Хранить вечно

– Префект?!

– Префект, – подтвердил советник. – А ты как думал? Ты думал, что это я всё затеял? Или тот же Гай Лонгин? Нет, дорогой мой. Рабби-галилеянин нужен не мне. И уж тем более не кентуриону Гаю Лонгину. Рабби-галилеянин нужен префекту... А ты и твои друзья нужны рабби-галилеянину. Так что, сам понимаешь, не время вам сейчас отправляться обратно в Галилею.

– Подожди, – потряс головой Кефа. – То есть ты хочешь сказать, что Йешу...

Он не договорил. В соседней комнате вдруг раздался грохот, как будто там уронили шкаф. Потом прозвучал чей-то сдавленный крик, по коридору затопали ноги, и в распахнувшуюся дверь, пригнув голову, шагнул огромный Валерий Кальв. В одной вытянутой руке он за шиворот, как нашкодившего котёнка, держал вяло брыкающегося Шимона. В другой – брезгливо, за кончик лезвия, как дохлую крысу за хвост, – несоразмерный Шимонов нож. Из разбитого носа Шимона – по бороде, по симле, оставляя на полу дорожку из частых капель, – бежала очень яркая красная кровь.

– В окно влез. С крыши. Должно быть, задворками прошёл, – доложил опцион, при каждом слове встряхивая пленника, как будто собираясь вытрясти из него пыль; зубы Шимона лязгали.

– Ваш? – кивнул Кефе на Шимона Паквий.

– Наш... – несколько обалдело подтвердил Кефа. – Это – Шимон... Шимон бар-Йосэф. Родной брат Йешу.

– Ах, вот как!.. – задрал брови Паквий и внимательно оглядел висящего. – Родной брат... А так и не скажешь. Совсем на Йешу не похож.

– У них матери разные.

– Вон оно что... – советник понимающе покивал. – Ну, и что мне теперь с ним делать? – обращаясь к Кефе, спросил он.

Кефа повёл плечом:

– Да ничего не делать... Отпустить.

– Отпусти-ить?! – с сомнением в голосе протянул советник и, слегка склонив голову на бок, вновь принялся внимательно разглядывать Шимона.

А тот, перестав брыкаться, теперь безвольно висел в могучей руке опциона, глядя в пол остановившимися глазами и лишь время от времени шумно втягивал в себя кровавые сопли.

– Ну, отпустить бы, в принципе, было можно, – наконец задумчиво произнёс Паквий. – Учитывая, так сказать, хорошую родословную... Можно было бы отпустить... Если бы не меч. Зачем он пришёл сюда с мечом? – советник вопросительно посмотрел на Кефу.

– Меня защищать, – быстро ответил тот.

– От кого?

Кефа развёл руками.

– Ну, мало ли... Мы ведь не знали, кто керу написал.

Советник побарабанил пальцами по подлокотнику, потом медленно пригубил свой кубок.

– Тебя защищать... – задумчиво повторил он. – Нет, это хорошо. Это даже где-то похвально... Вот если бы не меч...

– Есть вариант, – сказал Кефа. – Если трибун позволит...

Трибун позволил. Кефа решительно шагнул к опциону, выдернул из его пальцев меч и сильным ударом об колено сломал лезвие пополам. После чего, швырнув обломки в угол, повернулся к Паквию.

– Всё! – сказал Кефа. – Нет меча! И никогда не было.

Советник смотрел на Кефу с весёлым изумлением. Валерий Кальв тоже смотрел на Кефу с изумлением. А в глазах висящего Шимона промелькнула какая-то безумная искра – он явно ничего не понимал в происходящем.

– Да, – наконец сказал Паквий, – Симон Саксум, теперь я понимаю, почему тебя так называли в Легионе... И почему ты получил «Крепостной венок» я тоже понимаю... Скажи, прим, а ведь тебя, наверно, любили твои солдаты?

Кефа ответил не сразу.

– У моего самого первого командира было прозвище: Юст, – наконец сообщил он. – Я многому у него научился... Кстати, кинжал, – Кефа кивнул на стол, – это его подарок.

Советник ещё раз взглянул на лежащий на столе нож, потом вновь перевёл взгляд на Кефу.

– Ну что ж, – задумчиво сказал он, – раз никакого меча нет... и, как ты говоришь, никогда и не было, я не вижу причин, чтобы далее задерживать здесь этого... добропорядочного еврея, – советник указал пальцем на Шимона. – Кальв, дружище, выкинь этого любителя лазить по чужим крышам на улицу... Хотя постой... Опусти его.

Опцион послушно поставил пленника на пол. Ноги Шимона подогнулись, и он едва не упал.

– Эй, ты! – советник щёлкнул пальцами. – Ты говоришь по-романски?

– Мой... плёхо... – выдавил из себя Шимон. – Не говорить.

– Ладно, – переходя на арамейский, кивнул Паквий. – Скажи мне... Шимон бар-Йосэф... кого ты видел сегодня в этом доме?

Шимон помедлил, глядя в пол, а потом поднял на советника глаза.

– Никого, – тихо сказал он.

– Что, совсем никого? – переспросил Паквий. – Совсем-совсем? Дом стоял пустой?

– Привратника видел, – уже несколько уверенней ответил Шимон и громко шмыгнул носом. – Привратник у калитки стоял. Старый такой, одноглазый. Он мне сказал, что в доме никого нет. Ну... я и пошёл.

– А кого ты искал в этом доме? – продолжал наседать Паквий.

– Его, – Шимон указал на Кефу. – Он мне вчера сказал, что пойдёт посмотрит дом, в котором мы делали седер. Ну, я и подумал, что найду его здесь.

– И что?

– Ну... и не нашёл.

Советник, одобрительно улыбаясь, смотрел на Шимона поверх своего кубка.

– Быстро соображает, – опять переходя на романский, обратился он к Кефе, указывая на Шимона.

– Быстро... – подтвердил Кефа. – Йешу говорил, что у него в детстве прозвище было: Ра́хи – Ветерок. В смысле – лёгкий, быстрый.

– А сейчас? – с любопытством спросил Паквий. – Сейчас прозвище есть? В общине вашей его как-то зовут?

– Канана́, – сказал Кефа. – Он у нас Канана. Я – Шимон Кефа. А он – Шимон Канана.

– Э-э... Ревнивец? – перевёл Паквий.

– Да. Горячий он у нас очень, вспыльчивый.

– Рахи лучше, – оценил советник. – Эй, ты, – он снова пощёлкал пальцами. – Канана – плохо! Рахи – хорошо!  Не надо канана. Понимаешь меня?!

Шимон посмотрел на советника, потом на Кефу, потом опять на советника и истово закивал.

– Да, – сказал он по-романски. – Понимать.

– Ну и замечательно, – подытожил Паквий. – Всё, ступай... Иди. Иди! – добавил он на арамейском и сделал выпроваживающий жест рукой.

Шимон снова закивал и, неловко повернувшись, пошёл к двери, ощупывая на ходу свой нос.

– Я провожу, трибун? – негромко спросил Кальв.

– Разумеется, – прикрыл глаза Паквий.

Когда за опционом закрылась дверь, советник двумя большими глотками допил вино, отставил кубок на стол и, кинув в рот финик, сцепил пальцы на животе.

– Итак... – взгляд его опять был направлен на Кефу. – На чём мы остановились?

Кефа собрался с мыслями.

– Ты говорил, что мы нужны рабби... А рабби нужен префекту. Зачем?

Советник ответил не сразу. Он медленно жевал финик, внимательно глядя на Кефу. Наконец он заговорил.

– То, что я скажу дальше, прим, должно остаться в этой комнате. Навсегда... Учти, если ты проболтаешься, если ты хотя бы одним единственным словом... хотя бы с одним единственным человеком... даже которому ты безмерно доверяешь, обмолвишься о том, что ты сейчас здесь услышишь... я узна́ю об этом сразу... Потому что об этом сразу начнут шушукаться на рынках и в попинах. А как только об этом начнут шушукаться, как только слухи поползут по рынкам и попинам, мои люди тут же донесут обо всём мне. И мне не надо будет долго гадать о том, кто именно проболтался... ибо эту тайну пока знают только трое: я, мой опцион и твой друг рабби-галилеянин. Ну, и, разумеется, префект Понтий Пилат... А с теми, кто не умеет хранить доверенные им тайны, я разбираюсь очень быстро и очень жёстко. Ты меня понимаешь, прим?

Кефа хмыкнул.

– Я очень хорошо понимаю тебя. Но ты не подумал, трибун, хочу ли я́ знать эту вашу страшную тайну?

Советник выплюнул финиковую косточку в руку, покрутил её в пальцах, рассматривая, и щелчком отправил на пол.

– А ты знаешь... Кефа... – Паквий пожевал губами, как бы пробуя на вкус звучание арамейского прозвища прима. – А ведь когда третьего дня я разговаривал с Йешу, он был против того, чтобы за главного в общине остался ты. Он считает, что в тебе мало веры. Что ты слишком... приземлённый. Кажется, он так выразился... На твоей кандидатуре настоял я... А Йешу прочил в свои преемники твоего брата. Я же полагаю, что куда спокойнее иметь дело с прагматичным профессионалом, чем с... восторженным идеалистом. Прагматики, они предсказуемы.

Кефа в задумчивости потёр переносицу.

– Интересно, на чём сошлись интересы префекта Пилата и скромного рабби-галилеянина?

– То есть ты всё-таки хочешь это узнать?

– Ладно, – сдался Кефа, – давай, трибун, выкладывай свою тайну... Да-да-да! – отвечая на обозначенный лишь приподнятой бровью невысказанный вопрос советника, закивал он. – Я всё понимаю, все условия принимаю и могу поклясться самыми страшными клятвами: хранить, понимаешь, доверенную мне тайну пуще собственной жизни... Хотя что тебе мои клятвы? Просто слова.

– Главное, чтобы для ТЕБЯ они не были просто словами... Впрочем, ты прав, прим, обойдёмся без наивных детских ритуалов... – Паквий бросил в рот ещё один финик. – Ну что ж, ты захотел услышать тайну, ты её услышишь... – он сделал паузу. – Твой друг – рабби-галилеянин – скоро станет первосвященником.

Кефа поначалу даже не понял сказанного. Нет, слова все были знакомыми, но они почему-то не хотели складываться во что-то осмысленное. Наконец до него дошло.

– Постой-постой... Ты хочешь сказать...

– Я хочу сказать только то, что я уже сказал. Через несколько месяцев... максимум через полгода Йешу бар-Йосэф станет первосвященником. Первым человеком в Храме.

– Постой-постой... – Кефа в смятении зарылся пальцами в бороду. – Но он же!.. Ах, ну да!.. Погоди! А как же его?!.. Хотя конечно... конечно... Постой! – ему в голову наконец пришла простая и здравая мысль. – Погоди! Но он же... умер. Вы же сами казнили его!

– Ну и прекрасно! – советник с энтузиазмом взмахнул руками. – Это ведь только к лучшему! Как ты думаешь, прим, а как отнесётся народ... нет, не левиты, не бородатые книжники-прусимы, не храмовая знать, уже не знающая, куда складывать деньги, а простой иудейский народ... как он отнесётся к проповеднику, пророку, который за свои убеждения, за свою веру, был распят на кресте проклятыми романскими оккупантами, принял на глазах этого самого народа страшную мученическую смерть и – вдруг! – назло этим самым проклятым оккупантам... воскрес?

– Воскрес?!

– Воскрес!..

Кефа ошеломлённо потряс головой.

– Но это же... В это же никто не поверит!

Паквий снисходительно улыбнулся.

– Ошибаешься... Ошибаешься, прим. Послушай старую лису, съевшую все свои зубы именно на сплетнях и кривотолках... Чем невероятнее слух, тем скорее в него поверят. Понимаешь?.. Так уж устроен человек. Он скорее не поверит очевидному, но он всегда с радостью уверует в чудесное, в самое невероятное... Но ты не ответил на мой вопрос: так как отнесётся народ к такому вот воскресшему проповеднику?

Кефа всё ещё никак не мог прийти в себя.

– Народ?.. А что народ... Народ, конечно, примет такого проповедника с восторгом... Может, даже посчитает, что он и есть долгожданный Маши́ах.

<=                                                                                                                                           =>