РОСА ВОДОЛЕЯ
VI
В купе кроме них гладко бритый лысый старик в роговых очках и синих подтяжках и восемнадцатилетняя румяная девочка в джинсах, с мобильником, по которому она звонит и отвечает через каждые десять минут. И тогда старик, глядя в газету, хмурит мохнатые брови или демонстративно, ожидая, когда та закончит, смотрит в окно. За окном гаснет заря, по розоватой полосе заката пробегают березовые перелески, тянутся длинно поля, мелькают освещенные уже станции и полустанки, и Илья, забравшись на верхнюю полку, смотрит то на окрестности, то на Вику, прилегшую внизу с книгой. Она держится с ним совершенно как прежде, как будто никакого объяснения не было, и только по взгляду, по проскакивающим в глазах искрам видно иногда, что что-то она о нем думает.
Думает она о нем как о муже, которым, захочет, сделает его, а не захочет – нет, и тихо наслаждается своей властью. «Как он любит меня!» – вспыхнет иногда счастливая мысль, и губы раскроются невольно в улыбке, и голубой огонь зажжется в глазах, и она не знает, долго ли еще сможет его гасить. «Над тобой – как свеча – я тиха, пред тобой – как цветок – я нежна. Жду тебя, моего жениха, всё невеста – и вечно жена»… Любимый ее Блок.
– Спим? – спрашивает он, свесив с улыбкой голову.
– Спим, – соглашается она и, отложив со вздохом книгу, прикрывает глаза.
«Как он меня любит…» – думает она, внутренне улыбаясь, и пытается представить, как они там устроятся. Но представить трудно, и она переключается на приятные, пережитые вместе, минуты: то на сблизившую их работу над портретом, то на длинные прогулки с бесконечными разговорами, то на поездку в деревню, и собственные стихи, явившиеся ей там, приходят вдруг на память, только звучат они по-иному: «Уношусь, не страшась, не жалея. Как к звезде, приближаюсь к тебе… И сверкает роса Водолея на ресницах моих и судьбе».
И прекрасный длинноволосый Водолей, похожий на Илью, плещет сверху из золотого кувшина, серебряные брызги падают ей на лицо и волосы, и вода все выше, и лодка, в которой она лежит, уносится все дальше, качаясь на волнах… Нет, это качается на быстром ходу вагон, и все уже, кажется, спят. И ей – возможно, в связи с пригрезившейся водой – вспоминается, как чуть не захлебнулась на озере, и вынесший ее Сережка, и на мгновение становится стыдно, что почти не вспоминала о нем последнее время, и странный сон, будто он муж ей, опять слегка смущает ее. Но это уже неважно, это не имеет значения… Потому что муж ее – другой, вот он поднимается по тропинке с речки. Она стоит в комнате у раскрытого на огород окна, а он, Илья, подходит к дому по густой траве, и такой весь молоденький, золотоволосый, почти мальчик, и она так любуется, так любит его, но – как ребенка: чисто, нежно, по-сестрински, – и хотя ей надо ложиться с ним спать, она только поцелует его, погладит шелковые волосы и послушает, что он расскажет. И она прилегает рядом, а он рассказывает, как видел только что их корабль.
– Где?
– Там, на речке, возле стожка…
Он восхищен, он говорит об этом с восторгом, он утомлен переживаниями и быстро засыпает. А она, тихонько встав, накидывает халат и босиком, по росе, бежит на речку к стожку. Серебристый аппарат висит возле него, ниша распахнута, и те трое как будто ее ждут. Средний наклоняется, подает руку – и вот она в салоне. Дверь тут же смыкается, двое садятся к пульту, и – она чувствует – капсула эта куда-то уносится. Ей не страшно, только сердце замирает от восторга. Они ничего не говорят, она тоже не спрашивает, как будто всё всем понятно. А тот ведет ее куда-то за руку, ладонь у него гладкая, крепкая, и когда оглядывается, она вдруг его узнает. Вот же он, муж, вот он! Но сказать ничего не успевает: он протягивает руку, и она, как по волшебству, повисает горизонтально в воздухе. Он подносит ладонь к ее лицу, и она засыпает. И снится ей, как их серебряный аппарат летит над поездом, как, снизившись, они опускают ее осторожно в вагон на полку. И долго летят потом над нею, глядя сквозь железную крышу, как сквозь стекло… Почему они оставили тут меня? – недоумевает она, – я хочу с ними. Возьмите меня! – говорит она, видя их так ясно, как будто они рядом. Но он качает головой: нельзя, и показывает: не волнуйся, мы здесь, все в порядке. Она знает, что это так, – они давно следят за нею, за каждым ее шагом, хотя и непонятно, зачем…
Впереди огни города и большой станции, модуль их поднимается над поездом все выше. В затуманившемся и как бы раздавшемся над пультом пространстве возникают дрожащие зеленые кусты, поблескивающая вода, лица Сергея, Ильи, мокрая ветровка под розовой ладошкой и слабый ее голос: «Ты и бросился… А как нес, уже не помню…»
Потом появляются перила балкона, косо мотающаяся трепещущая листва вперемешку с ее русыми волосами, взметнувшаяся ввысь ласточка, и она, ухватясь за перила, проносится над верхушками деревьев, речкой, полями, и тут прохладные руки берут ее сзади за плечи: «Правда, хорошо?» «Очень…»
Они переглядываются. Они давно забыли бы, что такое слова, если б не приходилось, встречаясь с землянами, переводить мысли на их язык. И сейчас, просматривая запись ее памяти, они перебрасываются смыслами так быстро, будто это происходит в одной голове.
«Нет, мы поедем. И я узнаю тебя лучше. И тогда я скажу, да или нет», – говорит она, чувствуя, как влажны и блестят ее глаза. И смотрит сквозь ресницы на его опущенное с верхней полки лицо: «Как он меня любит…» – и не знает, долго ли еще сможет себя сдерживать…
Они прекрасно знают людей, Вика не исключение, счет пошел на дни, и там, у моря, им надо быть готовыми. Младший слева слегка улыбнулся. Второй кивает: да, красива. С таким выражением наблюдает цивилизованный европеец танец папуаски, выбранной вождем в жены. Формы хороши, почти как у них, но как груба еще материя, как несовершенна конструкция. Когда, за какой толщей времен ходили в таких же телах их предки? Неужели и они были так примитивны, бестолковы, глупы?
В этом нет никакого просчета. Строители Высших Материальных Систем предельно точны и создали то, что от них требовалось. Уровень земной материи так низок, потому что соответствует начальному уровню земных душ. Но не используется даже тот потенциал, что заложен в этой конструкции. Их физический мозг задействован всего на 5–10 процентов. Довольствуясь примитивным линейным мышлением, люди и не догадываются о существовании мышления без-языкового и без-образного, а о других его видах и уровнях – числовом, импульсном, световом, энергетическом – даже не подозревают. Камень для них только камень, он мертв. Но и их мышление в сравнении с мышлением высших так неразвито, что его можно не принимать за интеллектуальную деятельность. Забавно, что свое происхождение они считают уникальной случайностью, – реальность мировой жизни совершенно от них скрыта. Почему человек так ленив, нелюбопытен, бездеятелен? Если бы он изучил и развил себя – те возможности, что уже в нем заложены, – то выбросил бы свою жалкую технику на свалку. Стремясь в космос, он строит грубые материальные аппараты, потому что не научился летать в тонких телах. А образ жизни? Даже животные Земли привлекательней способом существования, соответствующим их природе. Люди ж вместо того, чтобы развивать разум и совершенствоваться, транжирят время и силы, предаваясь низким удовольствиям, и все более деградируют. Не от природы низок человек, а от деградации. Уже не только им – строителям миров, но всем вокруг видно, что с человечеством надо что-то делать. Иерархи их начали принимать меры, но не поздновато ль? Изменить ситуацию еще возможно. В цивилизациях, где дети, называемые здесь вундеркиндами, заурядная норма, уровень так высок, что люди против них – пустое место. Это ли не резерв?
Как рождение ребенка возвращает взрослых к собственному младенчеству, так и они, созидая материальные миры с их разнообразными законами, объектами и существами, возвращаются в свое прошлое, предметно осязая громадный путь эволюции, пройденный от начальных ступеней. Истоки древней могущественной иерархии их в такой глуби времен, что едва различимы, да и вспоминать их поводы редки – разве что при работе с такими, как земной, начальными уровнями…
В салоне прозрачный салатовый полусвет, как под пронизанной солнцем листвой, запах и звуки утреннего леса. Часом раньше они останавливались в таком месте на другом материке. Только по изменению цветов, фигур и знаков на экране можно заметить, что что-то происходит. Все трое сидят в яйцевидных креслах, но это не те, что снились Вике, – одна из них женщина. Вот она встает – стройная, ясноглазая, серебристая, с волнистыми светлыми волосами, ниша двери распахивается, и вместе с поднявшимся вслед мужчиной они сходят на ночную землю, в прозрачную темноту, тотчас опахнувшую их мягким южным теплом и морской свежестью. Это пологий склон горы, слева – разбросанные в беспорядке огни городка, справа – мерцающая под звездами ширь моря. Скоро появится здесь эта пара с их странными полувыдуманными отношениями, наблюдать которые иногда любопытно. Хотя здесь они, понятно, не ради любопытства.
Внезапно в безлюдном, как казалось им, месте раздается удивленный вскрик, потом еще, и пара, только другая, блеснув полуодетыми телами в выхватившем их ослепительном луче, застывает в ярком голубоватом свете.
– Нэло! Тарелка!.. Нелео-о!.. – кричат где-то сбоку шальные голоса, и несколько помраченных мужчин с топотом и треском, как горные козлы, ломятся к ним сквозь ближние кусты. (Все ниже – переметафорить! Топорно!)
Луч гаснет, «пришельцы» поднимаются обратно, и светящийся эллипсоид мгновенно исчезает. Они занимают свои кресла, пальцы сидящего за пультом пробегают по клавиатуре, и в салоне возникает негромкая мелодия родины. При характере их перемещений, когда, посидев недолго в уютном салоне и выглянув затем наружу, видишь то светлые земные рощи, то пыльные холмы Марса, то густо заселенные окрестности красной звезды в галактике Sb-405, то беззвездное пространство смежной вселенной, то, наконец, родной космополис, они не чувствуют оторванности от дома. Да и что такое «родина», если почти всё, с чем встречаешься в космических командировках, – плоды их собственной или их соплеменников работы? Что родина для крестьянина: изба с теплой постелью или поле, где он растит хлеб и пасет стадо? Все эти вселенные – бескрайние нивы, колосящиеся соцветьями созвездий, гигантские питомники и сады с многоплодьем цивилизаций, неоглядные луга со стадами разнородных существ. Что за беда, что сад не ваш и вы работаете просто садовником? Что дворец строите по чужому плану и не вы будете в нем жить? Что, как суррогатная мать, выносив и вскормив дитя, отдадите его родителям? И сад, и дворец, и ребенок – ваше великое умение, терпение, труд, частица вашего сердца, отданные прекрасному беспредельному миру, который и есть ваш дом, именуемый Мирозданием.
Эту зелено-голубую планету замыслили и рассчитали не вы, но вы перевели ее энергетический проект в вещество, создали все физические конструкции, формы и процессы внутри и на поверхности, разработали всю ее природу и природные явления, связав бесчисленные формы жизни глобальным процессом совершенствования, и теперь следите, чтобы всё, вами созданное, развивалось без отклонений. Мало того, вам доверено взрастить тут себе подобных и, проведя их сходным эволюционным путем, поднять до своего уровня мощи и совершенства.
Мастерство ваше поразительно: все созданные вами живые существа живут и действуют автономно. Таков – пусть на начальной пока стадии – человек, таков и сложный, мощный организм планеты. Как искусные мастера, делающие музыкальные инструменты, вы скрупулезно вникаете в каждую деталь, добиваясь совершенной и полнозвучной гармонии, и не оставляете их, пока не настроите, как великий мастер свою скрипку.
И инструменты начинают звучать. Свирель и кларнет, скрипка и виолончель, аккордеон и орган, рояль и саксофон – все рождает свой звук. Пусть делаете это не вы, – дуют в рожки и нажимают клавиши другие, – но возникает чудесная мелодия, и музыка эта уже не сам инструмент (хоть и что-то связанное с ним, живущее в нем, исходящее из него), но нечто совсем иное – бестелесное, невидимое, невесомое и – бесконечно живое, подвижное, текучее, как сама жизнь, как душа...
Да, музыка – душа, вселяемая в струны и трубы другими, но без инструментов не было бы музыки. Так каждое созданное вами существо – звезда или комета, планета или человек, – в любом, как в музыкальном инструменте, звучит музыка его души. И даже вас, искушенных мастеров, удивляют порой дивные мелодии некогда сотворенных вами инструментов.
Земля – даже не орган, это инструмент-оркестр, вместивший миллионы разнородных ансамблей, и ее многозвучные аккорды, ее тысячеголосая симфония, вплетающаяся в хор небесных тел, даже в сравнение не идет со свирелькой какого-нибудь человека. Но и у того свой голос, своя мелодия, своя – хоть и маленькая – душа, и если не падет вдруг в дисгармонию, в сумбур, а, нарастая, ветвясь темами и вариациями, обогащаясь инструментовками, выльется в сильное, чистое, богатое звучание, то и пред нею распахнутся двери необъятной вселенской филармонии, залы широчайшей полифонии и высочайших душ…
Она живо чувствует, слышит, осязает внутреннюю музыку души, мириады своих мембран и струн, труб и губ, исполняющих миллионнолетнюю симфонию жизни. Хорошо помнит, как медленно, но неуклонно и широко нарастала она и полнилась, становясь все звонче и многозвучней, какое множество красок и оттенков добавлялось в каждую пору жизни. А как проста, наивна, бесхитростна была начальная песнь. Помнит ли она начало? Нет, самого начала не помнит. Хотя уверена, как будто помнит это, что родилась уже с голосом, с мелодией – ни на чью не похожей, своей.
Впрочем, та, что чувствовала и сознавала тогда, разве была подлинно она? Разве вполне сознает себя сейчас? Кто это – я? Разве ж она началась, когда родилась в этом теле? Кто знает, в каких еще планетах или существах жила до этого?
Но если и так, то когда-то все же началась… Живи она бесконечно, разве была бы такой маленькой? В этой галактике она миллиарды лет, и еще дольше, наверное, прожила до нее. Неведомо, где и как, но так ли это важно? Поистине важно, что, действуя, чувствуя, дыша энергиями, она постигла, что, когда-то начавшись, не кончится никогда. Что беспредельность как непрерывный процесс – движение не в одну, а в две противоположные стороны. Что всякое «я», раз возникнув, рождается для нескончаемой жизни, рождается как новая беспредельность. Ни в ту, ни в другую стороны нет никакого конца, но лишь безграничное развитие. Возможен ли конец вообще? Да, если прекратится это развитие. Но какое же «я» этого захочет? Кто, раз уж посчастливилось явиться и быть, захочет исчезнуть?
Никогда! Только развитие, совершенствование, прогресс, только непрерывное нескончаемое восхождение. Не об этом ли она – музыка ее души, не об этом ли гремит весь мир, зовя все выше и выше – к сияющей совершенством и величием вершине Абсолюта? Чтобы в его блеске и гармонии двинуться еще дальше, еще выше, еще быстрее – в манящие, волнующие, непостижимые дали Беспредельности…