижнем городе, лениво и глухо перебрехивались собаки...
Послышались шаркающие шаги.
– Паквий!
– Я здесь, префект, – отозвался советник.
– Ага, вот ты где... О боги, что ж темно-то так?!
– Ночь, префект.
Пилат подошёл, принеся с собой запах восточных благовоний и дорогого пано́нского вина.
– Всё шутишь, Паквий? Надеюсь, ты вытащил меня сюда не для того, чтобы поупражняться в остроумии? – голос у легата вдруг стал вкрадчивым и неприятно скрипучим.
Паквий подобрался.
– Даже в мыслях не было, префект.
Пилат какое-то время смотрел на советника – мутно-белое пятно его лица неподвижно висело перед Паквием, – потом отвернулся, облокотился на перила и уставился в мерцающую оранжевыми огоньками тьму.
– Я принёс целых две хороших новости, префект, – выждав, продолжил Паквий, – каждая из которых стоит того, чтоб рискнуть оторвать начальника от послеобеденного отдыха.
Пилат помолчал.
– Ладно... Слушаю тебя... – голос его опять сделался нормальным. – Ты ведь знаешь, начальство любит хорошие новости.
– Я нашёл Бар-Аббу, префект.
– Вот как? – быстро спросил Пилат, его лицо опять проступило сквозь тьму. – И где он?
– Скорее всего, он сейчас находится в доме Каиафы.
– Скорее всего?
– Он был там сегодня вечером. Это совершенно точно. И возможно, он до сих пор находится там. Я установил за домом наблюдение. Но, в любом случае, префект, завтра на рассвете я возьму Бар-Аббу.
– Ну, вот когда возьмёшь, тогда и поговорим. Помнится, по осени, в Кесарии, ты уже как-то брал одного мятежника. Если память мне не изменяет, Гэршо́на Беспалого. Нет?
Паквий откашлялся.
– Осмелюсь напомнить префекту, что Гэршона Беспалого брал примпил Публий Ба́стум. Мои же люди от операции были попросту отстранены. И мои рекомендации по блокированию порта многомудрый Публий просто проигнорировал. В результате чего, если префект помнит, Гэршон Беспалый ушёл из-под носа примпила по морю. Нагло. У всех на виду. А отважный примпил бегал в это время по берегу, размахивая своим бесполезным мечом!..
– Ладно-ладно, загорелся, – примирительно сказал Пилат. – Остынь... Вот завтра и покажешь, как надо правильно брать мятежников... – он отвернулся и снова принялся смотреть на город. – Значит, всё-таки Каиафа... – после длинной паузы задумчиво проговорил легат.
– Да, – подтвердил советник. – Каиафа... С ним всё по-прежнему – пока не трогаем?
– Не трогаем, – подтвердил Пилат. – Пока... Кстати, что у нас по кандидатуре нового первосвященника?
– А вот это, префект, и есть моя вторая хорошая новость. Я наконец нашёл подходящего человека.
– Ну-ка, ну-ка, – оживился Пилат. – Вот это уже гораздо интересней, чем какой-то там Бар-Абба. Ну-ка давай, выкладывай...
Бар-Аббу и его подельников – а их в доме с синей калиткой оказалось всего пятеро – взяли без особого труда, – на рассвете сон особенно сладок, чем часто пользуются как воры, так и блюстители закона.
Впрочем, не обошлось и без досадных накладок – живьём, к сожалению, удалось взять не всех. Один из мятежников в момент захвата оказался в нужнике и, увидав легионеров, попытался бежать через задний двор на соседнюю улицу, где и был застрелен предусмотрительно поставленными там лучниками. Другой, проснувшись, успел метнуть нож, причём метнуть удачно, и был тут же буквально разрублен напополам лично Валерием Кальвом – опцион терпеть не мог, когда какие-то грязные варвары убивают солдат Великой Империи.
Но самого Бар-Аббу взяли целым и невредимым, и спустя какой-то час он уже висел на дыбе в подвале одной из башен Антониевой крепости. Упирался главарь мятежников недолго. Ровно до тех пор, пока к его мошонке не поднесли раскалённый докрасна металлический прут. Здесь он стал очень сговорчивым и рассказал советнику Паквию (в силу первостепенной важности дела лично ведущему дознание) всё, что того интересовало: и имена подельников, и место схрона с оружием, и, самое главное, планы организации мятежа. И вот тут выяснилась одна очень занимательная вещь. Оказывается, никакого мятежа ни в городе, ни тем более во всей Палестине никто устраивать не планировал. То есть вообще. Никогда. Подвешенный на дыбе Бар-Абба непонимающе хлопал глазами и клялся и божился, что ни он, ни его подельники и в мыслях не имели затевать какой-то там мятеж. А что они имели в мыслях? А ничего, так, мелочи. Пустячок. Просто они хотели совершить налёт на конвой, который, как всем известно, сразу после Писхи повезёт золото из Йерушалайма в Я́фу. Кому это известно? Так всем. Каждый бездельник на Нижнем рынке знает об этом конвое. А мятеж? Ни-ни-ни! Даже подумать о таком не могли! Как можно!
Мошонке Бар-Аббы всё-таки пришлось познакомиться с раскалённым железом. Но и это не помогло. Визжащий и извивающийся подследственный, брызжа слюной, продолжал вопить, что не знает он ни о каком мятеже. Не было никакого мятежа, начальник! Не было! Конвой – да, был! Каюсь! Хотели взять конвой! А мятежа не было! Не было!! НЕ-БЫ-ЛО!!!..
Допрос двоих других подельников Бар-Аббы также не принёс никаких результатов. Оба заговорщика тоже твердили о золотом конвое и начисто отрицали своё участие в подготовке мятежа. По ходу следствия всплыли факты и подробности нескольких давнишних и совсем недавних разбойных нападений, включая нашумевшую историю с ограблением яфской таможни, но вот насчёт организации мятежа и убийства префекта все заговорщики твёрдо стояли на своём – не было такого! Показания подследственных совпадали даже в мелочах.
Картина получалась странная и противоречивая. Весь город шептался о грядущем восстании и подготовке покушения на ненавистного Понтия Пилата, не проходило и дня, чтобы советнику не доносили о новых злодейских планах отважного и неуловимого Бар-Аббы, а сам Бар-Абба, роняя слюну с безвольной губы, висел на крюке в подвале Антониевой крепости и знать не знал ни о самом мятеже, ни о своих коварных планах по его организации. По всему выходило, что, и вправду, не было никакого мятежа. Совсем не было. А что было? А так, действительно пустячок – банальная уголовщина, ограбление.
Советник Паквий, провозившийся с подследственными полдня, чувствовал себя отвратительно. Во-первых, результаты были мизерные. Идти к префекту с такими результатами было как минимум позорно. Во-вторых, снова разболелась спина – сочетание соседства с раскалённым горном и казематной сырости действовало на его позвоночник просто губительно.
Тем не менее с паршивой овцы надо было получить хотя бы клок её грязной шерсти. И советник, переместясь в сухую и тёплую комнату на первом этаже северо-западной башни, выпил горячего вина и, сняв свою любимую лисью безрукавку, уселся на табурет спиной к спешно раскочегаренной солдатами жаровне. После чего приказал привести к нему Йешу Бар-Аббу.
Ни стоять, ни сидеть доставленный разбойник, по известной причине, не мог. Он расположился перед советником в странной позе: широко расставив ноги, низко наклонясь вперёд и упираясь руками в полусогнутые дрожащие колени. Разило от него горелым мясом и палёной шерстью.
– Больно? – участливо спросил Паквий.
Подследственный зло посмотрел исподлобья налившимися кровью глазами, засопел, но ничего не ответил.
– Всего два вопроса, – сказал ему Паквий. – Два простых вопроса. Ответишь на них, и я прикажу солдатам отнести тебя в камеру, а лекарю – обработать твои раны мазью, которая снимает боль. А если не ответишь – отправишься обратно в подвал, где раскалённый прут воткнут тебе уже в задницу. Расклад ясен?
Бар-Абба покивал кудлатой нечёсаной головой.
– Спрашивай, начальник.
– Спрашиваю. С кем из легионеров ты встречался вчера возле Антониевой крепости? И зачем?
Бар-Абба задышал, закряхтел, затряс всклокоченной козлиной бородой.
– Это... С каким легионером? – наконец выдавил он из себя.
Паквий вздохнул.
– Забирайте его, – сказал он дежурящим возле дверей солдатам.
– Нет! Нет! Не надо!!.. – вскинул голову Бар-Абба, в глазах его плясал неподдельный ужас. – Я скажу. Скажу... – он переступил ногами и охнул. – Брат это мой. Цадо́к. Родной брат.
– Вот как? – задрал брови советник. – У разбойника и грабителя брат служит в Легионе? Любопытно... Ну, и зачем ты встречался со своим братом? Только не говори мне о том, что ты хотел пригласить его на праздничный се́дер.
– Нет. Мы... Мы...
– Ну!
– Мы, это... мы говорили... о разном... Он просил, чтоб я навестил родителей. Говорил, что стена в доме треснула, что, это... чинить надо. А ему отпуск не дают. Он уже два раза просил, это... у кентуриона. Отпуск просил. А ему не дают.
Бар-Абба замолчал.
– И это всё? – спросил Паквий.
Бар-Абба кивнул.
Советник побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
– Ты испытываешь моё терпение, Йешу. А оно далеко не безгранично... Говори!! – вдруг гаркнул он (Бар-Абба вздрогнул всем телом). – Это от брата ты узнал о золоте?! Это он тебе сообщил о времени и маршруте следования конвоя?! Да?! Говори, пёс! Ну!..
Голова Бар-Аббы совсем повисла, колени дрожали всё сильнее.
– Я не слышу! – свистящим шёпотом проговорил советник.
– Да... – выдавил из себя Бар-Абба.
– Подробнее!
Сбиваясь и путаясь, Бар-Абба рассказал о том, что его брат, который служит в охране, здесь, в крепости, узнал от своего декана, что на будущей неделе, сразу после праздника, им придётся сопровождать в Яфу, в порт, очень важный груз – секретную почту и какие-то драгоценности, переправляемые из Йерушалайма в Рому. В основном, – золото и серебро. Но вроде как будут и драгоценные камни, и слоновая кость, и дорогие ткани. Груз планировался небольшой – декан сказал, что пойдёт от силы пара повозок, и что в сопровождение отрядят всего один контуберний. Брат говорил, что и убивать-то никого даже не придётся – он всыплет в кувшин с поской сонное зелье, которое он уже купил у сидонского купца, и через час всю охрану можно будет вязать, как дрова.
– Ясно, – сказал советник и добавил по-романски: – У повара обе руки в тесте.
– Что? – не понял разбойник.
– Это пословица, – пояснил Паквий. – Романская пословица. У вас об этом говорят по-другому... Э-э... два свояка – родственники. Кажется, так. Короче, вы с братом стоите друг друга.
– Что с ним теперь будет? – угрюмо спросил Бар-Абба.
– С братом твоим? Да ничего хорошего не будет. Одно тебе обещаю: что бы с ним ни произошло, ты об этом уже не узнаешь. Тебя казнят первым... Кстати, тебе ещё не поздно заслужить лёгкую смерть. Если ты честно и подробно ответишь на мой второй вопрос, клянусь, я сделаю так, что ты не будешь долго мучиться на кресте.
Бар-Абба смотрел в пол. Его кудлатая голова мерно покачивалась из стороны в сторону. Советнику даже показалось, что разбойник не услышал его последние слова.