Хранить вечно

– Вряд ли, – недобро щурясь, возразил Йоханан. – Хитрый он слишком, чтоб, оно это, на чей-то нож попасть. Это ж змей! Он сам, скорее, кого-нибудь ужалит... Не-ет. Сидит сейчас наш Йехуда где-нибудь в кесарийской попине. Живой и здоровый. Вино пьёт. Жрёт от пуза. Девок кесарийских, оно это, за жопы щупает... А может, к себе подался. В свой Кириа́ф. Обратно... Дело там какое-нибудь на наши денежки откроет. Богатеем станет. Несейских жеребцов, как этот... Йосэф бар-Гад, заведёт... Оно это, коляску лаковую...

– Ну, на те деньги, что он унёс, таких жеребцов, как у Йосэфа бар-Гада, пожалуй, не купишь, – возразил Андреас. – Коляску, может, ещё туда-сюда, а жеребцов – вряд ли. На одного и то не хватит.

– Он мне как-то говорил, что мечтает пекарню купить, – негромко сказал Тома. – Купить пекарню и открыть при ней хлебную лавку. Говорил, что в детстве голодать часто приходилось, поэтому.

– Хлебную лавку, говоришь, – Кефа сжал кулаки. – Ну-ну...

– Найду – кишки выпущу! – пообещал Шимон. – Прямо в этой его хлебной лавке и выпущу! И по полкам развешу!

– Это для начала его найти надо, – покачал головой Андреас. – Сколько уже времени прошло! Он сейчас где угодно может быть. Вряд ли он в свой Кериаф вернулся. Он ведь понимает, что, если его будут искать, то в первую очередь там. А эту свою хлебную лавку он может где угодно открыть. В той же Кесарии, например. Или, наоборот, – в Ямнии... Или даже, вообще, – в Антиохии. За десять дней он и до Антиохии вполне мог добраться. Пойди найди его теперь... Мир велик.

Все притихли, думая каждый о своём. Светильник перестал моргать и горел теперь ровно – чистым, чуть розоватым пламенем. За окном всё так же тянул свою заунывную песню неутомимый бродяга «хамишим».

– Хлебная лавка, хлебная лавка... – нарушив общее молчание, жалобно пробасил Леви. – Слушайте, может, у кого, и вправду, какой-нибудь кусок лепёшки завалялся?..

Кефа вышел на улицу Роз как раз в тот момент, когда ещё не успевшее раскалиться утреннее солнце красным колесом выкатилось из-за Храмовой горы. Кефа внимательно осмотрел немноголюдную в этот ранний час улицу и двинулся вперёд, наступая на свою длинную тень, легко скользящую по старой булыжной мостовой.

Старый дом Накдимона стоял на пересечении улицы Роз и Песчаного переулка – узкой тропы, действительно песчаной, пролегающей между двумя высокими заборами: сначала ровно, а потом круто взбегающей по склону горы Цийон к параллельной, широкой и шумной, торговой улице Шимшо́н.

Дойдя до угла, Кефа замедлил шаг и ещё раз огляделся. Переулок был пуст. Улица перед домом тоже была пуста, если не считать одинокого нищего, спящего под забором на противоположной от дома Накдимона стороне: Кефа со своего места видел только босые грязные ноги, торчащие из вороха ещё более грязного тряпья. Кефа, не торопясь, прошёл вдоль высокой каменной кладки забора и, миновав массивные глухие ворота, остановился перед зарешёченной калиткой. В прошлый раз, когда они приходили сюда с Йешу на седер, их встречал привратник – старый одноглазый раб-мёзиец. Сегодня раба не было, калитка была приоткрыта. Это было странно, но Кефа и полагал, что нынешний его визит сюда, в указанный таинственным Йосэфом бар-Гадом дом на улице Роз, не обойдётся без странностей, поэтому заранее дал себе зарок ничему не удивляться. Он посмотрел налево – пусто, направо – шагах в пятидесяти, медленно переставляя ноги, тащил гружёную тележку понурый ослик. Хозяин телеги шёл рядом, так же как и его осёл, глядя себе под ноги. Кефа оглянулся на нищего (тот безмятежно спал, приоткрыв рот), помедлил ещё несколько мгновений и, взявшись за позеленевшую медную скобу, решительно потянул на себя калитку.

Во дворе тоже никого не оказалось, но было заметно, что двор недавно мели. Значит, за порядком в доме по-прежнему присматривали, какая-то жизнь здесь всё ещё продолжалась. Двери одного из сараев в глубине двора были распахнуты настежь (ещё одна странность!), высились там стопки перевёрнутых вверх дном больших плетёных корзин, громоздились какие-то обшитые рогожей, неподъёмные на вид тюки. Кефа медленно, оглядываясь по сторонам, пересёк двор, подошёл к дому и, осторожно приоткрыв входную дверь, просунул в щель голову. Внутри было тихо, но Кефа тут же понял, что в доме находятся солдаты – его прим-декурионовский нос сразу уловил знакомый, сидящий, наверное, в самых печёнках, душок легионерской казармы: ни с чем не сравнимый «букет» запахов дыма, пота и кислой посковой отрыжки. Ещё было не поздно уйти: захлопнуть дверь, рвануть обратно через двор, выскочить на улицу, нырнуть в переулок – и поминай как звали. Уйти было можно. Но это ничего не решало. Не для этого он сюда шёл. Надо было разобраться, распутать, понимаешь, этот узел до конца. Кефа сжал зубы и, резко распахнув дверь, вошёл в дом.

Его взяли сразу. Взяли вполне грамотно – быстро и сразу со всех сторон. Будь при нём меч, Кефа вряд ли успел его даже вытащить. Нападавших было четверо (четвёртый ворвался в дом вслед за Кефой – значит, прятался где-то во дворе). Кефу прижали к стене и быстро, но тщательно обыскали, сорвав с пояса кинжал и вытащив из-за пазухи пресловутую керу. Кефа благоразумно не сопротивлялся. Его подхватили под локти и, чуть ли не волоком протащив по коридору, втолкнули в одну из комнат по правой стороне.

В комнате, в кресле с высокой резной спинкой, сидел советник Паквий, держа в одной руке развёрнутый книжный свиток, а в другой – серебряный кубок, вероятно с вином. Рядом с креслом, на низком трёхногом столике, стояло блюдо с финиками и черносливом. За спиной советника мрачным утёсом возвышалась необъятная фигура опциона Валерия Кальва.

Увидев Кефу, советник поставил кубок на стол и принялся двумя руками сворачивать свиток. Один из притащивших Кефу в комнату легионеров прошёл вперёд и, почтительно поклонившись, положил на краешек стола, рядом с блюдом, отобранные у Кефы керу и кинжал. Советник движением руки отослал солдат.

– Кальв, дружище, – не поворачивая головы, позвал Паквий, – будь добр, проследи, чтобы поблизости не было лишних ушей.

– Да, трибун, – кивнул опцион и, пройдя мимо опасливо посторонившегося Кефы, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Советник закончил сматывать свиток и, подняв глаза, насмешливо посмотрел на гостя.

– Удивлён?

Кефа повёл плечом.

– Нет. Чего-нибудь в таком роде как раз и ожидал.

– Вот как? – приподнял бровь Паквий. – Отчего же? Ты ведь, кажется, должен был встретиться здесь со своим другом Йешу?

– Трудно по-настоящему надеяться на встречу с мертвецом, – помедлив, ответил Кефа. – Тем более с мертвецом, умеющим писать письма пробитыми руками.

Советник вскинул голову, несколько мгновений пристально смотрел на гостя, потом хмыкнул и кивнул.

– Да. Это мы с Кальвом малость не додумали... Надо же, такая простая вещь, а в голову не пришла!.. Это ты молодец... – он принялся постукивать кончиком книжного свитка по гладко выбритому подбородку. – А чего тогда пришёл? Любопытство?

– Любопытство, – легко согласился Кефа. – Я ведь страсть, какой любопытный. Это у меня с детства. То голову, понимаешь, в улей суну. То в задницу кому-нибудь загляну.

Паквий предостерегающе покачал головой.

– Осторожнее, прим. Не надо зарываться. Ты ведь один раз уже погорячился. Я думаю, не стоит повторять?

Кефа промолчал. Советник ещё какое-то время пристально смотрел на него, потом потянулся к столу, поставил на него свой кубок, положил рядом книжный свиток и взял в руки отобранный солдатами у Кефы кинжал.

– Прекрасная вещь!.. – рассматривая витые ножны и рукоять, сделанную в виде дракона, кусающего собственный хвост, оценил Паквий. – Изумительная работа!.. – он вытянул кинжал из ножен и, вглядевшись в лезвие, задрал брови. – Никак парфянская заточка?.. Да, точно, парфянская, – советник, хитро прищурившись, посмотрел на Кефу. – А ты, часом, не парфянский ли лазутчик, Симон Саксум из Галилеи?

Кефа криво улыбнулся.

– Нет, трибун. Я не парфянский лазутчик. Я – бывший прим Третьего легиона, а ныне – самый обыкновенный еврей. Пусть немного любопытный, но вполне, понимаешь, законопослушный. И нож этот – давний подарок от друга. Память о службе... И, кстати, длина лезвия у этого ножа никак не больше ладони.

Паквий улыбнулся краешками губ.

– Ну, полагаю, бывшему прим-декуриону Третьего легиона, носителю «Крепостного венка» не стоит беспокоиться о длине лезвия его ножа.

Кефа хмыкнул.

– Как же мне не беспокоиться, если ты лишил меня романского гражданства?

– Но-но! – советник останавливающе поднял ладонь. – Не говори глупостей. Романское гражданство даровано тебе кесарем Тиберием, и только кесарь Тиберий волен лишить тебя его.

– Но ты же отобрал у меня буллу! И меч!

– И, между прочим, правильно сделал! А то бы ты натворил делов. Скажи спасибо, префект Пилат не обратил внимания на ту возню во дворе преториума... – Паквий помолчал. – Буллу тебе вернут. После нашего разговора подойдёшь к опциону Кальву. Булла у него. Что же касается меча... Полагаю, он тебе пока не нужен. В той работе, которая тебе предстоит, меч тебе не пригодится. Скажу больше, он тебе будет только мешать.

– Это в какой ещё работе?! – удивился Кефа. – Я, кажется, не соглашался ещё ни на какую работу! Ты ничего не...

– Помолчи! – оборвал его Паквий.

Кефа заткнулся. Стало очень тихо. Так тихо, что Кефа услышал, как где-то над головой, в стропилах, робко шуршат мыши. А может, это были ящерицы. Кефе неизвестно отчего вдруг вспомнилась маленькая серая ящерка-геккон, что ловко ловила мух, бегая по потолку и стенам, в тесной комнатке глинобитного дома в далёком и пыльном Туггурте. Господи, как же давно это было!

Советник вернул кинжал в ножны, отложил его на стол и, снова взяв в руки кубок, сделал глоток.

– Йешу жив, – едва слышно, одними губами произнёс Паквий.

Кефа задохнулся. Сто тысяч слов теснились у него на языке, но он никак не мог выбрать нужные. Наконец он совладал с собой.

– Один мой друг, – криво усмехаясь, выдавил он из себя, – прочитав керу, сказал, что пока он сам, своими собственными глазами не увидит рабби, пока он сам, понимаешь, своими собственными руками...

– Ты увидишь его, – спокойно сказал Паквий, и именно в этот момент Кефа понял, что советник не врёт.

– Когда? – хрипло спросил Кефа, ему вдруг сильно захотелось пить, у него даже мелькнула шальная мысль: а не попросить ли глоток вина у советника?

– Скоро, – ответил Паквий. – Ему надо немного подлечиться. Всё-таки висение на кресте не особо способствует укреплению здоровья... Да и Гай Лонги́н, надо сказать, несколько переусердствовал.

– Гай Лонгин?

– Ну да. Кентурион Гай Кассий Лонгин. Это ему была поручена постановка всей этой комедии с распятием рабби-галилеянина... Кстати, идею с настойкой из корня мандрагоры предложил именно он. Отличная идея, я считаю!..

– Губка на копье! – догадался Кефа.

– Верно, – кивнул советник. – Знаешь, что это такое, настойка из корня мандрагоры?

– Знаю, – Кефа потрогал своё левое плечо. – Меня ею в госпитале угощали. В Ламбессе.

– А, ну тогда тем более... – Паквий снова отпил из кубка. – На мой взгляд, в общем и целом, получилось очень даже неплохо. Как ты считаешь?

Кефа покачал головой:

– Ты же знаешь, меня там не было. Но судя по тому, что мне рассказали... Слишком много накладок... И странностей... Многое не так, как всегда. Не боитесь, что Ханан с Каиафой подлог заподозрят?

– Плевать, – небрежно отмахнулся Паквий. – И на Ханана плевать, и тем более на Каиафу. Не в том они нынче положении, чтобы с нами бодаться. Да и вообще, какие могут быть вопросы? Казнь состоялась? Состоялась. Народ видел смерть рабби-галилеянина? Видел. Это – главное. А на всякие недоверия и подозрения, и возможные слухи – плевать, плевать и ещё раз плевать! Мало ли какие слухи ходят в народе!

– Ну, раз так... тогда конечно... – Кефа помолчал, а потом спросил: – Где он?

Советник понял вопрос. Он поколебался, но потом всё-таки ответил:

– Сейчас он в Ха-Раме, в доме Йосэфа бар-Гада. Но совсем скоро, когда раны заживут, префект заберёт его к себе в Кесарию.

<=                                                                                                                                           =>