Сельский учитель
Дед был довольно строг по отношению к нам, к внучатам. Не любил нашего излишнего шума, баловства. За обеденным столом, расшалившись, можно было звонко получить от него ложкой по лбу. Брата Олега за его детскую плаксивость не очень любил, частенько драл его за чуб, от чего тот ревел ещё больше. В общем, в семье без сомнения, старшим был он.
Однажды я маленький до смерти замучил маленького котёнка. То ли крышкой сундука нечаянно придавил, то ли ещё что. Это было ЧП! Дед меня страшно ругал, но, по-моему, не бил. Потом завернул котёнка в газету, взял лопату во дворе и сурово мне сказал: “Пойдём хоронить!” Где-то между правлением и клубом он выкопал ямку, положил туда свёрток и присыпал землёй. “Больше так никогда не делай!” – сказал он после этого. Я наблюдал за его действиями молча, с испугом, потрясённый и самой смертью живого существа и реакцией деда.
У деда первого в деревне, да и во всей округе появлялись технические новшества: велосипед, радио, мотоцикл, телевизор. Появление последнего, ещё и я припоминаю. Мужики сделали огромную антенну (помню Ваньку Хабаря), затем вся деревня ходила к нам смотреть невиданное чудо. Всё-таки он был самым образованным и уважаемым человеком по всей округе. И помимо обучения сельских детей, он тем самым приобщал их родителей к достижениям цивилизации.
Отчётливо помню один мой приезд в деревню. Это было ранней весной. Наверно, а апреле. Помню пасмурный день. В Андреаполе дед встретил нас на машине. А может, подгадали так. На рабочей машине, кажется ГАЗ-51, крытой брезентовым тентом. Так называемая рабочая машина. В ней возили лесорубов в делянки. Дед был в картузе, плаще и сапогах. Дорога была очень грязная. В Ревякине мы слезли с машины у нашего дома. Помню яркую зелень травы (но день так и остался пасмурным). Помню радость бабушки, опять же яркую зелень рассады в прихожей (на подоконнике и на лавке рядом), и Белку, нашу умную собаку Белку.
Мы жили тогда в Муроме. После окончания учебного года родители отправили меня в пионерлагерь под Муромом. Места там конечно были изумительные (район Святого озера), но упорядоченная жизнь была мне очень не по нраву. Но прожил я в лагере не больше недели. Неожиданно приехали родители с дедом и забрали меня домой. Оказывается, к нам в гости приехали дед с бабушкой. Приехали за мной. Они слышать не хотели ни о каком лагере, и мать сдалась. Позже я с ними благополучно отбыл в деревню.
У деда много было специальной литературы для учителей. Из художественных книг в его библиотеке помню “Тихий Дон” Шолохова, книга была страшно растрёпана, не полная. А так же рассказы Джека Лондона (островные рассказы) – последней книгой я буквально зачитывался. Ещё из его библиотеки я помню словарь Ожегова в синем переплёте (достался сыну деда Ивану), и книгу про пришкольный садово-огородный участок, эту книгу я тоже часто пролистывал. А ещё дед выписывал журнал “Огонёк”, возле его стола стоял высокий стеллаж с полками, сверху которого стоял радиоприёмник (и до сих пор сохранились и стеллаж и радиоприёмник), а нижние полки занимали кипы “Огоньков” – я даже затрудняюсь ответить за сколько лет. Дед ревностно следил за своим печатным богатством. И если разрешал посмотреть журналы, то только под строгий отчёт. Просмотренные забирал, лишь потом выдавал новые. У меня сохранились несколько журналов из коллекции деда. Основную её часть бабушка использовала для растопки печки после смерти деда.
По слухам, дед в молодости охоч был до женского пола. Но имён его пассий, подробностей романов совершенно не знаю. Досталось и бабуле с малыми детьми от этой его страсти.
У деда был брат Яков. До войны он занимался то ли выделкой шкур, то ли валял валенки. Однажды он возвращался с подобной халтуры. На Валовой его подстерегли грабители. Убили и оттащили подальше от дороги, закопали в мох. Тело пролежало зиму в том месте, на следующий год его нашли (то ли лесник, то ли ягодники). С тех пор тот мох называют Яшкиным. А дед будто бы знал убийц, или убийцу (скорее всего, предполагал), и бабушка рассказывала, что когда они где-то с дедом были, то ли в Охвате, то ли в Андреаполе. Находились в каком-то доме (в гостинице?), к их окну подошёл тот подозреваемый. И дед глухо сказал ему: “Отойди отсюда! Чтобы глаза мои тебя не видели!” Тот молча отошёл.
Мотоцикл дед купил где-то в 1960-1965 годах. Назывался “Ковровец”, был он внушительный, чёрного цвета, с зайцами на бензобаке. Я ещё помню, как дед на нём ездил. Покупал он его в Ленинграде, летом. Есть даже фотографии той поры (дед у Исаакиевского собора). В последние годы жизни деда и чуть позже мотоцикл стоял в спальне дома. Я любил забираться на его сиденье, представлял, как гоняю по улицам деревни. На нём в отпусках ездил сын деда Иван. Он же и забрал позже мотоцикл к месту своей службы тогда в Латвии, в Вентспилс. И там его у него угнали.
Дед Семён был большой шутник. Вот что сохранилось у меня в памяти на эту тему.
Он любил кормить кур с крыльца хлебом, отламывал от краюхи по кусочку и бросал им, с интересом наблюдал, как они борются между собой. Смеялся. Однажды ему пришла мысль обвязать нашего кота блином, после чего он выпустил его к курам, они налетели гурьбой, кот поначалу пытался отбиваться, но куда там! Затем пустился наутёк, куры за ним, попутно склёвывали блин. Кота спасло только то, что он забрался на крышу хлева. Дед же при этом от души потешался.
Как-то взял два кусочка хлеба. Один густо намазал горчицей, другой положил сверху. Получилось что-то вроде бутерброда. И подал его нашей собаке Белке. Белка с радостью набросилась на хлеб. Но по мере разжёвывания она стала морщиться, мотать головой, жмуриться, кашлять Дед же весело хохотал при этом.
Я четырех-пятилетний как-то гостил в деревне. В это время туда на постоянное место жительства должна была приехать семья средней дочери деда – Веры. У неё была дочь Надя, на год младше меня (моя двоюродная сестра). Так вот, загодя дед стал пугать меня Надькой, говорил, что она злая, любит откусывать детям головы. Я не мог взять в толк, как можно откусить голову у человека. Дед же весело пояснял, что, мол, делается это просто, берётся щепоть соли (и он демонстрировал наглядно), солится голова (и он солил мою голову), а затем широко открывается рот и голова откусывается. И эта сцена повторялась неоднократно. Понятное дело, что к приезду Надьки у меня сложился достаточно мрачный и пугающий её образ. И вот однажды свершилось: “Надька! Надька, приехала!” – с таким возгласом однажды дед пришёл в избу. Я, перепугавшись до смерти, опрометью бросился под стол, больно ударился лбом о ножку стула. Дал там хорошего рёва, и потом долго не хотел вылезать из-под лавки, несмотря ни на какие уговоры.
Впоследствии же Надя стала моей хорошей подружкой. Много-много было нами переиграно игр, похожено в ягоды-грибы-рыбу. И дедову шутку мы часто весело вспоминали.
Сколько помню себя маленьким в деревне: мне постоянно не хватало родителей, хотелось домой – в город, дед это прекрасно знал, и вот однажды завёл такой разговор:
- А что, Валер, хочешь, мы тебя посылкой домой отправим?
- Как это посылкой?
- А вот так посадим в ящичек, положим поесть на неделю и едь себе домой.
- А можно?
- Конечно можно, вот только сейчас разыщем ящичек побольше и отправим.
После этого дед не скрывая усмешки, ищет ящик, подмигивает своему сыну-офицеру Ивану (он как раз был в отпуске). Я не замечаю этих явных признаков розыгрыша, весь охвачен радостью от ожидания скорой встречи с родителями. Тоже участвую в поиске подходящего ящика. В конце концов, мы все решаем, что вполне подойдёт большой дедов чемодан синего цвета. С напутствиями, с пожеланиями счастливой дороги меня укладывают в этот чемодан. Захлопывается крышка, я оказываюсь в сплошной темноте. Щёлкают замки чемодана. Затем он ставится вертикально, но мне всё равно удобно – чемодан-то большой. И вот меня с чемоданом куда-то понесли. Меня совсем не пугает темнота и малое пространство. Больше того – я счастлив. Но вот движение прекращается. Чемодан ложится горизонтально, щёлкают замки, открывается крышка, яркое летнее солнце слепит меня, но через долю секунды я вижу смеющиеся лица деда, бабушки, дяди Ивана. Понимаю, что нахожусь всего лишь на зелёной лужайке перед нашим домом деревенским и мне до слёз обидно.