Слишком поздно
Владимир Юринов
Слишком поздно.
Сигнал зазвенел, когда Игорь дожёвывал последний бутерброд. Над выходом загорелось изрядно облупленное, бывшее когда-то красным табло с почти уже нечитаемой надписью: «Бригада № 2». Почти одновременно запел вызов интеркома.
– Доктор Войтич, на выезд... – спокойно произнёс голос диспетчера. – Доктор Войтич, на выезд...
Если бы Войтич не знал, то ни за что бы не поверил, что этот мягкий девичий, порой даже с детскими обертонами, голосок принадлежал пятидесятилетней расплывшейся тётке весом поболее центнера.
Игорь вздохнул, допил чай, аккуратно закрыл и завинтил крышку термоса, после чего, кряхтя, выбрался из продавленного кресла, попутно отряхивая с халата хлебные крошки прямо на видавший виды, протоптанный до проплешин палас.
– ...Доктор Войтич, на выезд...
Игорь подошёл к «техническому» столу и, наклонившись к интеркому, нажал кнопку ответа:
– Слышу, Ангелина Викторовна. Что там у нас?
– Мужчина. Сорок шесть лет. Сердце... Истории нет – вызов первичный, – неторопливо доложил девичий голосок.
– Спасибо, Ангелина Викторовна. Выезжаю.
Игорь распрямился и ещё несколько секунд неподвижно стоял и смотрел на горящую лампочку вызова на панели интеркома. Лампочка погасла. Погасло и табло «Бригада № 2» над выходом. Бригадой № 2 был он – доктор Войтич. Там же, над дверью, имелось и табло «Бригада № 1» – по степени облупленности активно соперничающее с соседним. Первая бригада, в лице врача Верочки Остроуховой и водителя Александрова, убыла на вызов с полчаса назад. Других бригад в комнате отдыха не наблюдалось. Игорь ещё раз вздохнул, потёр ладонями лицо и, подойдя к вешалке, снял с неё свою куртку и натянул прямо на халат, не застёгивая. После чего, захватив со стеллажа укладку – старенький, помнящий ещё, наверное, земских врачей, потёртый металлический чемоданчик, – решительно шагнул к дверям.
На улице было серо и сыро. Мутные рассветные сумерки плавно перетекали в не менее мутный ненастный день. Из сизо-белёсого киселя над головой нудно сеялся мелкий октябрьский дождь. Игорь поёжился.
Хлопнула дверь. Из диспетчерской вышел водитель и, сильно сутулясь, неспешно двинулся через двор, старательно огибая мутные, рябые лужи. В кулаке, пряча от дождя, он держал сигарету, время от времени поднося её ко рту и жадно затягиваясь.
– Поехали, доктор... – проходя мимо Войтича, кивнул водитель. – Керамическая, 16. Ближний свет, едри её...
Игорь влез в кабину потрёпанного «уазика», поставил укладку на кожух двигателя и заёрзал, устраиваясь на холодном, звенящем раздолбанными пружинами, сидении. Водитель торопливо докуривал, стоя снаружи, возле своей двери. «Соблюдает, каналья...» – отметил про себя Игорь.
Курение в кабине – это был тот пунктик, на котором Игорь и водитель решительно разошлись в первый же день совместной работы. На замечание Игоря, замечание врача, то есть – по всем раскладам – старшего на смене, водила тогда, помнится, остановил машину прямо посреди дороги и, повернувшись к Игорю, тут же заорал, выкатывая пуговичные глаза и обдавая собеседника вонючим никотинным выхлопом, что он, мол, тут ездил, когда некоторых молодых да ранних мамка ещё из сиськи кормила, что он, едри её, за вот этим вот рулём нажил себе геморрой и радикулит, что позаканчивали тут некоторые институтов и думают, что могут старших жизни учить, что, мол, откуда понаехали на нашу голову – пусть туда же и уё...вают, и – вообще – «хрена им!», и «ни хрена!», и так далее, и тому подобное ещё на добрых пять минут, и, наконец выдохшись и отдуваясь, и уже отворачиваясь, и вновь берясь за баранку, едко процедил: «Будет меня тут всякая сопля зелёная, едри её, жизни учить...». «Зелёная сопля» больше жизни не учила и, вообще, за весь оставшийся день и за всю последующую ночь не произнесла ни слова, но наутро, сразу же после смены с дежурства, посетила кабинет главврача. Вскоре туда же вызвали и водителя. Там крикливому обладателю геморроя объяснили в доступной для него форме, что врачей, а тем более врачей «скорой помощи», а тем более врачей такой квалификации сейчас днём с огнём не сыщешь, а если даже и сыщешь, то в такие забытые богом места, как наш занюханный «мухосранск», их ни за какие деньги не заманишь. А вот водителей как раз, хоть с геморроем, хоть без, тех, понимаешь, в нашем «мухосранске» – как собак нерезаных, их, понимаешь, тут – пруд пруди, особенно после того как закрылся единственный в городе завод, и среди них, между прочим, среди водителей, есть, что удивительно, много и некурящих, и очередь из водителей на бирже труда третья по величине после продавцов и грузчиков. «Агитбеседа» возымела своё действие, и между водителем и врачом установились хоть и холодные, но вежливые, чисто деловые взаимоотношения, наступил, так сказать, период временного нейтралитета, эпоха, если можно так выразиться, мирного сосуществования двух враждебных систем, что, впрочем, Игоря – при его нелюбви к туповатым, но болтливым собеседникам – более чем устраивало. По этой же причине «игорев» водитель и не сидел вместе с другими в комнате отдыха дежурных смен, а предпочитал диспетчерскую, где вволю – в нарушение всех запретов и постановлений – дымил, на пару с вечно худеющей Ангелиной.
Водитель докурил, выстрелил «бычком» в пространство и, резко распахнув дверь и качнув машину, тяжело взгромоздился на своё место. И сразу же стал терзать стартёр, всякий раз напряжённо выгибаясь назад и играя желваками, как будто желая своими физическими усилиями подстегнуть старый капризный движок. С седьмой или восьмой попытки двигатель «схватил», всхрапнул и застучал, покашливая и подтраивая, и водитель обрадованно завозился, поддавая газку, двигая туда-сюда ручку управления заслонкой карбюратора, включая печку, фары, «дворники», попутно поправляя всякие брюлики и безделушки, в изобилие прикреплённые на панели и по периметру лобового стекла, и совершая ещё множество суетливых и необязательных движений.
Наконец движок прогрелся, водила с хрустом воткнул передачу, и старенькая «буханка», дёрнувшись, тронулась и медленно, качаясь на колдобинах и скрипя всеми своими суставами, стала выбираться с больничного двора.
– Ну, что там?.. – отходя от стартовой суеты и поудобнее располагаясь в кресле, поинтересовался водитель. – Опять, небось, кому-нибудь голову проломили? С утра пораньше.
Улица Керамическая прилегала к закрытому в прошлом году фарфоровому заводу, и жили там в основном бывшие рабочие с этого самого, как все его называли в городе, «фарфорика». Завод во все времена оставался основным городским производством, как бы сейчас сказали – градообразующим предприятием, и после его закрытия все его работники враз оказались на улице, без особых шансов на последующее трудоустройство, – кроме «фарфорика» в городе из производств работало лишь несколько лесопилок да маленький, вечно дышащий на ладан, но всё никак не умирающий, деревообрабатывающий комбинат. Некоторые из уволенных, наиболее активные, подались на заработки, кто – в Питер, кто – в Москву, большинство же предпочло пособие по безработице, случайные халтуры и «богемную» жизнь «вольных художников». Времени свободного у них было теперь хоть отбавляй, самогон, как водится на Руси, не переводился, и заводской район вскоре уверенно вышел на первое место в городе по пьяным дракам, воровству и прочему мелкому хулиганству. Хватало, соответственно, в нём работы и бригадам «скорой помощи».
– Нет... – одной рукой придерживая норовящую съехать укладку, а другой – придерживаясь сам за ручку над боковым окном, лаконично ответил Игорь. – Сердце.
– Понятно... – водила, с натугой вращая руль, выводил машину на ведущую от больницы к центру города улицу. – Один хер – от перепития.
Игорь промолчал. Он вновь, как обычно при общении с водителем, ощутил глухое раздражение. Войтича всегда коробила безаппеляционность и категоричность водительских суждений, та лёгкость, с которой тот навешивал ярлыки совершенно незнакомым людям, его желание мерить всех окружающих на свой далеко не образцовый аршин. Сейчас к тому же бесила Игоря и шитая белыми нитками «неосведомлённость» водителя. Он же был в диспетчерской, когда Ангелина общалась по «громкой» с врачом. Слышал ведь разговор? Слышал. Знал, что вызов «сердечный»? Знал. Так какого лешего?!..
Ехали медленно – видимость была отвратительная, «дворники», двигаясь судорожными рывками, казалось, только размазывают дождевые капли по стеклу. Спустившись по откосу, пересекли по узкому мосту реку и покатили по недлинной центральной улице города. Игорь с грустью смотрел через боковое окно на проплывающие мимо голые кусты, грязные, замусоренные тротуары и унылые витрины магазинов, через одну «украшенные» объявлениями: «АРЕНДА» или «ПРОДАЁТСЯ». Да, город умирал. Не так давно сократили стоявшую в городе крупную воинскую часть, худо-бедно, но как-то кормившую немалую часть горожан. Теперь вот «фарфорик»...