Хранить вечно
– Эй, ты слышишь меня?
– Спрашивай, начальник, – не поднимая головы, сипло отозвался подследственный.
– Спрашиваю... Что ты делал вчера вечером в доме первосвященника?
Бар-Абба хмыкнул.
– Сразу бы спросил меня об этом, начальник. Может, это... и не пришлось бы меня тогда железом пытать. Я тебе про Каиафу всё расскажу. Всё!.. Господи, как бы я хотел увидеть эту жирную свинью на соседнем кресте! Представляю, как он будет визжать!..
– Может, ещё и увидишь, – пообещал Паквий. – Итак, я тебя спросил, что ты делал вчера вечером в доме Каиафы?
– То же, что и всегда. Я приносил ему золото.
– Какое золото?
– Это... Подсвечник. Золотой. Каиафа покупал у меня золото.
– Подожди... – Паквий подался вперёд и прищурился. – То есть ты хочешь сказать, что первосвященник, левит, первый человек в Храме, скупал у тебя, грязного разбойника, награбленное золото?
– Так и есть, – кивнул Бар-Абба. – Он покупал у меня всё, что я ему приносил. Но только, если это было золото. Он брал только золото, – Бар-Абба криво усмехнулся. – Это разве я грабитель? Это он грабитель. Я каждый раз головой своей рисковал. А он давал мне, это... по сто денариев за либру. По сто!.. И принимал он всё на вес. Как будто это был золотой лом. А там ведь были такие вещи! Один вчерашний подсвечник чего стоит! Там же и золото было, и каменья, и, это... цветы такие... как живые!..
– Ну-ка, погоди! – остановил Паквий подследственного. – Это не тот ли подсвечник, что вы взяли в доме яфского таможенника?
– Ну да, тот самый, – подтвердил Бар-Абба. – Такому подсвечнику, это... цены нет! А этот скупердяй дал мне за него всего тысячу двести денариев! Представляешь?!
– Представляю, – сказал советник. – Что ж не представить. Жалование рядового легионера за четыре года беспорочной службы. Хорошо живёт яфская таможня!.. А вот скажи мне, Йешу, ты, когда Каиафе этот подсвечник принёс, ты ему говорил, где ты его взял?
– Говорил.
– Вот так вот прямо и сказал, что, мол, ограбил яфского таможенника, убил двух его рабов, а золотишко из его дома, дорогой Каиафа, я принёс тебе?
– Ну, про рабов не говорил, а то, что, это... из дома таможенника, сказал... Да он знает, чем я занимаюсь. Он потому и говорит мне всегда, чтоб я, это... приходил к нему, только когда стемнеет.
– Отлично!.. – советник распрямился и тут же поморщился от боли в спине. – О боги!.. – он поёрзал, ища положение поудобней. – Значит, так. Слушай меня, Йешу. Сейчас тебя отведут в камеру, лекарь смажет тебе раны, а потом к тебе придёт человек и ты ему продиктуешь список всех тех вещей, которые у тебя когда-либо покупал Каиафа. Всех до единой! Понял?
– Так, это... – Бар-Абба, с трудом подняв голову, уставился на советника. – Я ведь всё не упомню. Много ведь всего было.
– А ты постарайся, – ласково сказал ему Паквий. – Постарайся... Не для меня постарайся – для Каиафы. Если, конечно, хочешь увидеть его на соседнем кресте...
Когда Бар-Аббу увели (а точнее, уволокли, как куль с мукой, – самостоятельно передвигаться разбойник не мог), советник Паквий приказал принести ему письменные принадлежности и, перебравшись за стол, тщательно зафиксировал на папирусе сведения, полученные от главаря «мятежников» и двух его подельников. Документ получился объёмным – показания подследственных заняли почти две трети стандартного свитка.
Вскоре советнику доставили восьмистраничную керу, полностью заполненную подробным списком вещей, проданных в разное время Бар-Аббой Каиафе – на золото у разбойника оказалась цепкая память.
Через час папирусный свиток и кера легли на стол Понтию Пилату.
А ещё через два часа в дом к досточтимому Ханану постучали, и вестовой легионер вежливо, но непреклонно пригласил бывшего первосвященника во дворец префекта. Да, сейчас. Нет, никаких «утром», немедленно, префект ждёт...
Пилат принял Ханана лёжа за столом в компании с двумя полуголыми рабынями.
– А-а, старина Ханан! – воскликнул префект, заметив бывшего первосвященника, в недоумении застывшего в дверях. – Проходи, не стесняйся! Может, разделишь с нами трапезу? – он похлопал по ложу рядом с собой. – Ауке́лла, подвинься! Дай место почтенному Ханану. Брут! Подай ещё одну чашу для гостя.
– Благодарю тебя, префект, – дрожащим от возмущения голосом ответил Ханан, он так и остался стоять на пороге – в максимально возможном отдалении от царящего за столом разврата. – Благодарю... Я сыт.
– У меня прекрасное вино! – воскликнул Пилат, поднимая над головой золотой кубок. – Настоящее соррентийское. Многие отдают предпочтение фалернскому, но я считаю, что среди вин из Кампа́нии лучшим является всё-таки соррентийское. Попробуй!
Ханан покачал головой.
– Спасибо, но нет.
– Ты никак брезгуешь, Ханан? Аукелла! Рана́! Гляньте! Этот святоша брезгует нашим обществом!
Ханан протестующе воздел руки.
– Позволь, префект! Ничего подобного! Но ты ведь знаешь, наша вера, она... Мы не можем делить ложе с... с незнакомой женщиной!
– Ах, ваша вера! – воскликнул Пилат. – Да-да-да, я ведь совсем забыл о вашей вере! Ну, конечно! Прости меня, великодушно, почтенный Ханан, у меня совсем вылетело из головы! Ну что ж, раз ты не можешь предаться вместе с нами веселью, я не стану надолго задерживать тебя. Эй, Брут! Подай почтенному Ханану вон тот свиток. Да-да, тот, что валяется возле стола... Что там ещё? Кера? Да и керу эту тоже отдай ему... Что там на ней? Соус? Так сотри, разиня! Сотри и подай! Поторопись! Ты видишь, почтенный Ханан ждёт!
«Разиня» Брут поднял с пола полуразмотанный папирусный свиток, затем перепачканную соусом керу, небрежно отёр её рукавом и, подойдя к Ханану без всякой почтительности сунул ему в руки оба предмета.
– Читай! – ткнул в сторону гостя наполовину обгрызенной бараньей лопаткой Пилат. – Читай, почтенный Ханан. А когда прочитаешь, мы поговорим с тобой и о твоей вере, и ещё о разных интересных вещах.
Он тут же отвернулся от Ханана, как будто сразу забыл о его существовании, и, бросив на пол недоеденную лопатку, принялся выкручивать крылышко у лежащего перед ним на блюде, запечённого в глине фазана.
Ханан, всё ещё недоумевая по поводу невиданной доселе непочтительности к своей персоне, развернул свиток и принялся медленно, шевеля губами, читать. Выражение недоумения на его лице вскоре сменилось растерянностью, затем злобой, а потом, почти сразу, – испугом. Он сильно побледнел, крупные капли пота проступили и заискрились на его выпуклом лбу. Дочитав до конца свиток, Ханан даже не стал заглядывать в керу. Он стоял теперь, как провинившийся и ожидающий хозяйского гнева раб: низко опустив покрытую кипой голову и покорно глядя в пол. Кончик его длинной, чёрной с проседью, бороды мелко подрагивал.
– Прочитал? – оглянулся на него Пилат. – Вижу, что прочитал. Всё ещё не желаешь выпить вина? Нет?.. Зря. Если бы я узнал что-либо подобное о своём зяте, я бы пил беспробудно целую неделю. Ну, хорошо, дело твоё... Да! Ты ведь, кажется, хотел поговорить со мной о вашей вере? Что ж, очень вовремя. Очень! У нас как раз есть пример трепетного и добропорядочного служения богу. Вашему богу. Кстати, не скажешь, как ваш бог относится к таким вещам как мздоимство?.. воровство?.. убийство?.. Скупка краденного, наконец?.. А? Почтенный Ханан, ты ничего не желаешь мне сказать? Нет?
– Чего ты хочешь, префект? – чужим усталым голосом спросил Ханан.
– Чего я хочу?.. – Пилат сел и, опустив ноги на пол, упёрся в колени руками, лицо его затвердело, от былой игривости в голосе не осталось и следа – теперь в нём звенел металл. – Я хочу другого первосвященника, Ханан. Мне не нравятся первосвященники, которые на досуге занимаются скупкой краденного.
– Это я понял, – согласно кивнул гость. – Сразу же после праздника мы созовём Великий Санхедрин и решим вопрос о новом первосвященнике. Полагаю, что мой сын Йоната́н...
– Нет, ты не понял, Ханан, – прервал его Пилат. – Ты ничего не понял. Не ты теперь будешь назначать первосвященников. И даже не ваш Великий Санхедрин. Их теперь буду назначать я.
– Но это же... Но это...
– Что? – насмешливо спросил Пилат. – Ты хочешь сказать, что это немыслимо? Что это нарушает ваши традиции? Может быть, скупка краденного не нарушает ваших традиций? Нет?.. Что ты молчишь?
– Но ты же знаешь, префект, – отчаянным голосом произнёс Ханан, – что при назначении первосвященника должны быть соблюдены определённые условия. Во-первых, это происхождение. Он обязательно должен быть из колена Левиева. Обязательно! Во-вторых, он должен быть рабином, он должен посвятить свою жизнь...
– Всё верно!.. – вновь прервал своего гостя Пилат. – Всё верно. Не беспокойся, все формальности будут соблюдены. Твоим длиннобородым придраться будет не к чему. У меня очень хорошая кандидатура, Ханан. Она отвечает всем вашим высоким требованиям. Кстати, ты хорошо знаешь этого человека... Я вижу, ты заинтригован. Нет?.. Ладно, не буду больше мучить тебя неведением. Это твой племянник, Ханан!
– Это который? – нахмурил брови гость. – Наама́н?
– Нет, – покачал головой Пилат. – Не угадал... Йешу.
– Какой ещё Йешу?
– Йешу бар-Йосэф. «Рабби-галилеянин».
Глаза Ханана округлились. Борода затряслась.
– Нет!.. Послушай, префект!.. Нет! Его нельзя!.. Он же!.. Он же!.. Я тебя умоляю, префект, Йешу бар-Йосэф никак не может быть первосвященником! Потому что... Потому что... Префект, я прошу тебя!..
Пилат пристально, не отрываясь, смотрел на своего гостя. Речь Ханана становилась чем дальше, тем всё более невнятной. Голос его постепенно слабел, перешёл в неразборчивое бормотание и вскоре наконец совсем затих. Ханан выронил свиток, который всё ещё держал в руке, и судорожно вздохнул, вздох этот получился похожим на всхлип.
Пилат усмехнулся краем рта, и окликнул раба:
– Эй, Брут! Поднеси-ка почтенному Ханану вина, а то, похоже, у благочестивого рабби горло совсем пересохло... Пей, Ханан, пей. В этом доме тебе не подсыплют отраву – здесь всё по-честному... Пей, Ханан. А пока пьёшь – слушай... С Каиафой я пока делать ничего не стану. ПОКА не стану. Понял?.. Ты же сразу после праздника введёшь «рабби-галилеянина» в этот ваш Великий Санхедрин. Как ты это сделаешь – это уже твои проблемы. Я почему-то уверен, что у тебя это получится. А через два-три месяца сделаешь его первосвященником... Ты понял?.. Ты меня понял, Ханан?!
– Да... Да... – на Ханана было жалко смотреть. – Я понял тебя, префект.
– Далее, – продолжил Пилат. – Всё награбленное Бар-Аббой золото Каиафа должен вернуть. В казну. Завтра же... По докладам моих людей, это, примерно, два с половиной таланта. Но Бар-Абба ведь мог что-то забыть. Поэтому округлим до трёх талантов. Три таланта золота чтобы завтра до заката были здесь, – Пилат, расплёскивая вино, постучал ножкой кубка по столу. – Надеюсь, возражений с твоей стороны не последует? Нет?.. Не слышу!
– Нет, – пробормотал еле слышно Ханан.
– Замечательно. И третье... – Пилат мельком взглянул на рабынь и перешёл на греческий: – Скажи мне, Ханан, сколько меняльных столов работает на Храмовой горе?
– Э-э... – Ханан непонимающе захлопал глазами. – Меняльных столов?
– Да. Тех самых столов, где меняют разные деньги на ваши сикли?
– А-а... а зачем тебе?..
– Отвечай на поставленный вопрос, Ханан! – Пилат ударил кубком по столу, попал по блюду с устрицами и в раздражении швырнул его на пол.
– Я боюсь ошибиться, но... по-моему, их около сорока.
– Ты и здесь пытаешься схитрить, Ханан! – Пилат отставил кубок, вытер руки салфеткой и брезгливо посмотрел на гостя. – Ты мне раньше казался умнее. Неужели, ты думаешь, я поверю, что первосвященник, пусть даже и бывший, не знает, сколько меняльных столов работает на Храмовой горе? И неужели ты мог подумать, что я, прежде чем задать тебе этот вопрос, не узнал истинное положение дел?.. Так вот, я поправлю тебя. Столов этих всего сорок девять. И, мне кажется, будет справедливо, если, скажем... э-э... седьмая часть из них отойдёт в пользу... м-м... кесаря.
– Кесаря?!
– Да, кесаря. Что тебя удивляет?
– Это невозможно... – покачал головой Ханан. – Это попросту невозможно!
– Невозможно достать луну с неба, – наставительно сказал Пилат. – Невозможно вычерпать море. Всё остальное человеку по силам. Если, конечно, человек этого сильно захочет... Тебе придётся сильно этого захотеть, Ханан... А чтобы у тебя не оставалось на этот счёт никаких сомнений, я напомню тебе, что сегодня или завтра, или через неделю, или через год – в любой момент. Ты слышишь меня, Ханан?! В любой момент! Я могу отправить твоего зятя на крест. Как государственного преступника. Это очень важно, Ханан, что именно как государственного преступника! Ведь тогда твоя дочь и твои внуки, Ханан, то есть жена и дети государственного преступника – в полном соответствии с эдиктом кесаря! – будут обращены в рабов. Ты слышишь?!.. И я это сделаю, Ханан! Если ты обманешь меня... Нет. Если ты только попытаешься обмануть меня – я это сделаю. Можешь не сомневаться!.. Тебе всё ясно?
Ханан, беззвучно шевеля губами, кивнул.
– Ну, вот и хорошо, – снова переходя на романский, сказал Пилат. – Раз тебе всё понятно – допивай своё вино и возвращайся домой. И не теряй времени – у тебя много дел... Да, извини, домой тебе придётся идти пешком. Так получилось – во дворце нет ни одной свободной повозки... – префект сокрушённо покачал головой и развёл руками. – Эй, кто там у дверей? Проводите почтенного Ханана до ворот!..