Слишком поздно
А ещё пару лет назад никто бы не напророчил заводу столь печальной судьбы – «фарфорик» был производством крепким, исправно поставлял на рынок партии изоляторов и всякую прочую промышленно-керамическую дребедень и даже время от времени умудрялся кое-что продавать за рубеж. Но в конце прошлого года в городе поменялся мэр. Старый градоначальник, как оказалось, владел контрольным пакетом акций завода, который он тут же и незамедлительно «толкнул» некоему московскому бизнесмену. Тот перепродал завод китайцам. А китайцы – ребята ушлые – мгновенно закрыли завод якобы на модернизацию, выгнав всех работников в бессрочный отпуск и в течение двух недель демонтировав, порезав и продав на металлолом всё заводское оборудование. Ещё через пару месяцев стало ясно, что никакой модернизации не будет, и что вся эта катавасия была проделана китайцами с одной банальной и вполне понятной целью – устранения с рынка нежелательного конкурента. Старого мэра, к которому на тот момент возникли вопросы не только у работников завода, но и у прокуратуры, уже было днём с огнём не сыскать, московского бизнесмена – тем более, а китайцев – тех, вообще, иди попробуй достань из-за их китайской стены. Короче, пару недель помитинговав и побив стёкла в мэрии, заводчане разошлись, не солоно хлебавши. Некрасивая история попала в СМИ. В город даже приезжал зампредкабмина. Собрали людей. С трибуны высокий московский гость клятвенно заверил, что дело это они так не оставят, бил себя пяткой в грудь, обещал субсидии, дотации, инвестиции, сулил, короче, манны небесные. Однако позже, уже в узком кругу, на совещании у мэра, дал понять, чтобы особо не обольщались, мол, вы, ребята, сами должны понимать – вас таких много, а Москва одна, мол, у Москвы и без вас хлопот полон рот – кризис, национальные проекты, то, сё... опять же Олимпиада... и вообще – «поздно пить ″Боржоми″...»... поздно...
Подъехали к переезду. Шлагбаума на переезде не было (несколько месяцев тому назад снёс шальной пьянючий «зилок»), но красный светофор исправно моргал – метрах в двухстах зачуханный маневровый, светя мутно-жёлтым глазом, вяло тащил к переезду одинокий вагон с лесом.
– Ну что, подождём? – рукавом протирая запотевшее изнутри стекло, спросил Игорь.
Водила, не отвечая, «дал по газам», и «скорая», подскакивая на рельсах, резво перемахнула на ту сторону. Игорь про себя усмехнулся – за полгода общения с водителем он уже вполне изучил его повадки. Если бы Игорь сказал что-нибудь типа: «Ну что, проскочим?..», водила бы тут же встал как вкопанный и стоял бы до позеленения, до победного конца, до того, покуда этот калечный маневровый не растащил бы по предназначенным местам все имеющиеся на станции и в её окрестностях вагоны, полувагоны и вагонетки...
Проехав из конца в конец длинную и серую, как сама тоска, Большую Полевую, свернули на Керамическую и сразу встали – улица была перерыта и больше всего напоминала свежевскопанный газон.
– Газовщики, едри их... – процедил водитель, вприщур оглядывая открывшуюся невесёлую перспективу. – Накопают и бросют... Третьего ж дня ещё, их маму, здесь ездил – всё путём было!
До шестнадцатого дома оставалось ещё метров триста.
– Может не надо?.. – неуверенно сказал Игорь. – Потонем ещё.
– Сиди, доктор, – водила оскалился, обнажив жёлтые прокуренные зубы. – У тебя свои пилюли, у меня – свои... Дыбайло своё дело знает!
Он нагнулся и стал переключать и дёргать какие-то рычажки возле своих ног, шепча что-то себе под нос и время от времени поглядывая исподлобья на раскинувшуюся перед машиной, до жирного блеска напитанную влагой, рыжую глинистую топь. А потом распрямился, навалился грудью на баранку и кинул машину в грязь.
Игорь думал, что они встанут сразу. Но «уазик», переваливаясь с боку на бок, елозя задом и периодически завывая движком, упрямо карабкался по центру улицы, оставляя за собой неровную глубокую колею. Игорь, от греха переставив укладку с кожуха себе на колени и бережно обхватив чемоданчик руками, изо всех сил упирался ногами в пол, ощущая подошвами, как снизу в днище лупят выброшенные колёсами куски грязи; грязь летела и по сторонам, и вверх, и даже вперёд, сочно плюхаясь целыми ломтями на и без того не сильно чистое лобовое стекло. Водитель, подскакивая на сидении и не убирая с лица злого оскала, яростно крутил руль, как будто желая во что бы то ни стало вырвать его, выкрутить к чёртовой матери из рулевого шарнира эту, давно осточертевшую ему, потёртую «баранку». Сзади, в салоне, что-то гремело, перекатывалось и один раз даже сочно взорвалось стеклянным звоном. «Бутыль из-под тормозухи... – не оборачиваясь прокомментировал водитель. – С той недели лежит. Сменщик, едри его, оставил... В дребезги, нах!»... Метрах в пятидесяти от дома они ухнули правым передним в залитую водой яму. Игоря швырнуло вперёд, он чуть успел упереться рукой в панель, другой рукой прижав к груди драгоценную укладку. Движок взревел. Водила громко многоэтажно выматерился, добавив в конце что-то неразборчивое типа не то «Пошла!..», не то «Хорошо!..»; «уазик» весь завибрировал, затрясся, как припадочный, с трудом выкарабкался из ямы, тут же ухнул в неё задним колесом, выскочил окончательно и по чудом оставшемуся нетронутым куску старого потрескавшегося асфальта резво покатил к нужному дому. Игорь выдохнул.
– А ты говорил... – отдуваясь и вытирая широкой ладонью лицо, хрипло сказал водитель. – Дыбайло своё дело знает!..
Свернули во двор и по узенькой дорожке, между затоптанными – с остатками низеньких штакетников по краям – палисадниками и серыми, покосившимися дровяными сараями, подъехали и встали возле единственного в доме подъезда.
– Приехали... – выключая зажигание и с сочным треском ставя машину на «ручник», сказал водитель. – Станция «Вылезай».
Игорь глубоко вздохнул, открыл дверцу и, выбравшись из кабины, принялся разминать затёкшие ноги. Скупо шелестел по рубероидным сарайным крышам дождь. Остывая, тихо потрескивал двигатель. Откуда-то издалека, из-за пелены дождя, Игорю показалось – прямо с серых, насквозь промокших небес, прилетел протяжный и тонкий, жалобный гудок маневрового. Игорь поёжился, забрал с сидения чемоданчик и, захлопнув дверцу, обходя машину, двинулся к подъезду.
– Восьмая квартира, – приопустив стекло в своём окне, сказал ему в спину водитель. – Второй этаж.
Игорь, не оборачиваясь, покивал.
Дом, как и все дома в этом районе, был старый, двухэтажный, с облупившимися стенами, сквозь отвалившуюся штукатурку которых там и сям виднелась драночная обрешётка. В подъезде было темно и пахло кошками. Игорь наощупь поднялся на первый этаж. Здесь было чуть посветлее – сверху, из больше чем наполовину забитого фанерой окна на площадке между первым и вторым этажом, падал мутноватый серый свет. Наверх вела широкая деревянная лестница со стёртыми ступенями и отполированными до блеска ладонями, некрашеными перилами. Из-за двери, возле которой остановился Игорь, негромко доносилась музыка. Точнее – некий музыкальный фон, отчётливо был слышен лишь задающий ритм ударник: унц! унц! унц! унц!.. На двери белой краской была небрежно намалёвана цифра «3». Некоторое время Игорь стоял, прислушиваясь, а потом взялся рукой за перила и стал подниматься. Лестница поскрипывала.
На площадку второго этажа выходило четыре двери. Крайняя правая – с латунным номером «8» на потрескавшемся от времени дерматине – была чуть приоткрыта. Игорь вошёл.
В квартире было тихо. Остро и неприятно пахло сердечными каплями. В тесной прихожей ярко – в две лампочки – горело настенное бра. Слева, за дверью, торчала разлапистая металлическая вешалка, под которой валялось несколько пар обуви; справа, сразу за настенным зеркалом, куда-то вёл дверной проём. Игорь заглянул. Это оказалась кухня. За покрытым голубой клеёнкой столом, спиной к дверям, обхватив голову руками и чуть покачиваясь из стороны в сторону, сидела черноволосая женщина в домашнем халате. Рядом с ней, обнимая сидящую одной рукой за плечи и что-то шепча ей на ухо, стояла, склонившись, полная крашеная блондинка в ярко-розовом спортивном костюме. Игорь прошёл мимо. За второй справа, настежь распахнутой дверью обнаружилась спальня с незаправленной кроватью и разбросанной в беспорядке по полу одеждой. Дальше – прямо – шла дверь с наклеенной пластмассовой фигуркой писающего мальчика. Игорь свернул налево – в зал.
Ему навстречу из кресла торопливо выбрался маленький человечек с непропорционально большой лысой головой, из которой локаторами торчали круглые оттопыренные уши. Игорь сразу узнал его. Это был Лёнчик Кравец – примерно сорокалетний, помятый жизнью мужичонка, бывший медработник фарфорового завода, а ныне – фельдшер терапевтического отделения райбольницы, – никудышный специалист и тихий, безвредный пьяница.
– Поздно... – сказал Лёнчик, виновато разводя в стороны свои коротенькие ручки и неуклюже пятясь перед Игорем. – Опоздали... Отошёл... Минут пятнадцать как...