Мера добра

    ...«Я – тебя – боюсь... Ещё бы. Я и сам себя иногда боюсь...» – подумал Демьян и вновь – ярко, в деталях – припомнился ему тот тёплый майский вечер, когда всё так страшно начиналось и так неожиданно счастливо закончилось...
    Катя накануне приехала из Москвы, с международного «псих-семинара», привезла кучу материалов, слайдов. Они просидели в институте допоздна, потом Глеб, извинившись, убежал на вокзал встречать какую-то приезжающую родственницу, а они с Катей, несмотря на поздний час, выбрали для прогулки до метро – видимо, по поводу хорошей погоды – кружной путь. Уже спускались с крыш бледно-фиолетовые сумерки, но фонари ещё не зажглись. Демьян с Катей, не торопясь, шли по полупустой Бехтерева. Катя в цветах и красках рассказывала какие-то подробности своей поездки и прошедшего семинара, Демьян шутливо всё это комментировал, когда из-за пустого автобусного павильона вышли и шагнули им наперерез двое. Первый – плотный и приземистый, с широким лицом и влажными мясистыми губами – остановился, держа руки в карманах штанов, в шаге от Демьяна; второй – высокий, мосластый – двигаясь какой-то развинченной походкой, подошёл и встал со скучающим видом сбоку от Кати. «Братан, одолжи червончик – на портвешок не хватает», – неожиданно тонким голосом сказал губастый, обшаривая Демьяна цепким взглядом маленьких свинячьих глазок. «А заработать не пробовал?» – спросил Демьян, ощущая, как в животе стремительно набухает сосущий ледяной ком. Нижняя губа у «братана» отклеилась от верхней, несколько мгновений были видны жёлтые неровные зубы, потом он опять зашлёпнул рот и делано улыбнулся. «Хамишь?» – почти ласково спросил он и вдруг, резким движением выдернув из кармана руку, направил Демьяну в живот тускло блеснувшее лезвие ножа. «Гони бабло, падла!.. – перешёл он на визгливый шёпот. – И молчи, сука, а то щас кишки выпущу!». Демьян, как зачарованный, смотрел на ртутное лезвие. Холодный ком в животе стремительно разросся и заполнил грудь, сердце забухало громко, каждый удар отчётливо отдавался в голове. Катя что-то сказала, даже, кажется, крикнула, но тут «мосластый», одной рукой схватив её сумочку, второй – коротко, но сильно ударил Катю в лицо. Катя упала. Демьяна окутала глухая, по-комариному звенящая тишина. Дальше он действовал так, как будто кто-то, доселе неосязаемый, сидел в нём и отдавал необходимые команды. Демьян, спокойно отстранив ватную руку с ножом, шагнул вплотную к «губошлёпу» и, засунув большие пальцы в мокрые углы его рта, неторопливым движением разорвал ему рот почти до самых ушей. Кожа на щеках поддалась легко, как рыхлая резина, и крови поначалу было совсем немного. «Губошлёп» выронил нож, попятился, схватился ладонями за лицо и, упав на колени, уткнулся в асфальт. Из-под его рук выползла и стала неторопливо растекаться ярко-алая лужа. Демьян отступил от неё назад и боковым зрением увидел движение справа. Он повернулся. «Мосластый», двигаясь плавно, как в замедленном кино, приближался к нему, держа в одной руке Катину сумочку, а вторую – со сжатым кулаком – отводя назад для удара. Демьян подождал, пока «мосластый», выбрасывая вперёд бьющую руку, приблизится вплотную, потом присел и, резко вытянув вперёд обе руки, сильно толкнул его ладонями в грудь. «Мосластый» сложился, плавно взлетел в воздух и, пролетев пару метров, врезался головой и плечами в стенку остановки, разбил её и – в белом водопаде осколков – мотая, как тряпичная кукла, руками, упал с той стороны павильона. Сумочка, по высокой дуге перелетев через павильон, шлёпнулась метрах в трёх за ним на мостовую. Демьян оглянулся. Катя сидела на земле и круглыми испуганными глазами смотрела на него, с разбитой губы по подбородку у неё стекала струйка крови. Она что-то сказала. «Что?» – спросил Демьян – комариная тишина всё ещё звенела в нём. Она опять что-то сказала. «У тебя кровь», – сказал Демьян и показал на свою губу. Катя мазанула ладонью по губам и посмотрела на пальцы. Демьян сунул руку в карман, нащупал носовой платок и, шагнув к Кате, протянул платок ей. Катя взяла платок и приложила к губам, и тогда Демьян, подхватив её под мышки, помог ей подняться. «Ты убил его», – глухо из-под платка сказала Катя, глядя ему за спину остановившимися глазами. Демьян посмотрел. «Мосластый» – неопрятной кучей тряпья – валялся среди осколков пластика. Демьян, перешагнув скамейку, вошёл в пролом и, по хрустящим осколкам пройдя мимо «мосластого» – тот лежал, уткнувшись восковым лицом в асфальт, – подошёл и поднял с земли Катину сумочку. Потом он тем же путём вернулся к Кате. «Ну что?..» – спросила его Катя. Демьян молча покачал головой. «Надо уходить... – сказала Катя. – Никому ничего не докажешь». Она взяла Демьяна за руку и, обогнув «губошлёпа» (тот, что-то невнятно мыча в ладони, оттопырив толстый зад, стоял в кровавой луже всё в той же позе), потащила его по улице, потом – через ближайшую подворотню – во дворы, и дальше – дворами – мимо вонючих мусорных баков, каких-то покосившихся серых деревянных сараев, потом – мимо глухого, сплошь изрисованного граффити, бесконечного бетонного забора с путанкой колючей проволоки наверху, и опять – дворами, между тесно припаркованными машинами, через пустую детскую площадку, почти бегом – прочь, прочь... Ледяной ком у Демьяна в животе вдруг заворочался и начал стремительно стягиваться в точку. «Погоди...» – сказал Демьян и, выпустив горячую Катину ладонь, отошёл к какой-то глухой кирпичной стене. Сжатый в комок желудок вдруг запульсировал и стремительно двинулся вверх. Демьяна вырвало. Потом ещё. И ещё. А потом знакомая, рвущая голову боль обрушилась на него. Демьян застонал и уткнулся лбом в холодный кирпич стены. Боль вырывалась из правого виска и, ветвящейся молнией прострелив весь череп, сворачивалась в тугой жгут и сжимала, сдавливала, сплющивала мозг. «Демьян!.. Демьян!.. – услышал он откуда-то из дальнего далека. – Демьян!.. Что с тобой?..» «Голова...» – прошептал Демьян шершавым холодным кирпичам и, накрытый новой волной дикой боли, вновь захрипел, застонал, бессмысленно шаря руками по стене...

<=

=>