Мера добра
– А сто делать? – по-взрослому вздохнул Лёшка. – Если у меня все звели болеют.
Надя прыснула и скрылась в кухню. Олег, прикусив губу, отвернулся.
– Привезу, конечно же привезу... – бабушка погладила внука по голове. – И ты их всех вылечишь.
– Бабуль, а ты к нам надолго? – спросил Лёшка.
– До самого вечера, – успокоила его Екатерина Юрьевна.
– Ну, я тогда пойду – есё посплю маленько, – сообщил Лёшка. – А то понедельник – день тязолый.
Он высвободился из бабушкиных объятий и утопал к себе в детскую. Екатерина Юрьевна, улыбаясь, распрямилась:
– Ой, ну что за прелесть!
– Эта прелесть вчера все обои фломастером разрисовала, – отозвалась из кухни Надя. – Свежепоклеенные... Весь вечер в углу простоял.
– Это он – в своего папку, – определила Екатерина Юрьевна. – Олежка в детстве просто обожал на обоях рисовать.
– Не знаю, не знаю... – доставая из шкафа свою куртку, открестился Олег. – У меня железное алиби – я ничего такого не помню.
– Было-было, – засмеялась Екатерина Юрьевна. – ...А ты что, уже уходишь? Что так рано?
– Да, побегу... – Олег застёгивался перед зеркалом. – Сегодня же девятнадцатое – нечётное, я нынче без машины – на метро.
Из кухни выскочила Надя:
– Ну вот! Даже кофе не попил!
– На работе попью, – успокоил её Олег.
– Знаю я твою работу, – укорила его Надя. – То без завтрака, то без обеда... Гастрит заработаешь – будешь знать!
– Всё, жена, не бурчи... Лучше иди – поцелую.
Он чмокнул супругу в нос и повернулся к матери.
– Мам, ты меня дождись. Разговор есть.
Екатерина Юрьевна тронула его за рукав.
– Я знаю, Олежек... Мне вчера Веретенников звонил. Ты вот что... – она подняла один из пакетов и достала из него синюю пластиковую папку. – Ты почитай вот это...
– Что это? – принимая папку, поинтересовался Олег.
– Ты почитай... Тебе многое станет понятней... А потом уже поговорим.
– Хорошо... – Олег засунул папку в кейс. – Но всё равно – ты меня дождись... Я сегодня не поздно.
– Ладно... Ступай...
В метро, как всегда, было не протолкнуться. Олег, уцепившись за верхний поручень и прижимая кейс к груди, наладился было уже ехать до своей станции в сложном полуподвешенном состоянии, когда снизу его подёргали за полу куртки:
– Мужчина, на следующей выходить будете?
Не без труда поменявшись местами с пожилой – в сбившемся цветастом платке – женщиной, Олег оказался втиснутым на сиденье между юным, пахнущим карамельной жвачкой, бесполым созданием, наголо остриженные волосы которого заменяло сложное цветное тату, и бугаеобразным, затянутым в кожу и остро пахнущим кожей же, «шкафом» с огромной серьгой-кольцом в оладьеобразном ухе. «Оладьеухий», мерно двигая квадратной, монументальных размеров, челюстью (у Олега сразу же промелькнула ассоциация с выдвижным ящиком комода), меланхолично разглядывал висящую над ним на поручне пёструю длинноногую девицу. «Создание», близоруко держа возле груди коммуникатор, самозабвенно «бродило» в Сети. Олегов коммуникатор лежал в боковом кармане куртки. Олег наглядно представил себе – сколько надо будет совершить сложных телодвижений, чтобы извлечь его оттуда, и решил пока отказаться от этой затеи. «Поспать, что ли?..» – вяло подумал Олег и тут вспомнил про синюю папку. Сунув руку в стоящий на коленях кейс, он расстегнул кнопку на папке и, открыв её, извлёк на свет содержимое. Содержимым оказалась тонкая стопочка отпечатанных на принтере, чуть пожелтевших от времени бумажных листов стандартного офисного формата, схваченная по левому краю тремя стальными степлерными скобками. На верхнем листе – слегка захватанном, с чётким (светло-коричневым колечком) следом от чашки или стакана и полустёртой нечитаемой надписью красным карандашом в правом нижнем углу – по центру было крупно напечатано: «ДЕМЬЯН». Олег не без любопытства перевернул титульный лист и стал читать.
«Скамейка сегодня была какой-то особенно жёсткой и ребристой. Демьян промучился, ворочаясь с боку на бок, наверное с час, потом, поняв, что нынче уже не уснуть, опустил ноги на землю прямо в спальном мешке, сел и сумрачно огляделся.
Светлая июльская ночь позволяла просматривать сквер навылет. Сквер был пуст. По улице, за кустами, изредка с шелестом проносились ошалевшие ночные авто. Вправо – они, резко обрывая звук, ныряли за угол дома, влево же – тоже уходя за дом, почему-то гасили звук не сразу, он, постепенно ослабевая, с минуту ещё тянулся из-за угла и наконец, на излёте, переходил в чуть слышный визг шин там, где улица, круто заворачивая, выводила к проспекту. После нескольких ночей – при известной наблюдательности и наличии свободного времени (чего у Демьяна было в избытке) – по интенсивности потока машин можно было с точностью до получаса определять время.
«Около двух», – решил Демьян. Он хотел было свериться по часам, но вынимать руку из тёплого спальника было неохота. «Да, около двух», – вывернув шею, уточнился Демьян по окнам в доме за спиной: телевизор у Петровича ещё работал, а Машинист уже пришёл со смены – за тюлевой занавеской на кухне маячил его грузный силуэт.
Кроме этих окон в доме светились ещё только два: в первом подъезде на третьем этаже – там – Демьян это знал – жила молодая семья, где недавно родился ребёнок; и в конце дома, на последнем этаже, возле угла. Кто там жил, Демьяну было неведомо, окно без штор было ярко освещено голой подпотолочной лампой, там явно не спали, метались там какие-то тени, но звуков не доносилось – само окно и даже форточка, вероятно по поводу прохладной ночи, были плотно закрыты.
От резкого движения головой жилка в правом виске проснулась и задёргалась. От боли Демьян прикрыл глаза. Жилка эта жила в голове Демьяна своей отдельной, вполне самостоятельной жизнью: просыпалась, когда хотела, изводила Демьяна недолгими, но отчаянными головными болями и опять – беспричинно же – засыпала. Вот и сейчас она, попульсировав, затихла, постепенно вобрав в себя свои длинные колючие ножки. С минуту ещё Демьян сидел неподвижно, стараясь ровно и глубоко дышать носом, потом осторожно приоткрыл глаза. Боль не возвращалась. «Ещё не сейчас...» – понял Демьян...
Прохожих не было вообще. Час назад, когда Демьян только укладывался спать, народу в скверике было изрядно: гоготала на углу, не желая расходиться, компания подвыпивших парней (сидели до закрытия в «Амбассадоре», проставлялся Хряпа, удачно провернувший свою очередную тёмную сделку); шушукалась на соседней скамейке за кустами влюблённая парочка; стайка тинэйджеров, оккупировав автобусную остановку, слушала с плеера какую-то запись, передавая друг другу наушники и изредка обмениваясь громкими невнятными фразами, в которых преобладали определения – «жесть» и «реально». За прошедший час, однако, все обитатели парка подрассосались: первыми тихо снялась и канула в ночь влюблённая парочка; потом утянулись во дворы меломаны-тинэйджеры; последними отправились куда-то догуливать «хряповцы». Улица постепенно засыпала. Гасли окна, открывались или закрывались на ночь форточки, изредка «улюлюкали» подъездные замки, впуская припозднившихся жильцов. Пришёл и ушёл, высадив немногочисленных пассажиров, последний «семнадцатый». Пофыркивая движком, как бы принюхиваясь, и обдавая всё вокруг сиреневыми всплесками мигалки, медленно проплыл вдоль скверика милицейский «луноход». Прохожих становилось всё меньше. Последним – минут двадцать назад – прошаркал по тротуару, изредка глухо покашливая, какой-то неместный бомж...
Себя Демьян бомжем не считал. Было у него и место жительства, хотя и без регистрации, и место постоянной работы, хотя и без записи в трудовой книжке. Зимой Демьян жил в качестве истопника и охранника на даче у профессора Ковалевского, ценившего Демьяна за трезвость и неординарность суждений. Летом же перебирался Демьян в город. Хозяин «Амбассадора» – Сурэн – охотно брал Демьяна в штат, платя хотя и немного, но исправно. Ночевать он ему разрешал в тамбуре служебного хода, выделив под это дело старую раздолбанную раскладушку. Спать там, однако, Демьян не любил – окон в тамбуре не было, раскладушка пахла прелью и застарелой мочой, и, если уж не было на улице откровенного дождя, ночевал он на ближайшей к рюмочной скамейке, совмещая с доглядом за местом работы «отдых на пленэре». Работал Демьян в рюмочной и грузчиком, и уборщиком, и охранником, а порой и вышибалой. Работал и лекарем.